Часть 4 (2/2)
Мехмед замер, не веря своим глазам, отказываясь, в груди поднимался гнев, жгучее смятение, прознающее сердце. Сломлен, поражен, уязвим. Но вдруг он ощутил на своём плече хрупкую ладонь Лале. Поддержку и силу в одном лишь прикосновении. Он невольно сжал ее пальцы, до боли, словно передавая ей все своё отчаянье, которое не показывал никому, всегда держа в себе, в клетке собственной души.
— Хюма! О, Всевышний, оттащите её! — на ипподром уже бежали люди во главе с султаном Мурадом. Явуз-Паша обхватил Хюму за плечи, оттаскивая, но она кричала, плакала и вырывалась. Маленькая Лале пряталась за юбку Айше, чувствуя, как мать дрожит. Султан кинулся к сыну, осторожно и бережно поднял его на руки. Губы его сжались в тонкую трепещущую линию.
— Мехмед, мальчик мой…
Видение рассеялось, ушло, как дурной сон, вытолкнувший в реальность Мехмеда и Лале, так и скрепивших руки, застывших и совершенно непонимающих.
— Шехзаде… — начала осторожно Лале, но Мехмед оттаял первым, отпрянул от неё, запустил пальцы в свои волосы, нервно взъерошив их.
— Какая-то бессмыслица! Это ведь был я! Но как я могу быть мертвым?! — он спрашивал сам себя и пустоту вокруг, словно не замечая поражённую Лале. Ни капли напускной сдержанности, никаких масок. Только он: испуганный, обескураженный, взволнованный.
— Дьявол! Братья, они приходили во снах, они винили меня, говорили, что я должен быть с ними, и тогда они смогут переплыть реку.
Он метался по комнате из угла в угол, как раненый, загнанный зверь. Потом упал на диван и наклонился к своим коленям, спрятав лицо в ладони. Лале тихо опустилась рядом.
— Вы тоже видели их? И ту реку…
Мехмед ответил, не поднимая головы.
— С тех пор, как погиб Хасан, и я вернулся во дворец в первый раз. Но мне казалось, что это просто кошмары. Я не придавал им значения.
— Я тоже вижу их, — призналась Лале, она хотела дотронуться до плеча кузена, но не посмела. — Иногда через прикосновение к кому-то, но… Хасана я встретила в тюрбе, как живого, и он отвёл меня к реке.
Мехмед вскинул голову, мрачно и с тревогой всмотревшись в ее лицо. Его скулы заострились, руки сжались в кулаки.
— Это отец виноват. Это он обрёк их всех на гибель, — чёрные глаза шехзаде блестели каким-то лихорадочным, болезненным огнём. Казалось, он бы не позволил себе подобных слов в здравом уме, но сейчас они сами лились с его губ расплавленным свинцом и ядом.
— Лицо матери всегда в тени… а братья, они говорили, что это вина отца. Но… теперь я понял, что стало тому причиной.
— … он заключил договор с тьмой, чтобы вернуть Вас к жизни… и заплатил за это другими детьми, — прошептала Лале неподвижными губами, и лицо Мехмеда исказила такая боль, такое чувство вины, что его затрясло. С минуту они смотрели друг на друга обнаженными душами, а потом… Лале не смогла объяснить себе свой порыв. Она просто потянулась к нему, встала на носочки и припала к бледным, плотно сжатым и горячим губам. Ее словно ударили по спине хлыстом, яркие искры рассыпались под кожей, и она отпрянула. Но ладонь шехзаде уперлась в ее затылок и властно притянула девушку обратно. Мехмед целовал её жадно, неистово, одержимо. Словно его мучила жажда, а она была желанным глотком чистой родниковой воды. Лале задыхалась, таяла в его руках, безумно цеплялась за ворот его кафтана, еле стоя на неслушающихся ногах, обнимала его за шею, прижимаясь ближе. И отвечала, отвечала, словно никого в мире не существовало, кроме них двоих, а между ними исчезли все рамки. Может, она хотела просто забыться, растворить ту боль, что осталась в сердце после Влада… потому безумно летела прямо в жерло вулкана, понимая, что сгорит заживо, и всё же хотела этого.
Лайя очнулась, в испуге оглядевшись по сторонам. Они всё ещё были в парке, но уже подходили к дорогому матовому, чёрному Порше, припаркованному у дороги на противоположной стороне от Чёрного замка. Лайя остановилась в нерешительности, оглянувшись на острые шпили ее нового жилища.
Что скажут ее друзья? Нужно ведь предупредить их. Они ведь станут волноваться… но стоило ей вновь взглянуть на Мехмеда, как всё беспокойство улетучилось. Его магнетизм, тёмный и обезоруживающий, не оставлял ей шанса отступить, хоть разум и кричал, вопил, заставлял прислушаться. Мехмед распахнул перед ней заднюю дверку:
— Прошу, моя госпожа.
И Лайя покорно села в машину.