Глава 28 (54). Когда взойдет солнце (1/2)
Вечер опустился над Пепельной пустошью и запылал алым пожаром уходящего солнца. Где-то вдалеке, около Костяных гор, у Паучьей реки, в лучах заката кажущейся хлестающей из пробитой артерии кровью, расположились удракийские войска. Их лагерь паутиной расползся на пепельных песках, становясь почти единственным живым напоминанием о битве, в которой им придется сойтись на рассвете. Еще одним отрезвляющим фактором было витающее в воздухе вязкое напряжение и мрачное ожидание неизбежного. В остальном же, все оставалось как обычно: Фрида и ее «приближенные» расположись в беседке на заднем дворе штаба, распивая спиртное и наслаждаясь шашлыками, умело приготовленными Норой.
Сегодня Джоанна ощущала себя даже паршивей, чем обычно. Пока Фрида и Рут без умолку торжественно вещали о том, каким тяжелым и судьбоносным будет завтрашний день, а остальные поддакивали, она не пыталась создать даже видимость вовлеченности в разговор. Все слова пролетели мимо ушей. Лиггер налегла на эль сразу, как только его принесли, и не выпускала из рук уже третью пол-литровую бутылку, однако не чувствовала и толики опьянения — лишь легкую окрыленность, которая и позволила ей засесть в собственных мыслях и не слушать бессмысленные разговоры. Да, им предстоит тяжелый день. Да, кто-то непременно может погибнуть. Да, от этого зависит едва ли не судьба всей Немекроне. Она прекрасно все это понимала; но почему-то не чувствовала и толики страха. Едва не погибнув на злосчастном корабле принцесс, Джоанна теперь, наверное, должна была опасаться смерти, но этого так и не случилось. Вероятно, просто, вопрос выживания стал настолько злободневным и привычным, что ей просто в какой-то момент стало наплевать. Сейчас она свободна настолько, насколько не была никогда, и если вдруг ей придется умереть, — жалеть не станет.
— Прошу внимания, тост! — Джон вскочил с места, и все вокруг замолчали: даже Рут решила попридержать язвительные комментарии, вместо этого подняв на него вопросительный взгляд.
Джоанна тихо фыркнула и закатила глаза, но все же украдкой на него поглядывала. До сих пор было сложно принять, что этот человек — ее отец. Да и не хотелось, по правде говоря, это принимать: ровно до того момента, как Лиггер об этом узнала, Джон правда ей нравился; но теперь она видела в нем исключительно предателя. Джон бросил ее на произвол судьбы, заведомо зная, какая несладкая жизнь ей достанется. Некоторые ухажеры матери были и то помилосерднее.
— Сейчас, — он подтянул руку, в которой держал пузырек коньяка, поближе к лицу, чтобы рассмотреть время на наручных часах, — девять вечера. А через семь часов мы уже выйдем в настоящее сражение против наших врагов. И, конечно же, это будет очень непросто. Кто-то может пострадать, кто-то умереть, — протараторил он с сухой интонацией перечисления, будто это было чем-то совершенно нормальным, — но мне, вообще, очень хотелось бы, чтобы вернулись все. Никто не должен умирать, слышите?! — воскликнул Джон. — Никто! Все вернутся, и мы вместе отпразднуем нашу победу. Да, мы победим — и не смейте спорить! Потому что это — наша жизнь, наш дом и наша свобода. Никто не имеет права ее отнимать у нас, и мы должны бороться, во что бы то ни стало! Поэтому… — он замялся, явно не зная, как закончить тост с тем же красноречием, с каким и начал. Нахмурился, пробежался по всем задумчивым взглядом — Джоанна тут же отвернулась, не желая пересекаться с ним глазами, — и, махнув рукой, заключил: — Выпьем за нашу безоговорочную победу!
Все до единого подскочили, ударяя бутылки и стаканы друг о друга; и только Джоанна не сдвинулась с места. Эти люди видели войну, но они не участвовали в ней. Не истекали кровью на вражеском корабле, не цеплялись за дыхание из последних сил, не теряли сознание, готовясь встретить смерть. В их глазах все так оптимистично и наивно, что сохранить обыкновенную невозмутимость Лиггер удалось с трудом: хотелось скривиться и закатить глаза.
— А когда все закончится и вы вернетесь, — сказала Нора с легкой улыбкой, удерживая наполовину опустошенный стакан на весу, — я накормлю всех сытным ужином.
Фрида в ответ растянула губы в теплой улыбке.
Раздражение накатило на Джоанну с новой волной, и она сама не понимала, что именно идет не так. Самонадеянное «когда» хотелось исправить на «если», а эту гримасу с лица котоликой — стереть и выбить.
Но, что ж, если и впрямь следовать завышенным ожиданиям Джона, Норы и впрочем, всех остальных, то Джоанна, лицезрев сокрушительную победу над Империей, сможет наконец-то уйти. Борьба — единственная причина, по которой она решила остаться на сей раз. И когда она завершится, Джоанна снова уйдет, смирившись, что чужой она осталась даже здесь.
***</p>
Подхваченный ветром, пепел пустился вниз по воздуху, а следом за ним полетел и выпущенный из рук окурок. Картер протер глаза и оторвал взгляд от перил балкона, переводя чуть дальше: туда, где внизу готовились к отправке военные. Уже через час ворота Гарнизона откроются и выпустят их наружу, а еще через пару часов они уже будут в Пепельной пустоши, после чего, когда взойдет солнце, выступят в бой.
Предыдущий вечер перед битвой прошел в компании сначала Алиссы, а потом — с Джоанной, в неожиданных откровениях и выдаче секретов, в которых Картер никогда не признался бы кому-то еще. Даже Алисса, с которой он водился с самого момента поступления в кадеты, не знала о том, что он играет на гитаре; Джоанне же он пообещал однажды что-то сыграть. И Картер нарушил свое обещание.
Поразительно, но Джоанна была едва ли не (хотя, скорее всего, именно так оно и было) единственным хорошим, что когда-либо с ним случалось, и он отверг это ради человека, который, как он думал раньше, был важнее всего на свете. Его слова, его одобрение, его гордость — каждый свой вдох и выдох Картер совершал ради него.
Интересно, что отец скажет на сей раз?
Картер вздрогнул. Даже находясь с Линтоном в одном здании и блоке, ему редко доводилось пересекаться с ним: возможно потому, что тот почти безвылазно сидел в своем кабинете, занимаясь невесть чем. Может, следил за шпионами, оставшимися во дворце, может, просто пил, а может, все и сразу… Мысль о том, чтобы наведаться к нему сейчас, возникла совершенно внезапно, но Картер пошел у нее на поводу почти без раздумий.
Эту битву он может не пережить, оставшись в одиночестве, и хотелось бы в последний раз просто посмотреть отцу в глаза.
<…>
Картер распахнул дверь кабинета Линтона и тут же впал в ступор, замерев на пороге. Отец неподвижно, с привычной видимой отрешенностью сидел за ноутбуком, что-то усердно вычитывая, и даже поначалу не заметил его появления. Картер подать знак не решался.Обычно он никогда не заявлялся к Линтону первым; а если и заявлялся, то повод был совсем не жизнерадостный — впрочем, как и все остальное, связанное с отцом. Стоя в дверях, Картер чувствовал себя абсолютно растерянным. Сказать «привет» — слишком глупо и несерьезно, «добрый вечер» — напротив, неуместно официально. Окликнуть, произнеся «отец»? Еще хуже. Картер сомневался, что он вообще когда-либо так обращался к Линтону. Не сказать ничего было самым оптимальным вариантом, который он, к тому же, выбрал совершенно неосознанно.
Минувшие несколько секунд по длине казались целым часом; и Линтон наконец заметил его, подняв голову, удивленно вскинул брови и произнес недоумевающее «Картер?», что стало своеобразным приглашением пройти. Картер наконец оторвался от порога, захлопнул дверь и разместился на одном из свободных стульев у левой стены, сгорбившись и потупив мрачный взгляд о пол.
Зачем он вообще сюда пришел?
В молчании прошло еще столько же времени, в течении которого Линтон сверлил его пристальным, чем-то ошарашенным взглядом. Он явно собирался что-то сказать, но Картер его опередил.
— Через час мы выдвигаемся, — угрюмо констатировал он. — Завтра я вполне могу сдохнуть. На кого думаешь переписать завещание?
— Не неси глупостей, — ощетинился Линтон. — Ты из всяких передряг выбирался…
— Не сам, — поправил Картер. — Джоанна всегда меня спасала. А теперь… теперь мне вообще никто не поможет.
Отец цокнул, тяжело вздохнул и устало потер переносицу, буркнув:
— Опять ты за старое… Вот к чему ты ее сейчас вспомнил? — вспыхнул, подняв на Картера укоризненный взгляд, от которого тот скривился, поджав губы. — Забудь про нее. Она ушла. Она бросила тебя, и я, если честно, рад.
— Еще бы ты не был, — саркастически фыркнул Картер.
Наверное, он пришел сюда, надеясь хоть на какую-то поддержку от отца, будто бы это не было чистого рода фантастикой, но теперь успел пожалеть о своем спонтанном поступке. Картер мог бы встать и уйти, но… не получалось. Собственное тело, как намертво приклеенное к стулу, отказывалось подчиняться; и он продолжил сидеть, сверля мрачным взглядом то пол, то стену.
— Картер, — чеканул Линтон, вынудив того все-таки поднять на него взгляд, столкнувшись с глазами, полными растерянности, непонимания и одновременно нетерпеливой требовательности, — что с тобой происходит?
— Все как обычно, — Картер невозмутимо пожал плечами. Это было правдой только в том случае, если он всегда чувствовал себя настолько потерянным и уставшим.
— Обычно ты не выглядишь как мертвец, которого при жизни сначала морили голодом, а потом хорошенько поколотили, — съязвил Линтон.
— Я должен считать, что ты переживаешь?
— Можешь и так. Мне совершенно непонятно, что с тобой происходит. Вот этот синяк, — Линтон поднял палец и покрутил в направлении щеки, на которой все еще виднелось багряное пятно. — Кто это тебя так разукрасил?
— А тебе какая разница? Что ты сделаешь: пойдешь, как в детском садике, разбираться с родителями?
— Я просто интересуюсь.
— С каким пор ты начал интересоваться хоть чем-то, кроме моих достижений?
— С тех пор, как мое безразличие начало тебя задевать.
Линтон говорил совершенно спокойно, хладнокровно и уверенно, умудряясь с хитроумной изощренностью переворачивать все факты, чтобы перевернуть их под нужным ему углом. Каждый раз Картер терялся, но не сегодня. Он уже понял, какую игру ведёт отец, и понял, что из нее не выбраться победителем.
— Меня всегда, — ощетинился Картер, — это задевало. Потому что всю мою жизнь тебе была интересна моя учеба, служба, мои достижения — все, но только не я.
— Но твоя учеба, служба и твои достижения — это и есть ты. Без этого ты никто.
Слова отца прозвучали как приговор. Ведь всегда, всем и каждому, он был нужен только пока был полезен.
— Именно это я и имел ввиду, — процедил Картер, сведя брови к переносице и сжав кулаки в бессильном гневе. — И ты даже не представляешь, насколько это сложно… — в горле застрял ком, который он проглотил с большим усилием, — пытаться не быть никем. Я все свое время делаю все, что в моих силах, ради того, чтобы получить еще, и еще…
Картер судорожно выдохнул и сгорбился, разглядывая исхудавшие бледные руки, сложенные на коленях и помеченные несколькими мелкими белесыми шрамами.
— И вот, я командующий, но на деле у меня нет ничего и никого. Королеве и маршалу я больше не нужен. Они не уважают меня и не считаются со мной.
— Потому что ты сам позволил относиться к себе так, — заключил Линтон, сцепив руки в замок. — Позволил найти себе замену. Как ты вообще умудрился допустить, чтобы этот дезертир и этот оборванец из Пепельной пустоши перетянули на себя одеяло?
— Как будто это я решаю, кто будет нравиться Ее Величеству.
— Решаешь. Тебе было вполне под силу добиться ее расположения.
Картер сжал кулаки и уткнулся в них головой, согнувшись до колен. Будто бы он не пытался, будто бы не спал ночами напролет, лишь бы только выжать хоть что-то стоящее и добиться уже, наконец, чего-нибудь! Картер все время пашет и пашет, пашет и пашет, и никто в упор этого не замечает.
— Хватит уже! — вспыхнул он, разогнувшись и подскочив со стула. — Прекрати. Я не всемогущий. Я могу постоянно тащить все на своей спине, и я устал от этой ебаной клоунады!
Когда Картер в сердцах ударил по столешнице, нависнув над Линтоном тяжелой, пылающей ненавистью тенью, тот невольно вздрогнул, откинувшись на спинку кресла, отодвинутый его напором. Отец поднял на него изумленный, растерянный взгляд, по которому Картер четко понял: он вышел за рамки дозволенного. Но впервые ему было совершенно плевать.
— Есть вещи, на которые мы не влияем, — мрачно произнес Картер с непроницаемым лицом. — Я знаю, что есть вещи, в которых я виноват, и причем виноват сильно, но в остальном…
Подушечки его пальцев до побеления вцепились в столешницу. Картер, глядя на отца непонимающе, с надеждой и немой мольбой смягчиться хотя бы сейчас, готов был расплакаться, только вот он был полностью выжат и измотан, и сил не хватало даже на такую банальную вещь, как слезы. Все, что он сейчас мог, это сгорать от бессильной злобы.
— Скажи, почему для тебя я виноват всегда и во всем?! Почему даже сейчас вместо поддержки я снова получаю критику?! Ты хоть вообще когда-нибудь будешь доволен?!
Линтон, загнанный в тупик обвинениями, сжал челюсть до такой силы, что на его лице заиграли желваки.
— Я сделал все, — глухо пробасил он, — чтобы обеспечить тебе блестящее будущее. И доволен я буду только тогда, когда ты поумнеешь и построишь себе счастливую жизнь.
— По-твоему, такая жизнь похожа на счастливую?!
— По-моему, да.
— А по-моему — нет! Знаешь, были вещи, которые делали меня счастливым, но из-за тебя у меня ничего не осталось. Тебе совершенно плевать на меня, правда же? Ты хочешь, чтобы я жил так, как скажешь ты, и только тогда ты правда будешь доволен!
— Картер, — невозмутимо протянул Линтон, — не неси чушь. Успокойся.
Картер прикрыл глаза и шумно выдохнул. Говорить с отцом — все равно, что говорить со стенкой. И ведь когда-то давно, в Окулусе, — Картер вспомнил об этом сейчас, — Джоанна предупреждала его. Говорила, что нельзя угодить отцу, и нельзя таким путем заработать счастье. Почти год ушел на то, чтобы понять, как сильно она была права.
— Знаешь что…