Часть 3 (1/2)

Он курил, впуская в лёгкие горький дым, выдыхая носом клубы пара, что поднимались к серым тяжелым облакам. Сад шумел над головой, дикий и неухоженный. Своенравное величие природы… Не облагородить, не подчинить. Мехмед взглянул на куст диких роз неподалёку от скамьи, на которой сидел. Нежные бледно-розовые бутоны с едва уловимыми вкраплениями красного, обрамленные колючими шипами. Он протянул руку, грубые пальцы невесомо тронули хрупкий цветок, стараясь не поранить, но и не пораниться самому.

Он брел по саду в задумчивости. Не знал, куда направляется, но ноги вели сами. Сад… смутно знакомая тропинка меж зарослей, отыскал интуитивно, несмотря на то, что уже бывал на ней два года назад, ведомый под руку своей наставницей. Крыша дома утопала в зелени, путь ко входу давно забыт, защищён природой, словно храм. Вечное и безмолвное напоминание о любви и трагедии. Смутные мгновения ушедшего детства. Мехмед отодвинул листву ладонью, пригнулся, сделал шаг по шелестящей под сапогами траве. И лишь тогда услышал тихий плач, агонию сдерживаемых рыданий и успокаивающий шепот. Шехзаде замер, не решаясь продолжить путь, не спеша нарушить глубину её горечи…

Иногда чтобы очиститься от страданий, нужно их пережить сполна. Но что-то тёмное и злое росло в груди наследника при понимании, о ком рыдает прекраснейшая из встреченных им женщин. О предателе и мятежнике. Мехмед до боли сжал зубы, выдыхая носом горячий воздух, и расслышал голоса:

— Я уверена, Влад бы не оставил тебя, — иноземка гладила ее по волосам, прижимая голову Лале к своей груди, — я видела это в его глазах, чувствовала в его сердце… ты нужна ему, как смысл жизни.

Мехмед сверкнул глазами, испепеляя пространство перед собой. Не может быть… раб не мог сорвать его цветок… и посеять семя ответного желания в её сердце. Грудь шехзаде пронзила тупая боль, но он переборол её, подавил гнев, рискующий перерасти в ярость. Собака, лежалая у ног Лале, навострила уши в его сторону и залаяла. Девушки умолкли, настороженно прислушались, подняли головы. Шехзаде вышел из тени, непринуждённо направившись к ним. Елена-Хатун отошла от Лале, неуклюже поклонилась.

— Шехзаде, — поприветствовала с сильным акцентом. Не греческим, Мехмед сразу уловил фальшь, окинув иноземку тяжёлым пристальным взором. Голубые огромные глаза холодны, как древний лёд и не питают симпатии. Он дёрнул уголком рта, но в долгу не остался:

— Елена-Хатун. Мне доложили, что Вы родом из Греции, и прибыли, чтобы познакомить нас с современными методиками образования. Я ценю новаторство в любой сфере, потому готов внимательно изучить ваши проекты. Надеюсь, вы не откажете мне и предоставите их сегодня же вечером.

По лицу гостьи пробежала тень растерянности, но она выдавила из себя улыбку:

— Я очень признательна, но… — она снова поклонилась. Движения легкие и проворные, но совсем не как у благородной дамы. Пружинистые, смелые, кошачьи… воительница. Мехмед снова смерил её долгим холодным взглядом и посмотрел на Лале.

Разбитая и хрупкая. Глаза мокры от слёз, но она старается не показывать, пытается держать лицо. Гордый царственный османский тюльпан. На её фоне прочие цветы просто меркнут и теряются. Не отводя глаз, он бросил самозванке:

— Не смею задерживать, Елена-хатун, вам, наверняка, нужно всё подготовить.

Он подмечал, что девушка застыла на месте, не зная, стоит ли оставлять Лале с ним наедине. Мехмед стиснул зубы, раздражение кипело в крови, бурлило, грозило вылиться в гнев. Но холодным умом он понимал, что для чужеземки, кем бы она ни была на самом деле, дерзить будущему султану — не лучшая идея. Понимала это и она. Потому поспешно присела в варварски неуклюжем реверансе и пошла в сторону дворца, постоянно оглядываясь, что-то шепча. Собака побежала следом за ней, грозно рыкнув на Мехмеда. Он поморщился.

— Мне говорили, что Вы приютили гончую Хасана, это она? — спросил он, желая отвлечься.

— Да, её зовут Гузалик, — удивленная Лале выпрямила спину, надев на лицо учтивую маску. Совсем не та, чтобы была минуту назад в компании Елены. Снова собранная и недосягаемая. Мехмед едва не сорвался с места в порыве содрать эту фальшь с её лица, заставить открыться ему… но осадил себя. Грубостью и нажимом эту крепость не взять. Настоящий охотник должен уметь ждать.

— Гузалик… — повторил Мехмед, поджав губы, — я почти не знал своего брата. Всех своих братьев, по правде говоря. Я бы хотел чувствовать горечь потери при упоминании их имён, но не ощущаю ничего, только пустоту.

— Потому что не имеете воспоминаний о них, — отозвалась Лале, поддержав бессмысленный для неё разговор. Мехмед напрягся. Рядом с ней он как раз-таки чувствовал острую необходимость в откровенности и честности, но ему было невероятно сложно затрагивать территорию чувств. Как будто сердце и правда стало камнем. Он посмотрел ей в глаза и медленно кивнул. Повисло молчание, Лале замялась, словно желая спросить, зачем он пришел сюда. Его общество не приносило ей радости, и это был удар по самому больному.

— Вы расстроены поступком валашского принца, — Мехмед не стал ходить вокруг, да около, не хотел мучить её и утомлять, — не стоит. Сколько волка ни корми, он всегда станет смотреть в лес. Не все янычары ценят блага, подаренные им султаном, они стремятся мстить за свои родные земли, не понимая, что османы стремились принести их диким степям культуру и просвещение, а не просто разорить и повергнуть в хаос. В хаос они повергают себя сами.

— Он не такой! — выкрикнула Лале. Слова шехзаде кнутом прошлись по её достоинству, она тут же прикусила язык, но фальшивая покорность и спокойствие покинули её лик, оживили, вернули былые краски. — Вы не знаете его! Он верный и принципиальный, и преданный своим идеалам, он мой друг и самый близкий мне человек.

Грудь Мехмеда сдавила ревность — живая, склизкая, разрушительная. Он шагнул к Лале, сверкая глазами, и этот блеск не предвещал ничего хорошего. Лале попятилась, в её лице вновь поселился ужас… тот самый, который он видел в её глазах два года назад… Это остудило пыл Мехмеда, заставило устыдиться, остановиться.

— Вы — племянница султана, Лале. А они жили во дворце вынужденно, отнятые от своих семей, напуганные, озлобленные. Вы и Влад никогда не стояли на одной ступени, вас всегда разделяла пропасть, даже если ни Вы, ни он в упор её не замечали. Ваша дружба имела место в детстве, но детство не вечно. Теперь же столь глубокие страдания по предателю могут стоить Вам репутации, а её восстановить невозможно. И если Вы чересчур горды, наивны и безрассудны, чтобы задумываться о таком, об этом вынужден подумать я, как Ваш ближайший родственник и будущий султан.

Лале хотела что-то ответить, её миндалевидные красивые глаза горели огнём праведного гнева. Она сдержалась, а пожар вскоре потух, обратившись осознанием и болезненным смирением.

— Вы правы, шехзаде. Но я не была готова к тому, что так скоро потеряю друзей…

Мехмед нахмурился, пытаясь распознать в её голосе напускную покорность, но Лале говорила искренне. Сделала этот маленький шажок навстречу доверию, и ему было достаточно. Он улыбнулся, протянул руку, чтобы коснуться её, но побоялся испугать и опустил.

— На место потерь приходят новые открытия. Быть может, мне удастся стать для Вас таким же близким другом.

И хоть слово «друг» он произнёс с трудом, скрывая под ним свою неукротимую страсть, тоску и горечь, лицо Лале от его слов немного преобразилось и посветлело.

***</p>