Глава 18 (44). Дыра (1/2)

1 апреля 263 года. Люмменская психиатрическая лечебница.</p>

Белые стены, белые полы, белые потолки, белая мебель, белая больничная рубашка и белые штаны, белые тапочки, белый кафель в безоконных туалетах и душевых, белые лестницы, белая посуда — вокруг белым-бело, тошнотворно, аж до ряби в глазах. Единственное, что превносило хоть какое-то разнообразие в эту белую унылую клетку, — это бурый каменный забор с колючей проволокой сверху и сворой охранников по периметру.

Последний барьер, отделяющий ее от свободы.

Девушка вздохнула, глядя в окно, заправила за ухо прядь черных волос, которые за месяцы, проведенные в следственном изоляторе, стали отрастать, порывисто перетекая обратно в природный блонд, и вновь бросила мрачный затравленный взгляд на окружающих ее «сокамерников». Назвать их как бы то ни было еще (разве что «товарищами по несчастью») язык не поворачивался. Эта лечебница хуже любой тюрьмы, была убеждена она; ведь если в колонии есть хоть какие-то зрелища да развлечения, то тут все донельзя уныло. Молчаливый персонал, строгий график, отвратительные таблетки, подавляющие пирокинез лекарства — все это было настолько отвратительно, что выть хотелось. Она провела здесь всего месяц, но уже, несмотря на вкусную еду и обнадеживающие слова судьи о том, что ее приговор — настоящее помилование, ненавидела это место. Лечебница отвратительна вдоль и поперек. Эдакое нежное, учтивое насилие, которое ничем не отличалось от жизнью с матерью. Разве что вместо хлестких пощечин — болючие уколы.

Марселла знала четко: ее не должно здесь быть. И однажды она непременно вырвется на свободу, оставив после себя лишь пепелище.

Девушка подняла янтарные глаза на настенные часы: еще пять минут до начала очередного сеанса групповой терапии. Здесь, под надзором санитарки, собрались все пятеро, включая ее саму, пациентов из ее блока, и вот-вот должна была прийти психиатр вместе с ее новой соседкой. Правда вот, разделяла их целая стена: Марселле полагалась одиночная палата. То ли ее считали опасной для других, то ли других — для нее; но она предпочитала склоняться к первому. Пусть же боятся!

— Михаэль… Он снова приходил… — бормотала женщина, сидящая напротив нее.

Марселла перевела на нее взгляд и нахмурилась с недоумением. К этой особе она привыкнуть так и не успела: эта средних лет эльфийка по имени Лара появилась здесь всего назад. Врачи поставили ей диагноз «шизофрения, прогрессирующая на фоне депрессии», когда та, не справившись с потерей брата в аварии, с воплями и ножом набросилась на его вдову, обвиняя в случившемся. С тех пор, она, кажется, начала видеть своего покойного брата по ночам. Иногда, выходя в туалет, Марселла слышала, как она громко говорила о чем-то на всю палату, а затем начинала истошно рыдать, пока на жалобы самой же Марселлы не прибегала медсестра с дозой успокоительного.

— Не волнуйся, — отозвался мужчина, чье лицо напополам рассекал шрам. Он сидел рядом с Ларой и издевательски улыбался. — В следующий раз позовешь меня, и я добью его, чтобы наверняка…

Его звали Билл, и он был настоящим психопатом. Попал сюда после того, как до смерти избил кого-то в ночном клубе из-за бокала вина. Суд не нашел ни логики в его поступке, ни раскаяния, и потому, решив, что он опасен для общества, решил запереть в лечебнице. Хотя на одном из сеансов Билл признался, что дело было не в шампанском, а в огромном долге того парня; но поскольку в центре вились наркотики, он тактично об этом умолчал, не желая схлопотать еще какую-нибудь статью. Марселла понятия не имела, верить ему или нет, но, говоря по правде, ей было наплевать. Как и на всех остальных в этом «гребаном дерьмо-котловане», как она сама обозвала это место, едва переступив белый порог.

— Изверг! — взвилась Лара. К ее глазам уже подступили слезы. — Мразь! Подонок! — женщина отвесила ему вялую пощечину, на что Билл отозвался лишь игривым пренебрежительным смешком — Ненормальный!

— Вы оба хороши, — вмешалась Марселла, смерив обоих презрительным взглядом. — Особенно ты, — она взглянула на Лару. — Пошевели хоть немного своими мозгами: как к тебе может приходить твой брат, если он умер? Так не бывает, дурочка.

— Закрой свой рот! — ощетинилась Лара и мгновенно переменилась в лице. — Паскудная стерва.

— Ну, она права, — подхватил Билл. — Ты просто помешанная, теть.

— И ты закройся, выблядок проклятый!

— Санитарка! — с издевкой протянула Марселла.

Женщина тут же вынырнула из-за угла, бросив недокуренную сигарету на пол балкона, и направилась в ее сторону с явно недовольным видом. Из всего персонала именно эта черноволосая котоликая была одной из самых раздражающих.

— Санитарка-а-а!

— Чего ты снова хочешь? — раздражительно буркнула она. — Я же тебе уже сказала, что не куплю никакие сигары…

— Сдались мне ваши сигары, — фыркнула Марселла. — Тут Лара буйствует…

— Не верьте этой мерзавке! — воскликнула женщина, подскочив с места. — Она просто смеется надо мной! И этот мерзавец, — она ткнула в Билла пальцем, от чего тот брезгливо поморщился. — Они хотят убить меня и Михаэля, точно вам говорю!

— Не тычь ты своим грязным пальцем, — хладнокровно фыркнул Билл. — Не разбрасывай по комнате микробы.

— Заприте их, я вас прошу, не допустите страшной беды!..

— Вот именно поэтому эвтаназия иногда должна быть принудительной, — присвистнув, съязвила Марселла. Котоликая обернулась на нее с безмолвным возмущением, на что девушка лишь невинно похлопала глазами и добавила: — А еще она ударила Билла.

— Он хочет убить Михаэля!

Женщина шумно вздохнула, выхватила из кармана рацию и связалась с другим санитаром. Тот подоспел уже совсем скоро и, подхватив разбушевавшуюся Лару под руку, увел из зала. Марселла проводила ее победоносным взглядом и тихо усмехнулась. Взглянула на Билла: тот весь сиял от ликования.

— Совместными усилиями мы ее отсюда точно выживем, — довольно заключил он.

— Довольно разговоров, — оборвала санитарка. — Такими темпами вы сами отсюда покатитесь.

— И будем этому несказанно рады, — парировала Марселла.

— Вот ведь дрянная девка!

Котоликая фыркнула, раздражительно дернула хвостом и вернулась на балкон, бросив напоследок убийственный взгляд. Марселла тяжело вздохнула и окинула скучающим взглядом всех присутствующих. Поскольку она лежала в долгосрочном, люди вокруг нее были с тяжелыми диагнозами и сложными судьбами. Преступники, провальные самоубийцы, заблудившиеся в своем собственном мире — и она. Марселла не считала себя сумасшедшей. Не считала себя виноватой в чем-то. Она не должна быть здесь, и уж точно ее не должны равнять с такими безнадежными людьми.

Помимо Лары и Билла вместе с ней в блоке, в точно таких же одиночных палатах, лежали еще двое. Эльф Адриан, почти ее ровесник, только чуть младше — ему недавно стукнуло шестнадцать, — страдающих от расстройства пищевого поведения крайне тяжелой формы, с покрытыми сотнями багровых рубцов руками и ногами, вечно унылый и задумчивый; и молодая женщина по имени Изабелла, угодившая сюда из-за нескончаемой паранойи. Два года назад мир перевернулся, когда королева Каталина позволила ступить на Немекрону инопланетному принцу, и с тех пор кардинально изменилась и жизнь Изабеллы. Она видела в удракийском принце несоизмеримо опасную угрозу, верила в грядущий конец света и считала, что чужак вот-вот поработит их земли и умы. Все дошло до того, что Изабелла заперлась в своем доме, полностью изолировавшись от внешнего мира на добрых полгода, пока соседи не пожаловались на нее в социальную службу. Женщина развела в своем доме настоящую свалку, и жуткое зловоние вскоре проникло в каждый уголок дома — и через месяц жизни с этой страшной вонью терпение жильцов лопнуло.

Глядя на них и слушая их истории, Марселла совершенно не понимала, как стоит к этому относиться: с жалостью, или же с отвращением? Она прекрасно понимала, что этим людям тяжело, могла чисто логически понять, что привело их к такой жизни; но она упорно отказывалась принимать себя как одну из них. Она не такая как они, она не сумасшедшая — она всего-лишь жертва насилия, лжи и лицемерия. Для других людей Марселла всегда будет сумасшедшей избалованной девчонкой, которая посягнула на жизнь их излюбленной Карлы Галлагер. Правая рука мэра Дреттона — на следующих выборах ее статус точно изменится. Люди любят ее. Они сочувствуют ей. Они видят в ней воплощение чуткости и добродетели, и никто никогда не поверит в обратное. Никто никогда не узнает, что происходило в стенах ее роскошного, почти что кукольного дома. Слуга народа не может быть плохой матерью — настолько, чтобы собственная дочь однажды проснулась с желанием убить ее.

Белая дверь со скрипом распахнулась, и в зал медленно, щелкая острыми шпильками, вошла психиатр. Женщина под сорок, кудрявая блондинка в очках с проницательными зелеными глазами, тонкой стройной фигурой в стандартном белом халате. Отвратительный женский типаж. Слишком сильно напоминает мать.

— Добрый день, — мягко поздоровалась она, замерев на пороге с по-прежнему открытой дверью.

— Здрасьте, миссис Хиггинс, — бодро бросил Билл, развязно закинув ногу на ногу. Каждый раз он был единственным, кто первым завязывал диалог с кем бы то ни было из персонала, в том числе и с психиатров, пока остальные предпочитали отмалчиваться до последнего, или же — как в случае с Марселлой — фыркать и закатывать глаза на каждое сказанное слово. — Давненько не виделись — аж целые выходные. Я по вам невероятно соскучился!

— А я уж как, по тебе, Билл, — женщина добро усмехнулась. Совершенно искренне, без какого-либо притворства или натянутости — но Марселлу и это не устроило.

Ни за что она не поверит ни одной улыбке среди служителей этого сумасшедшего дома. За красивые слова и сердобольное личико им платят деньги; в реальности же они презирают их. Марселла была уверена в этом почти на все сто процентов.

— А где Лара? Она обычно никогда не опаздывает.

— Ей сегодня не здоровится, — рассказал Билл. — Она совсем с катушек слетела, вот ее и увели от греха подальше.

Мисс Хиггинс понимающе кивнула и продолжила:

— Как вы, наверное, уже знаете, вчера вечером наши ряды пополнились, — она пыталась звучать бодро, но все это выглядело скорее как горькая ирония. На одного душевнобольного в мире стало больше — есть разве тут повод для радости? — Вчера к нам перевели девушку — твою ровесницу, Марселла, — та невольно вздрогнула и метнула в Хиггинс раздражительный взгляд, — и уже сегодня она выразила готовность посетить групповую терапию. Прошу, Криста, проходи…

Женщина отошла от двери, и в зал неуверенно ступила юная девушка. Одетая в стандартную больничную одежду, она, несмотря на слова мисс Хиггинс, все же казалась немного младше Марселлы. Ей вот-вот должно было стукнуть семнадцать, а этой особе на вид было не больше пятнадцати. Впрочем, Марселла решила, что понятие «ровесницы» у всех разное и решила не заострять на этом внимание. Девушка, названная Кристой, была совсем худой и невысокой. Ее бледное, обильно покрытое веснушками лицо с голубыми метками казалось по-настоящему печальным и усталым, и натянутая нервная улыбка только приукрашивала. Растрепанные волосы, сквозь которые пробивались острые уши, струились по спине и плечам, голубые глаза смотрели куда-то в пустоту, пока Криста, переминувшись с ноги на ногу, не опустила взгляд сначала Адриана (тот, сидевший к ней лицом, тут же потупил глаза и смущенно зарделся), затем на макушку чуть покачивающейся Изабеллы, затем на Билла, который продолжал ухмыляться даже без видимых на то причин, и, наконец, на Марселлу. Уловив взгляд Кристы, та угрюмо поджала губы и демонстративно вздохнула; а Криста лишь озадаченно нахмурилась.

— Это Криста Целлер, — представила девушку мисс Хиггинс. — Надеюсь, вы все будете с ней добры и вежливы. Криста, присаживайся, — женщина вытянула руку, как бы приглашая, и девушка наконец сдвинулась с места. Поспешно прошла к пустующему стулу в метре от Изабеллы, подле бывшего места Лары, и неуклюже плюхнулась на него, скрестив ноги.

Мисс Хиггинс довольно улыбнулась и прошла на свое положенное место между Биллом и Адрианом. Закинула ногу за ногу, пробежалась по всем теплым взглядом, вновь улыбнулась, и сказала:

— Кстати, если тебе удобно, можешь звать меня просто Беатрис.

Криста безразлично кивнула и потупила взгляд. Марселла решила, что в ее появлении все-таки не было чего-то особенного или торжественного. Просто очередная ненормальная, которая теперь будет воровать у нее лишние кубические дециметры воздуха.

— Раз уж среди нас появилась Криста, давайте начнем со знакомства. Представимся друг другу, поделимся своими историями — честно и открыто. Ну, кто начнет?

— Я начну, — вызвался Билл. — Мне тут одному не прищемит от пары лишних слов. В общем, зовут меня Уильям Моретти, но я предпочитаю просто Билл. Попал сюда, потому что побил одного должничка. Жалею ли я об этом? Нисколько, — он вяло пожал плечами. — Я люблю честность в сделках.

Не надолго повисла пауза. Беатрис Хиггинс не стремилась подгонять: она, казалось, прекрасно понимала, что говорить о пережитом для некоторых из присутствующих непросто, пусть даже в двадцатый или еще какой бы то ни было раз. И все же, в ее пристальном взгляде, которым она прыгала с одного на другого, отчетливо читалась нетерпеливость. Наконец, один из них сдался, собрал волю в кулак и начал.

— Меня зовут Адриан, — тихо начал он. — И я здесь потому, что… просто потому что я ненавижу себя. Я голодал месяцами, но моя мама вовремя спохватилась. И вот, я здесь, стараюсь работать над собой и любить себя, хотя… выходит паршиво.

Сдержанно, сухо, едва слышимо. После его слов в зале вновь повисла гробовая тишина.

— Изабелла?..

— Я не должна быть тут, — мгновенно откликнулась та, продолжая раскачиваться на месте. — Никто просто не верит моему чутью. Они думают, что мы живем в безопасности, что этому принцу можно верить, но они ошибаются… Однажды он просто сотрет нас в порошок, или поработит наши умы, или еще чего похуже…

— У нее параноидный бред, — нетерпеливо выпалила Марселла.

Признаться, она находила в речах Изабеллы толику смысла, но чаще всего они звучали как тотальный абсурд, составленный из притянутых за уши мелочей, и попросту раздражали ее. Изабелла постоянно преследовала ее на прогулках в заднем дворе и по сто раз тараторила о «промывке мозгов» и о чем-то еще.

После резкого замечания девушки она сразу же замолкла.

— Спасибо, Марселла, — сказала Беатрис, вновь улыбнувшись. Ей и вовсе не стоило опускать уголки рта — хотя с непрерывной улыбкой она больше походила бы на кровожадного маньяка, нежели на сердобольного психиатра. — Ну, а ты скажешь что-нибудь? За месяц ты так ничем и не поделилась с нами. Я, конечно, не принуждаю тебя, но…

— Ничего, доктор Хиггинс, — оборвала ее Марселла. Янтарные глаза недобро сверкнули, губы тронула лукавая ухмылка. — Думаю, теперь я готова открыться, — издевательски протянула девушка. — Я попала сюда потому, что у меня сложные отношения с матерью… Очень, очень сложные. Моя психика попросту не справлялась с тем, что творилось у нас дома, — она театрально всхлипнула, хотя унять улыбку так и не смогла. На лице Беатрис четко прослеживалось негодование с нарастающим возмущением; Криста буравила ее взволнованным взглядом; а Билл закусил губу в предвкушении. — Но последней каплей стало то, что я… — всякая радость мгновенно испарилась на ее лице, сменившись с виду искренней горечью. Марселла судорожно выдохнула и сморгнула подступившие слезы. — Я так устала терпеть все ее выходки, слушать все, что она говорит мне, что я просто взяла и… — голос девушки дрогнул, будто она вот-вот готова была расплакаться, — навалила ей в туфли. Полностью обгадила ее замшевые лодочки…

— Марселла, — строго оборвала мисс Хиггинс. Кажется, девушке впервые удалось вывести из себя эту обычно спокойную, невозмутимую, предельно доброжелательную женщину. — Пожалуйста, — сказала Беатрис уже с привычной мягкостью, — не нужно выдумывать.

— Но это правда! — возмутилась та. — Вы ведь попросили быть честной — так как я могу ослушаться?!

Когда Хиггинс тяжело вздохнула и поправила очки, Марселла во всю расхохоталась. Смахнула слезы и смеялась, и смеялась, вплоть до того, что уже схватилась за живот и согнулась пополам. В этом смехе не было почти никакой искренности. Он был пустым, натянутым и совершенно не естественным. Одной лишь комедии ради. Усмешкой отозвался лишь Билл. Беатрис глубоко вдохнула, шумно выдохнула, пытаясь игнорировать выходки обоих пациентов, и холодно заявила:

— Вижу, ты, Марселла, все еще не готова… Ладно, попробуем в другой раз. Всем нам нужно время. А теперь ты, Криста. Но помни: никто не принуждает тебя говорить. Ты можешь не делать этого, если не хочешь.

Марселла смогла унять смех только сейчас, откинувшись на спинку стула и тяжелым вздохом, и все это время Криста не спускала с нее растерянного взгляда. Только после того, как к ней обратилась доктор, она смогла отвернуться.

— Нет, я готова, — серо заявила девушка, пожав плечами. — Я рассказывала эту историю столько раз, что она уже просто от зубов отскакивает… Меня зовут Криста Целлер, и я здесь потому, что пыталась покончить жизнь самоубийством.

Девушка нервно почесала шею. В зале повисло напряженное молчание. Билл поджал губы, и с его лица впервые исчезла ухмылка, хотя он так и остался абсолютно безразличен ко всему происходящему; Адриан перевел на нее встревоженный взгляд; Изабелла продолжала смотреть в пустоту, раскачиваясь на стуле; а Марселла заметно напряглась и бросила на Кристу хмурый взгляд.

— Дело в том, — Криста шумно вздохнула, устремив мрачный взгляд куда-то вдаль, за окно, — что меня изнасиловали. Мой сводный сделал это… Его посадили, мой отец развелся с моей бывшей мачехой, но я так и не смогла научиться жить с этим, — она говорила об этом так сухо, быстро и совершенно безэмоционально, словно была не здесь, и словно все это также произошло не с ней. — Я до сих пор чувствую его руки на своей шее. — Криста снова почесала ее, и Марселла обратила внимание на несколько тонких царапин на бледной коже.

— Очень трагичный опыт, — горько заключила Беатрис, когда поняла, что девушка закончила свой рассказ. Она взглянула на Целлер с настолько искренней жалостью и таким пронзительным сожалением, что Марселлу невольно передернуло.

Настороженность так и не позволяла ей здраво оценить отношение этой женщины к пациентам, но историей Кристы она, кажется, прониклась по-настоящему. У самой Марселлы тоже все сжалось внутри от услышанного. Эта девушка — ее ровесница, да даже младше, наверное, так юна, и уже разбита, как и она сама. Марселла, в самом деле, категорически не понимала, как можно осознанно ломать чужую жизнь; калечить судьбу человека, который не сделал тебе ничего дурного. Вряд ли эта девушка, кажущаяся настоящим воплощением невинности, заслужила того, что сделал с ней тот ублюдок. И чего она уж точно не заслужила — так это ненавидеть свою жизнь и себя саму до такой степени, что захочется наложить руки.

— Мы никогда не сможем понять того, что ты пережила, как твоей боли, однако мы постараемся проникнуться и помочь тебе. Вот увидишь: со временем тебе обязательно станет легче, — ободрительно заверила доктор. — Главное, что ты должна помнить: в случившемся нет твоей вины. Злой человек ранил тебя, и ты не могла повлиять на это.

Криста вяло кивнула, натянуто улыбнулась, но ничего не ответила. Беатрис плавно перешла к сегодняшней теме сеанса, обозначив продолжение заданной ранее темы — принятия случившегося, — но Марселла слушала ее совсем невнимательно. Оставшееся время она прожигала взглядом то пустоту, то Кристу, и бесконечно думала о том, что услышала сегодня: и о душераздирающей истории Целлер, и о словах Хиггинс.

«Злой человек ранил тебя, и ты не могла повлиять на это».

***</p>

Для октября месяца погода стояла удивительно теплая. Остатки дождя, пролившего вчерашним вечером, полностью испарились, оставив после себя приятную прохладу и свежесть. Ступив на каменную дорожку, Марселла широко вдохнула и сладко потянулась. После сеанса групповой терапии и обеда, час прогулки перед дневным сном казался настоящим блаженством. Белые стены лечебницы давили и душили, а свежий воздух, несмотря на наступающий на пятки двухметровый забор с колючей проволокой, маленько да окрылял. Вчера стукнул ровно месяц с того момента, как она здесь оказалась. И все эти тридцать дней Марселла неумолимо грезила о свободе по ту сторону. Только вот как ее добиться — она пока не знала.

Девушка подождала, пока пациенты — теперь их стало значительно больше, потому как на прогулку в это время выводили всех с ее этажа, — разойдутся, воровато огляделась и, обогнув крыльцо, наклонилась и выудила из небольшой расщелины между землей и крыльцом пачку сигар. Достала одну, заложила за ухо, и спрятала пачку на прежнее место. А затем, убедившись, что никто за ней не наблюдал, неспешно скрылась за углом. Не сказать, что курение в этом месте было под строгим запретом, но и приветствовал его далеко не весь персонал. Обычно, чтобы завоевать более-менее попустительское отношение, требовалось время, как это было в случае с Биллом, который провел здесь уже около полугода. Персонал лечебницы уже попросту закрывал глаза на все его выходки, и он мог спокойно разгуливать по саду, покуривая сигары. Марселла завербовала его в первое же время и сделала своим негласным поставщиком сигар в обмен на то, что сама она добывала для него какие-то таблетки в кабинете медсестры. Ловкость рук, к счастью, ей позволяла.

Остановившись за толстым, желтеющим дубом, Марселла оперлась на его ствол, зажала сигару меж губ и щелкнула перед ней пальцами несколько раз. Сначала, в первые раза три-четыре, ничего не вышло, на пятый и шестой сорвались искры, а с седьмой попытки она наконец смогла разжечь небольшое пламя, от которого и подкурила. Гребаные лекарства, да будь они прокляты! Ее каждое утро заставляли пить эту дрянь, подавляющую магию, и потому она с трудом могла разжечь хоть крохотный огонек — не говоря уже о чем-то большем. Именно это и была одна из ключевых проблем, которая назревала, стоило только задуматься о побеге.

Марселла сладко затянулась и порывисто выдохнула дым. Он изящно заструился и лентой медленно полетел вверх. Небо посерело. Марселла вдруг поняла, что сегодня было не тепло, а душно, и что вот-вот снова должен был хлынуть дождь. Девушка сбила ногтем пепел и поначалу даже не обратила внимания на то, что сзади кто-то незаметно подкрался. Лишь когда где-то за ее спиной тихо хрустнула ветка, Марселла вздрогнула и обернулась, рефлекторно пряча сигару на спину. В метре от нее, скрестив руки на груди, стояла Криста и прожигала ее тусклым, хмурым взглядом.

— Марселла, верно? — неуверенно спросила она.

— Ага, — сдержанно буркнула та и с невозмутимым видом принялась вновь покуривать сигару. Криста явно обрадовалась и тут же протянула с заметным энтузиазмом:

— У тебя еще одной не найдется?

— В другой раз. Хочешь — возьми, докури, — она услуживо протянула девушке дымящуюся сигару, и та, ни секунды не колебаясь, приняла ее.

— Спасибо.

Криста затянулась. Марселла подняла глаза на небо. Серое, бездонное, бескрайнее. Щелк, щелк — только слабые искры. Она тяжело вздохнула и окинула Кристу унылым взглядом.

— Тебя наверное, тоже пичкают это отравой, которая магию подавляет, — рассудила Марселла. Криста сдержанно кивнула. — Пиздец… Будь моя воля, я бы давно на воздух пустила это место — только я покурить-то едва могу… — она раздражительно цокнула и пнула ногой мелкий камешек. — Меня так тошнит от этой дыры… Каждый день одно и то же. Однажды я точно свихнусь по-настоящему.

— Не знаю, — Криста в ответ на все презрительные, полные отвращения слова Марселлы лишь пожала плечами. — Мне здесь нравится.

— Ну, в твоей ситуации и правда хуже ничего не придумаешь, — съязвила Марселла и тут же осеклась, заметив, как эльфийка мгновенно переменилась в лице. — Прости.

— Нет, ничего страшного, — отмахнулась Криста, выдавив легкую улыбку. — Я уже успела заметить, что тактичность — не твой конек.

Марселла усмехнулась. Признаться, Криста на первый взгляд показалась откровенно забитой девчонкой, но уже после того, как заговорила, производила впечатление особы чуть более словоохотливой, да и к тому же с подвешенным языком. На сеансе она разговорилась в первой же секунды, хотя в каждом ее равном движении, бегающем взгляде и кривых улыбках, совершенно далеких от профессиональных гримас доктора Хиггинс, чувствовалась определенная неловкость. Когда дело касалось ее самой, Целлер была удивительно болтлива; и в то же время она никак не реагировала на чужие истории. Сосредоточена была, казалось, лишь на самой себе и совершенно безразлична к окружающим. Но Марселла и не осуждала.

— Возможно, я лезу не в свое дело, — уклончиво начала Криста, затушив сигару о ствол дерева и бросив окурок куда-то в траву, — но… твою ж мать, что это вообще было?!

Внезапная несдержанность приятно удивила Марселлу.

— О чем это ты? — недоумевающе нахмурилась она.

— Ну, о том, что ты говорила там. Это правда? Я уверена, что нет, — заключила Криста. — Особенно то, что ты на полном серьезе нагадила в туфли.

— Да конечно это не правда, — прыснула Марселла. — Я просто хотела проверить, что сделает Беатрис. И в этот раз она все-таки взорвалась. Я давно испытывала ее терпение…

— Но для чего? Она, кажется, очень даже милая женщина.

— Ты такая наивная, — цокнула Марселла, закатив глаза. — Она такая же лицемерная сука, как и все остальные. Ей платят огромные бабки за то, что она сюсюкается с нами, — такова ее работа. В лучшем случае, ей на нас плевать. В худшем, она нас ненавидит.

— Она тебя чем-то обидела? — Криста недоумевающе нахмурилась.

— Да я бы прикончила ее, если бы она посмела, — раздражительно процедила Марселла. Даже спустя несколько месяцев, в течение которых полиция тщательно вела следствие, мать оформляла документы об отказе от родительских прав, а сама Марселла сидела за решеткой следственного изолятора, ее злость никогда не ушла. Все вокруг казалось ей смертоносным врагом, перед лицом которого она не могла дать слабины.

— Тогда я совсем не понимаю, как можно быть такой пессимистичной.

— Просто когда однажды кто-то ранит тебя, весь мир становится похож на игру с револьвером*. И ты никогда не знаешь, когда именно он выстрелит.

Криста задумчиво нахмурилась и посмотрела куда-то вдаль. Она не могла не понять Марселлу. Близкий человек, часть ее семьи, так грязно, подло и жестоко поступил с ней — а она говорит о том, что «не понимает, как можно быть такой пессимистичной». Что это — простая глупость или наивность, или попытка сохранить хоть какую-то веру в мир?

— А вот на сеансе ты так не рассуждала.

— Потому что меня бесит Беатрис.

— Но ведь она никуда не уйдет, понимаешь? — взвилась Криста. — И если ты будешь молчать, как рыба, тоже ничего не поменяется. Они будут видеть, что ты не показываешь никаких результатов, и никогда не захотят тебя отсюда выпустить.

— Плевать, — ощетинилась Марселла. — Я и так заперта здесь на ближайшие несколько лет. К концу срока я может и сжалюсь и скажу хоть пару слов, но пока я не вижу смысла плакаться этой лицемерке.

«До конца срока я не дотерплю. Либо сдохну от уныния, либо сбегу», — так и хотелось заявить ей. Но она не могла знать, как Криста, с ее этой немыслимой откровенностью и доброжелательностью к доктору-лживой-улыбке, поступит с услышанным. Может быть, разболтает все змее Хиггинс, и после таких речей на нее насунут смирительную рубашку и запрут в мягкой комнате без окон?

Марселла фыркнула и тут перевела тему:

— А ты поэтому так стремишься излить душу кому ни попадя? Решила, что болтливость станет твоим ключом к свободе? А они возьмут и решат, что ты просто зациклилась на своей травме и что тебе нужно сидеть тут, пока ты не сможешь ее отпустить.

Она отлично помнила рассказ Билла об участи Лары: именно так с ней и произошло. Женщина однажды решила усмириться, открыться, начала тараторить про своего брата-покойника… И оказалась заточенной здесь еще на несколько недель. Месяцев. Лет. Когда Марселла пришла сюда, женщина проторчала здесь уже около семи месяцев и ни на секунду так и не опустила свое горе.

— А даже если тебя выпустят, то что ты сделаешь? Поедешь домой и снова будет пытаться наложить на себя руки? У тебя все на лице написано. Ты хочешь только одного.

Криста возмущенно вздохнула и заметно растерялась; но Марселла не собиралась останавливаться. Что-то ее сильно разозлило. То ли это назойливость Кристы, то ли тот факт, что та вместо того, чтобы злиться на своего насильника, выплескивала горечь и обиду на саму себя. Марселла столько лет грезила об убийстве матери, и совершенно не могла понять такого попустительства.

— Так нельзя, — категорично заявила она. — Слышала, что сказала твоя обожаемая Беатрис? Ни в чем ты не виновата. Ты ничего не могла сделать. И вместо того, чтобы пытаться убить себя, тебе стоило попытаться убить его.

Криста ничего не сказала. Теперь она, казалось, готова была заплакать. Возможно, Марселла перегнула; но было плевать. На мгновение ей показалось, что она на волей-неволей — самую малость — увидела в Кристе себя; и оттого ее безвольность так разозлила Марселлу.

Прорычал гром и хлынул дождь. Девушки так и продолжали стоять на месте, смотря друг другу в глаза и ничего не говоря. Янтарь и аквамарин, ярость и страх, и одна боль.

— Возвращаемся внутрь! — воскликнула санитарка. Разразился настоящий ливень, который нещадно хлестал по крышам, дорожкам и головам.

Марселла тяжело вздохнула, ловко обогнула Кристу и зашагала в сторону здания. Глоток свежего воздуха оказался катастрофически малым. Но что сейчас тревожило сильнее — это неожиданная, словно молния среди ясного неба, только сверкнувшая где-то вдали, вспышка гнева. Праведного гнева, который в ней вызвала эта совсем незнакомая девушка.

— Марселла, постой!

Криста бросилась за ней вдогонку, когда она, шагая быстро, широко и целеустремленно, оказалась слишком далеко. Марселла даже не обернулась, продолжая сверлить мрачным взглядом белые стены лечебницы-клетки. Целлер смогла нагнать ее и, тяжело вздыхая, произнесла:

— Я услышала тебя. И ты права. А теперь я хочу, чтобы ты и там высказалась. Расскажи свою историю — хоть что-нибудь скажи. Ведь твои слова… они могут стать для кого-то решающими…

— Я не нанималась благородной спасительницей, — отрезала Марселла, поднимаясь на крыльцо. — Для такой неблагодарной работы есть твоя любимая Беатрис Хиггинс.

Девушка скрылась в дверном проеме, и уже через секунду словно растворилась в белоснежном коридоре.

***</p>

3 апреля 263 года.</p>

После того странного разговора во дворе, Марселла пересеклась с Кристой еще всего несколько раз, но каждый упорно игнорировала ее, даже не поднимая на Целлер взгляда. На следующий день на очередном сеансе групповом терапии Марселла снова молчала, изредка лениво кивая на слова доктора, и все это время ее новоиспеченная знакомая не спускала с нее глаз, разочарованная под конец. Криста, должно быть, ожидала, что Марселла все-таки разговорится, но этого не произошло. Признаться, она молчала на зло Целлер. Почему вдруг едва знакомая ей девушка решила, что может просто залезть ей под кожу и начать тыкать своими словами-иглами в сердце? Это именно и ощущалось. Криста не производила впечатление шибко осмысленной особы, но своими случайно брошенными словами умудрилась всколыхнуть что-то внутри нее. В первую же встречу.

Безумие чистой воды.

Однако затем Марселла задумалась… почему же она, желающая казаться такой сильной, яростной и непоколебимой, боится произнести пару предложений? Своим молчанием она открыто признает свою уязвимость, показывает стой страх — не ненависть. Чтобы воззвать мать к ответу, Марселла должна истошно, срывая горло, вплоть до того, что начнет задыхаться, вопить. Должна кричать о своем гневе — всему миру о материнской жестокости должна заявить!

С этими мыслями она провела почти всю ночь, сомкнув глаза лишь поздно ночью, засыпая под треск молний и ритмичный стук ливня. А затем — словно головой в ледяную воду. Утро, подъем, душ, завтрак, утренняя прогулка, и снова гребанная групповая терапия. За бессонных полночи Марселла смогла убедить себя, что в этот раз просто обязана закрыть глаза на тошнотворную улыбку Хиггинс и рассказать хоть что-нибудь. Иначе ни о каком побеге ей думать тем более не стоит: как на такое-то она сможет осмелиться? И все-таки, Марселла по-прежнему не желала открываться и шла к этому залу с немыслимой тяжестью на сердце. Время утекало предательски быстро, до начала сеанса оставались считанные минуты, а в голове по-прежнему царил абсолютный хаос.

Марселла абсолютно не верила, что у нее получится хоть что-то.

И все же, глубоко вдохнув, она открыла дверь и переступила злосчастный порог комнаты. Все как обычно. Билл, Лара и Адриан, а теперь и Криста, устроились в кругу стульев, ожидая прихода Беатрис и начала сеанса.

— Что-то ты сегодня припозднилась.

Марселла мазнула по Биллу хмурым взглядом, закатила глаза и молча прошлась к стулу. Своему месту — самому крайнему, как можно подальше от раздражающей докторши, — она за все тридцать дней ни разу не изменила. Зато теперь рядом с ней вместо Адриана сидела Криста. «Еще лучше, — недовольно подумала Марселла, заваливаясь на стул, — теперь она точно от меня не отстанет». Но Целлер, как ни странно, даже не взглянула на нее.

Часы тихо пискнули. Треклятые двенадцать-ноль-ноль.

— Добрый день, всех очень рада видеть.

Улыбчивая Хиггинс появилась как по команде, на ходу опуская очки на глаза.

— Здрасьте, — отозвался Билл. Как и всегда, он был единственным кто поздоровался.

— Хочу вас обрадовать, — объявила Беатрис, едва усевшись на стул. — Пятнадцатого числа у вас состоится ежемесячный индивидуальный осмотр.

— А толку-то? — прыснул мужчина. — Мы и так видим вас каждый день.

— Нет, в этот раз беседовать вы будете не со мной. Неделю назад у нас заступил новый молодой специалист, которому и решили поручить заняться вами.

— Не может быть: неужели хоть один день пройдет без вашей ухмыляющейся мины? — съязвила Марселла, нервно покачивая ногой. Колкости, брошенные в сторону Беатрис, показались ей неплохим начинанием сегодняшнего диалога.

— Да, Марселла, можешь возрадоваться, — казалось, совершенно беззлобно парировала доктор. — Итак, как я уже и сказала, ежемесячный осмотр состоится пятнадцатого числа, и, быть может, кого-то из вас доктор сочтет пригодными к выписке.

— Иными словами, нам с Марселлой туда идти необязательно? — вмешался Билл и на возмущенный взгляд Беатрис выпалил: — Что? У нас двоих все равно судебный срок.

— Да я лучше пойду к мозгоправу, чем останусь с тобой одна, — фыркнула Марселла.

— Я попрошу вас относиться к этому серьезно, — непривычно строго оборвала Хиггинс. — Постарайтесь обойтись без ребячества. Итак, если больше ни у кого нет вопросов, вернемся к теме нашего предыдущего сеанса. Кажется, речь зашла о самоконтроле…

— Постойте, — внезапно оборвала Марселла и тут же осеклась, когда Беатрис резко замолкла и вопросительно — каки все остальные — уставилась на нее. Девушка нервно облизнула губы и закусила щеку изнутри. Она понятия не имела, что говорить дальше.

— В чем дело, Марселла?

— Я… — поперек горла встал ком — девушка тихо прокашлялась, будто бы собираясь с мыслью. — Я готова поговорить…

— Очень рада слышать, — губы Беатрис тронула теплая улыбка. Действительно искренняя, казалось. — Если это и впрясь так, прошу, начинай.

Она взглянула на Марселлу с такой надеждой и воодушевлением, что внутри все сжалось. Неужели этой женщине и впрямь это было интересно? Она целый месяц пыталась выбить из нее правду, хотя прекрасно знала из ее личного дела, за какое именно преступление она сюда угодила и насколько. Неужели Беатрис хотела услышать ее точку зрения на все произошедшее? Только для чего: чтобы отмахнуться, насмехнуться, сказать, прямо как все в покупном бесхребетном суде, что она избалованная, капризная девчонка?..

Этот пытливый интерес сбивал ее с толку и никак не давал начать: словно кость поперек гортани. Марселла едва не подавилась собственным молчанием, когда Криста ободрительно, едва ощутимо и заметно, ткнула ее в бок. Девушка тяжело вздохнула и сжала руки в кулаки. В конце концов, ничего ведь не случится, если даже Хиггинс с ног до головы обольет ее помоями и презрительно плюнет в довершение? Быть презренной — это так обыденно… И так ненавистно и отвратительно.

— В июне меня арестовали по обвинению в поджоге и попытке убийства, — выдавила наконец Марселла, хмуро сведя брови к переносице. Почему-то бросаться горячими словами в полицейских было намного проще. — Я пыталась убить свою мать, Карлу Галлагер, обожаемую народом заместительницу мэра Дреттона, — презрительно выплюнула она и насмешливо вскинула брови.

В зале тем временем повисло тяжелое, звенящее откровенным изумление молчание. В изолированных стенах больницы узнать о новостях внешнего мира было не так просто, поэтому раньше никто из пациентов не догадывался, кто именно сидел перед ними все это время; а фамилия Галлагер не была говорящей: разных однофамильцев, в конце концов, полным-полно. Теперь же на лице каждого читалось недюжинное удивление (разве что Беатрис оставалась предельно спокойной), и Марселла была уверена, что с этих пор они ее возненавидят… Ну, Билл, разве что, отнесется к этому безразлично. А может и похвалит за такую «смелость».

— Но что-то мне подсказывает, что долго она на этой должности не продержится и пойдет дальше, — на ее лице проскользнула разочарованная усмешка. — Но мне плевать. Пусть она хоть коронуется, все равно останется гнилой жестокой женщиной. В детстве она меня бросила. Я росла с бабушкой, весело и беззаботно, пока она вдруг не объявилась. Сказала, что должна попытаться быть хорошей матерью. А потом…

А потом она плевалась ядом, бросалась оскорблениями, выносила мозг из-за каждой мелочи и не чуралась рукоприкладствовать, пока не обзавелась второй дочуркой-любимицей. Она надеялась вырастить из Марселлы идеальную марионетку, безукоризненное продолжение своих заоблачных амбиций; а получила то, что получила. Карла провалилась абсолютно во всем и во всем винила ее. Только вот на Марселле, в отличии от матери, не было вины ни за что.

Нет смысла распинаться об этом. Да даже если бы она захотела, она не смогла бы: поперек горла вновь стал соленый удушающий ком, а пронзительный взгляд Беатрис, до одури похожей на ее мать — особенно сейчас — окончательно добивал. Что-то Марселла уже сомневалась и в своей решительности, и в праведности слов назойливой Кристы.

Шумно сглотнув, она мысленно отмахнулась и мгновенно переменилась в лице. Минувшую задумчивость и печаль сменили привычное раздражение и презрение. Марселла поморщилась, словно ей в рот положили кислый лимон, и процедила:

— А потом я оказалась здесь, увидела вас и поняла, что вы мне очень не нравитесь. — Беатрис выпрямилась в молчаливом возмущении и растерянности. Криста разочарованно вздохнула у нее под боком, но Марселла пропустила этот звук мимо ушей. Целлер надумала все это сама себе и обвинять ее в неоправданных ожиданиях не имела никакого права. — Хватит уже давить свою гадкую улыбку, — продолжила Марселла, едва не сплевывая яд. — Меня тошнит от нее. А он, — она ткнула пальцем в Билла, — с вас только смеется. Да, вы настолько смешная и жалкая, что я вообще не хочу разговаривать с вами и смотреть на вас. Я лучше сдохну, чем буду по целому часу, каждый день сидеть здесь и слушать это тупое занудство. Честность и откровенность, — перекривляла она, состроив по-настоящему нелепую, детскую гримасу. Билл тихо прыснул в сторонке. — Да знаете, где я видала такое?

Беатрис шумно выдохнула, поправляя очки, и заметно засуетилась. Мысленно Марселла понимала, что ей, возможно, стоило немного сбавить обороты, но остановить свою гневную тираду уже не могла.

— Ну и что это за вздохи? Вы ведь хотели, чтобы я разговаривала, — вот, я разговариваю! Или вы уже не так хотите слушать меня, а?!

— Санитарка!

— Не уж-то вы обиделись, а, док? Санитарка, санитарка…

Эльфийка-брюнетка подоспела уже через пару секунд, замерев на месте в ожидании указаний со стороны Хиггинс.

— Марселла устала. Проводи ее в палату, пожалуйста, и дай ей успокоительных.

— Правильно, правильно: чуть что, — сразу в клетку под замок, и лекарствами обязательно накачать! А как же сила слова, док?

— Пройдемте, пожалуйста, — мягко попросила эльфийка, нависнув над Марселлой. Та, как ни странно, беспрекословно поднялась и развернулась к двери. Санитарка попыталась взять девушку под руку, но та тут же отпрыгнула в сторону и прошипела:

— Я могу и сама дойти — не безногая.

Хиггинс проводила ее тяжелым взглядом и разочарованно вздохнула. Марселла намеренно хлопнула дверью напоследок: так, что аж стены завибрировали. В зале повисло вязкое, горькое послевкусие.

***</p>

Следующие четыре дня после произошедшего Марселла почти безвылазно провела в палате. Она выходила лишь на такие базовые процедуры, как прием душа, завтрак, обед и ужин, и на вечернюю прогулку во дворе — только ради того, чтобы перекурить. За все это время она лишь перебросилась парой слов с Биллом, который радостно донес о подавленном состоянии Беатрис, и старалась всеми силами игнорировать Кристу, которая теперь отчаянно пыталась подмазаться к ней. Вставала следом в очереди, занимала соседнюю кабинку в душе, мельтешила где-то неподалеку на прогулке; но Марселла старалась даже не смотреть на нее. Все остальное время она проводила в палате, разрисовывая толстую тетрадь, либо же тренируясь. С тех пор, как ее арестовали и до сегодняшнего дня, девушка ни разу не оставляла своих тренировок. Она была категорически настроена на побег, и для этого ей требовалось держать себя в достойной форме. Пятьдесят отжиманий, пятьдесят приседаний, пятьдесят кругов по палате — Марселла занималась до истощения; но за три месяца добилась достойного результата. Теперь оставалось только не растерять хватку и придумать, как обойти подавляющие магию лекарства.

На пятый день она все-таки выбралась из палаты, но на групповые сеансы заявиться так и не удосужилась. Придумывала разные отговорки: то головную боль, то боль в животе, то расстройство кишечника, то еще что; но все и так прекрасно понимали, что она попросту отлынивает от сеансов. Силой затащить ее туда не могли, а о скандале с доктором теперь было наслышано все отделение. Пару раз Марселла пересекалась с Хиггинс, и каждый раз та проходила мимо молча, казавшись глубоко разочарованной. И поделом ей, думала Марселла.

С Кристой она тоже так и не говорила, хотя несколько раз отвечала на ее вопросы односложными, сухими, абсолютно безразличными фразами. Только в один единственный день, перед грядущим осмотром, Марселла подпустила Кристу к себе, чтобы покурить в привычном молчании. Целлер было достаточно и этого. Рядом с холодной апатичной Марселлой она словно расцветала, что девушке было совсем непонятно и попросту раздражало.

Хотя, признаться, и ей самой время от времени хотелось просто побыть рядом хоть с кем-нибудь. Хоть на секунду почувствовать, какого это: не быть презираемой.

***</p>

15 апреля 263 года.</p>

Беатрис рассудила, что в очереди на осмотр Марселлу будет целесообразно поставить самой последней; а вот сама девушка так не считала. Пока прошли все, кто стоял перед ней, стукнуло четыре дня. Хотя бы сидеть перед кабинетом все это время, с самого утра, не пришлось: и на том спасибо. Санитарка заглянула в ее палату сразу после окончания тихого часа и повела в кабинет психиатра. За дверью кто-то суетился и прощался, и когда та распахнулась, Марселла неожиданно для себя застала выходящую из-за двери Кристу. Твою ж мать, даже сейчас он ее преследует! Целлер выглядела слегка растерянной, но явно не расстроенной.

— Следующий, пожалуйста! — позвал молодой мужской голос, прежде чем Криста прикрыла дверь. Не поднимая глаз, она обогнула Марселлу, когда та резко оставила ее, дернув за руку, и требовательно произнесла:

— Рассказывай.

— Что рассказывать? — Целлер вытаращилась на нее с непониманием.

— Что этот, — Марселла кивнула на дверь, — из себя представляет?

— Ну, он особо не улыбается…

Девушка усмехнулась: Криста, конечно, умеет вычленять главное. Она хотела разузнать еще что-нибудь более конкретное, но санитарка упорно подгоняла ее, требуя зайти в кабинет и не тратить время. Марселла лишь фыркнула и поспешила ворваться внутрь.

Очередная белоснежная комната. Белые обои, белый ламинат, белый диван, белые стеллажи, белый стол и стул, белый врачебный халат — и сам доктор, выпадающее бежевое пятно. Доктор был мужчиной не больше двадцати пяти лет: как и сказала Беатрис, молодой специалист. Он был спокоен; хладнокровно-спокоен, собран и задумчив, лишен хиггинсовской лицемерной улыбки, что сразу же внушало больше доверия и чувства безопасности.

Признаться, Марселле вообще было проще обходиться с мужчинами; женщины же казались ей врагами, которые непременно набросятся при первой же возможности, задавливая критикой и недовольством. Каждая женская улыбка пропитана ядом, каждый взгляд — немой насмешкой и неодобрением. Впрочем, это относилось только к ровесницам ее матери. Старушки и юные девушки (такие как она или Криста) казались даже обоятельными.

Медно-русые волосы мужчины были собраны в низкий, короткий хвостик; по бледному лицу рассыпались несколько темных мелких родинок. Почти сразу, как только Марселла вошла, замерев на пороге, доктор поднял на нее задумчивые ореховые глаза, мазнул взглядом по монитору ноутбука и спросил:

— Марселла Галлагер?

— Ага, — буркнула в ответ девушка. — Здрасьте.

— Приятно познакомиться. Меня зовут доктор Эрнандес, но ты можешь меня Аарон, если тебе так удобнее. Присаживайся, — он пригласительно указал на обитый белой кожей диван.

Марселла прошлась неспешно и по-свойски, словно этот кабинет был ее собственным домом, и неуклюже завалилась на диван. Закинула ногу на ногу, положила руку на подлокотник и скучающе подперла подбородок. Эрнандес уткнулся в ноутбук, что-то выискивая, и Марселла не смогла сдержаться и не подсказать:

— Дело номер триста двадцать четыре, тяжкие преступления.

Эрнандес окинул ее удивленным взглядом, но тут же отыскал нужный файл.

— Поджог и покушение на убийство… Признана судом невменяемой на момент совершения преступления, находилась с состоянии психоза… — бормотал он, бегло читая. Марселла проявила несвойственное самой себе терпение, за все время не проронив ни слова, и лишь смотрела на доктора в приунывшем ожидании. Интересно было послушать, что скажет о ней этот «молодой специалист». — Ясно, — заключил он. — Итак, сейчас я дам тебе кое-какие тесты, на прохождение которых у тебя будет ровно пятнадцать минут, но если вдруг понадобится больше — скажешь.

Марселла управилась намного быстрее. Вопросов было бесчисленное множество. Они, судя по всему, должны были помочь доктору оценить ее психологическое состояние, уровень интеллекта и когнитивные способности. Девушка не видела смысла сейчас хитрить и лукавить: столь неожиданно для себя самой, он была предельно честна в ответах. Подходящие ей пункты отмечала уверенно; там, где нужно было писать что-то самостоятельно, слова подбирала быстро и четко. В конце концов, она управилась за половину предоставленного ей времени. Эрнандес был приятно удивлен, когда Марселла готовно вручила ему исписанные листы. Он пробежался по ним скептическим взглядом, удивленно вскинул брови и отложил их в сторону. Право слово, мужчина был чуть менее сдержан и намного более естественен, чем Беатрис. Почти все, что он думал, казалось, моментально отражалось на его лице. Марселла не могла не отметить этого: каждую свободную секунду она тщательно следила за доктором и подмечала детали. В будущем эти наблюдения сыграют ей на руку.

— Что же, должен признаться, ты первая, кто так быстро ответила на все вопросы. — Марселла самодовольно заулыбалась. — Ты ведь не врала?

— Нет, — без колебаний бросила девушка, пожав плечами. Глуповатый вопрос, как на ее взгляд. Если она соврала там, могла бы соврать и сейчас.

— Что ж… — Эрнандес задумался. Похоже, Марселла сбила некоторые его планы относительно этой встречи. — Перед тем, как мы перейдем к следующему этапу, — ты не против, если я кое-что у тебя спрошу?

— Спрашивайте.

— Я слышал, не так давно ты повздорила с доктором Хиггинс…

— Она сама напросилась, — выпалила Марселла, вмиг разозлившись. — Постоянно лезет, куда не просят.

— Такова наша работа, — вздохнул Эрнандес. — Мы лезем в чужие души и помогаем расхлебывать все, что там накопилось и застоялось. Беатрис Хиггинс хочет помочь тебе.

— Знаете, Аарон, я сначала подумала, что вы мне понравились, но когда вы начали защищать ее, мне так уже не кажется…

— Я не защищаю ее: всего-навсего интересуюсь. Пойми, если не разрешить ваш конфликт, собьется весь курс твоего лечения.

Марселла не смогла сдержать ядовитого смешка. Плевала она на это лечение. Все равно она не задержится здесь до конца — как бы не обстояли дела, она прорвется. Эрнандес озадаченно вскинул бровь и, когда Марселла так и не удостоила его ответом, рассудительно заключил:

— Ты ей не доверяешь?

— Может и так… А вам, — неуверенно протянула она, — я могу доверять?

Вопрос вырвался раньше, чем она успела подумать. Впрочем, терять было нечего. Где-то Марселле придется поступиться своими принципами, чтобы не вызывать лишних вопросов. Если она продолжит быть так же замкнута, то никогда, как сказала Криста, не выберется отсюда. Девушка в очередной раз напомнила себе: до конца срока она здесь не задержится; но ошиваться, как беспрестанная, не может. Ее диковатое поведение рано или поздно разбудит негодование у работников больницы, и они могут даже усилить на ней надзор, если захотят. Будут преследовать ее, чтобы добиться своих альтруистических целей, не давая ни минуты на подготовку к грядущему побегу. К тому же, в одиночку она ничего не добьется. Марселла пыталась что-то выяснить об охране и о системе защиты, но у нее мало что получилось. Нужно мыслить хладнокровно и прагматично, извлекать выгоду отовсюду, где только можно: так, как делала бы ее мать. Марселле крайне не хотелось поступаться своим комфортом, но чем дольше она наблюдала эти белые стены, лицемерные улыбки и безумные лица, тем сильнее понимала, что ради своей цели можно и потерпеть.