Глава 24. Момент истины (1/2)
В кромешной тьме королевских покоев багровая кровь казалась ярче огня. Еще одна капля со звоном упала на пол, эхом застыв в его голове. Ее тело еще несколько мгновений слегка дрожало в его онемевших холодных руках, а затем обмякло, показавшись тяжким грузом — точно таким же, как и сковавший его сердце металл. Ее дыхание замерло, когда грудь взднялась в последний раз, сердце остановилось. Каталина была мертва.
— Прости…
Каталина мертва — убита некогда любящими руками Каллана. Такова была жертва принца.
— Прости…
Он прижался к ней в последний раз и осторожно опустил ее тело на пол, словно оно могло вот-вот разбиться на тысячи мелких осколков. Дрожащими пальцами Каллан коснулся ее лица и медленно прикрыл ее навеки печальные глаза. В серых океанах навсегда застыла горечь предательства.
Отвратительно.
— Прости!
Каллан зажмурился и ударил пол кулаками в бессильной злобе. Жалкое ничтожество. Он так и остался слаб.
Принц разжал кулаки и с ужасом посмотрел на свои дрожащие, испачканные кровью руки. Он никогда не смоет ее с себя.
— Прости…
***</p>
Каллан вздрогнул от холода и шумно выдохнул, покрепче сжав пальцами штурвал. На борту маленького космического корабля было холодно и тесно, и за неделю, проведенную в пути, это место успело ему порядком осточертеть, равно как и бескрайнее космическое пространство за толстым лобовым стеклом. Рассыпавшиеся, словно песчинки, по черному полотну звезды, удаленные от него на десятки и сотни световых лет, казались особенно раздражающими. Прямо сейчас Каллан ненавидел все, но именно эта ярость до сих позволяла ему держаться. Неделя, которую отнял у него этот долгий томительный путь, оставила яркий след на его и без того удручающем состоянии. Смуглая кожа Каллана приобрела нездоровый тусклый оттенок, который визуально только усиливался из-за глубоких лилово-синих мешков под его глазами. Серебряные волосы давно сбились в неопрятную копну; а его тело заметно исхудало: последние несколько недель он и так практически не ел и не спал, а теперь, упрямо рассекая космическое пространство, не мог позволить себе и минуты отдыха. Иногда Каллан проваливался в дремоту, когда его организм отказывался выдерживать настолько сильные нагрузки, но быстро просыпался из-за очередного кошмара. Его воспаленный рассудок не утихал ни на мгновение, мотая его между яростью, виной и горечью, как бы он ни старался отвлечься хотя бы на пару минут. От назойливых мыслей раскалывалась голова, а от запаха сирени, которого никогда по-настоящему не существовало, страшно мутило. Каллан оказался заперт на тесном борту корабля наедине с собственными кошмарами.
Однако, за это время он смог многое осмыслить. Тем утром он проснулся со жгучим чувством ярости и ведомый ею же, спонтанно и импульсивно, покинул Немекрону, отогнав каждого, кто попадался на его пути и едва ни на коленях умолял одуматься. Каллану было плевать. Все те люди, что вились вокруг него тогда, не понимали ровным счетом ничего, не видели того, через что ему пришлось пройти. Они не понимали его гнева, смотрели, как на безумца, и разговаривали, как с полоумным; но все это больше не имело никакого значения. Каллан слишком долго оглядывался на людей и их слова, слишком долго и отчаянно искал одобрения, что, в конце концов, погубило его. Он искал отцовского признания, но так и не получил его — только лишь превратился в подобное Азгару чудовище, собственноручно уничтожив все, что он любит. Вязкое липкое ощущение горячей крови Каталины на ладонях по-прежнему не оставляло его. Тот день стал для него точкой невозврата. Каллан зашел слишком далеко, и этот путь привел его в никуда. Он ничего не получил — только потерял.
Он грезил о мести уже давно; но прежде никогда не осмеливался признаться себе в настойчивости этих мыслей. «Это неправильно, — убеждал себя Каллан. — Отцеубийство — самое страшное преступление». Но разве то, что сотворил Азгар, не было хуже? Разве не заслужил он жестокой расплаты?
— Вы вошли в пределы солнечной системы Манзилия, — механический голос навигатора заставил его встрепенуться и перевести утомленный взгляд за окно: перед глазами выстроились разноцветные сферы знакомых планет, среди которых, на четвертой позиции, затерялась и блеклая, окруженная множеством спутников Удракия. Еще ни разу возвращение домой не несло с собой ничего приятного.
***</p>
Императорский дворец встретил его неожиданно тихо. Спустившись с корабля на посадочную площадку, Каллан, к собственному удивлению, никого здесь не застал. Ни охраны, ни рабочих — на площадке было совершенно безлюдно и подозрительно тихо. Он ожидал, что, как и в прошлый раз, его с поклонами встретят изумленные люди, бросятся к нему с бесцеремонными вопросами; но он был здесь совершенно один, и это его жутко нервировало. Каллан чувствовал во всем этом некий подвох, но, в конце концов, пришел к мысли, что это не так уж и важно. Кто бы ни встал у него на пути — он всех устранит. Положив ладонь на рукоять закрепленного на поясе меча, Каллан мрачно нахмурился и направился ко входу во дворец.
Раздвинувшиеся двери открыли перед ним длинный, узкий темный коридор, едва освещаемый лампами на высоких мраморных потолках. Принц шагнул вперед и несмело замер у входа. На душе поселилось нехорошее предчувствие, из-за которого он чуть было не усомнился в правильности своего решения, но быстро отмахнулся, вновь напомнив себе о смерти Каталины. Он пришел сюда, чтобы закончить начатое, и он сделает это, чего бы это ни стоило.
Чем дальше Каллан уходил вглубь дворца, тем мрачнее становилось его и без того скверное состояние. Среди петляющих коридоров он так и не встретил ни души: все словно сквозь землю провалились. Что могло случиться за одну гребаную неделю? И что если его отца тоже здесь нет? Тогда все будет напрасно: весь путь, что он проделал, все мечты, что выстроил в своей голове… Еще давным-давно, в туманных бессвязных снах, его подсознание подбрасывало кровавые картины, от которых Каллан просыпался в холодном поту и в то же время со странным, смутным чувством радости и облегчения. Он видел смерть Азгара от собственной руки задолго до того, как ему хватило отваги — а может, скорее, отчаяния — претворить это в жизнь.
Сердце Каллана замирало с каждым шагом, что он делал, и вот — он уже оказался у дверей тронного зала, пронесшись сюда подобно космической пыли. Замер и растерянно осмотрелся: охраны не было даже здесь. Гвардейцы бы ни за что не оставили императора без защиты, и их отсутствие означало только одно: либо таков был приказ отца, либо его и вовсе здесь не было. Оба варианта не сулили ничего хорошего: даже если Азгар и был здесь, для чего распустил всех? Что-то не так…
Каллан все же собрался с силами и, решительно вздохнув, распахнул двери. Сжал в кулаки и без того напряженные от волнения пальцы и твердо прошагал вперед, преисполненный небывалой прежде решимостью. На мгновение ему показалось, что Азгара здесь нет, и что он действительно зря потратил целую гребаную неделю на то, чтобы добраться сюда и, в конце концов, уйти ни с чем. Но затем он в полутьме заметил статную фигуру на величественном троне, которая, без всяких сомнений, принадлежала его отцу. Он сидел расслабленно и даже как-то скучающе, возможно, — именно такое впечатление производила его лишенная всякого напряжения поза, — из-за чего настрой Каллан начал сдуваться. Как и всегда, одного взгляда на Азгара хватало того, чтобы потерять остатки самообладания и вернуться к грызущему чувству страха.
— Я знал, что ты придешь, — протянул Азгар с издевательской ухмылкой, исказившей его и без того полный желчи голо. — Рейла оповестила меня обо всем еще в тот момент, когда ты только покинул атмосферу Немекроны.
Каллан замер от неожиданности и мысленно проклял себя за недальновидность. Конечно же, сестра не оставила бы его внезапное отбытие без внимания и непременно обо всем догадалась; а отец, осведомленный обо всем, также сделал соответствующие выводы. Кажется, он угодил в ловушку — эффект неожиданности теперь точно не играл ему на руку. Но, тем не менее, сути дела это не меняло. Каллан все равно совершит то, что задумал; а его отцу стоило заранее покаяться в своих грехах, если бы он только был способен на подобное.
— Идиот, — презрительно выплюнул Азгар, — что же удумал? Неужели тебе хватило наглости встать против меня?!
— Именно так, — решительно отозвался Каллан. «Никакого страха», — напомнил себе он. Хотя бы в последний раз, но отец должен видеть, что он силен, как никогда прежде. Ни одна его мускула не дрогнет, когда он занесет клинок; и Азгар не увидит ни тени сомнения на его лице. — Я больше не боюсь тебя, — «ложь».
— Да как ты смеешь?! — Азгар разгневался и едва не подскочил с места. Его шипящий от злобы голос эхом разнесся по пустому тронному залу, и Каллан невольно вздрогнул. Он все еще боялся, и всегда будет бояться, если только не уничтожит свой страх. — Непокорный ублюдок! Твои слова ничего не стоят — запомни это. Лучше тебе закрыть свой поганый рот прямо сейчас — я приказываю тебе, как Император!
— Я больше не подчиняюсь твоим приказам, — выплюнул Каллан.
— О нет, мой дорогой сын, — прошипел, словно рассвирипевшая гадюка, Азгар, — ты подчинишься! Иначе эти слова станут твоими последними. Вот увидишь: я не сжалюсь ни на йоту.
— Думаешь, твои угрозы правда подействуют на меня? — Каллан не сдержал ироничной усмешки, и это было высшей степенью безрассудства. Зеленые глаза его отца загорелись от гнева и возмущения, но принц не мог этого видеть, пусть и ощущал на себе всю тяжесть его взгляда. — После всего, что ты сделал, даже смерть покажется мне милее. Ты превратил мою жизнь в кошмар.
Каллан почувствовал, как внутри что-то всколыхнулось. Еще никогда прежде он не был с кем-то настолько откровенным, и уж тем более не думал, что однажды осмелиться высказать отцу все то, что скопилось у него на душе. Вся злоба, все обиды — все вдруг всплыло и так и норовило прорваться наружу. Пусть так: это был момент предсмертной исповеди.
— С самого детства ни во что меня не ставил. Я был твоим первенцем — а ты видел во мне лишь обузу! По твоей вине я потерял все, что у меня было. Дом, право на престол, счастье, любовь — ты меня всего лишил! Разве можно было относиться так к собственному сыну?!
Именно эта мысль грызла его на протяжении всей его жизни. Как же отец может настолько ненавидеть своего ребенка? Как может поднимать на него руку, проклинать и желать смерти? Каллан всегда искал проблему в себе. Он думал, что это с ним что-то не так, и каждый раз уничижительные слова отца подтверждали эти мысли: ведь иначе почему отношение Азгара к Церен было как минимум наплевательским, а Рейлу он всегда лелеял и хвалил? Лишь он в их семье был козлом отпущения — никчемным, позорным несмываемым пятном. Каллан ненавидел себя, ненавидел своих сестер и целую Вселенную; но лишь недавно он словно пробудился ото сна. Виновником всех его страданий оказался человек, который выше всех был его в глазах. Человек, чьей любви и признания искал, на которого старался и одновременно не хотел равняться.
Собственный отец всегда был именно тем, кто отравлял его жизнь.
— Не забывай, что прежде всего ты — принц Удракийской Империи, — жестко отчеканил Азгар, — и когда-то ты был наследником престола. Я должен был сделать из тебя человека, достойного этой судьбы. Но что в итоге? — его голос тронула презрительная усмешка. — Все мои старания ушли напрасно. Ты так ничему и не научился, так и остался тем никчемным ничтожеством, каким был всегда… Неужели теперь ты смеешь перечить мне?!
— А что же я должен сделать? Поблагодарить тебя? — проговорил Каллан. — Так всегда было: ты выставлял себя благородным человеком, заботливым отцом, который желает лишь лучшего для своих детей… Ты лжец, Азгар, — выплюнул он. — Ничего из того, что ты сделал, ни помогло мне. Ты даже не представляешь, что я чувствовал все эти годы! Унижение, боль…