Глава 21 (1/2)

Жизнь потекла своим чередом. Женя работал, и перемирие, заключенное с Лешей, и которое, он надеялся, будет долгосрочным, пошло ему на пользу. Вдвоем они начали готовить концерт для выпускников. В помощь к Леше Женя хотел позвать еще и Настю — девочку из своего класса, тихую и скромную отличницу, но в какой-то момент Леша высказал, что это плохая идея.

— Почему? — спросил Женя, поднимая голову от тетрадей, — она ответственная. И тебе будет в помощь. Ты ведь даже, помнится, вообще не хотел этим заниматься.

— Не хотел, — кивнул Леша и начал водить носком ботинка по полу перед собой, — а теперь вот хочу.

Они оба замолчали. После того разговора у Жени дома что-то между ними изменилось. Глупая война закончилась, и началась дружба. Да, дружба, хотя Женя и боялся признаться в этом. Казалось, учитель с учеником не могут дружить, это ведь неправильно. Но и Леша не был обычным учеником — он уже сообщил, что в конце лета уедет домой, обратно в Москву, а значит, какую дружбу можно завести, если на пару месяцев?

— Вы будете по мне скучать? — то ли в шутку, то ли серьезно как-то спросил Леша, и Женя кивнул.

— Буду.

— И я.

После этого они снова возвращались к теме концерта. Вдвоем писали сценарий — Леша придумывал идеи, Женя конспектировал с точностью отличника. Насте пришлось отказать — Леша не хотел делить свои обязанности больше ни с кем.

— Я пересмотрел свои взгляды на Вас, и теперь мне кажется, что Вы дали мне очень важное задание. И я не хочу ни с кем делиться им, — Леша подмигнул Жене, — и Вами. А то эти девчонки… Сами знаете. Уведут Вас в два счета и все.

— Алексей, ну полно. Что ты такое говоришь? — смущаясь, отвечал Женя, и они оба снова склонялись над большим листом ватмана, который раскрашивали как плакат.

— То и говорю! За Вами глаз да глаз нужен.

— Много ты понимаешь, — отмахивался Женя.

— А может, и много.

Директор тоже не мог нарадоваться перемене Леши. Учителя перестали на него жаловаться, а учительница химии даже хвалила каждый пед совет.

— Царевичу прямое будущее в медицину!

— Молодец вы, Евгений Александрович. Из такого задиры и хулигана человека воспитали, — говорил директор, пожимая руку Жене, — жалко будет его отпускать в Москву. Но, глядишь, если прославится, где-нибудь и про нас упомянет.

— Да он сам себя перевоспитал. Я тут ни причем, — отмахивался Женя, но мысли о том, что Леша в конце лета уедет, омрачали его настроение. Хотя, с другой стороны — это будет еще так не скоро. Что заранее расстраиваться?

Но вот только если с Лешей его дела изменились в лучшую сторону, то вот с физруком — в худшую. Степан перестал здороваться с Женей в коридорах, а в столовой отсаживался за другой стол. Учителя шушукались между собой.

— Смотрите-ка, Любу не поделили. И что они оба в ней нашли?

— Некрасивая же, а мужики так и бегают.

— Не понимаю я их.

Люба слышала все это, но никак не комментировала. Ей было не до этого — мать заболела сильнее и совсем перестала выходить из дома. От Степана и его решительных ухаживаний она отворачивалась, как от назойливого яркого света, и искала утешения только у Жени. А тот, чуя вину перед ней, не отказывал в таком малом удовольствии — своем обществе.

Как-то раз, в начале апреля, после уроков Женя и Люба прогуливались после школы. Девушка понуро склоняла голову, рассматривая землю под ногами. Женя шел рядом. Ему хотелось как-то помочь ей, ободрить, но он не мог найти тех слов, которые показались бы уместными в такой ситуации… Да и что тут скажешь?

— Странно, — вдруг начала Люба, останавливаясь и склоняясь над первыми зелеными травинками, вылезшими из-под земли, — странно.

— О чем Вы? — Женя тоже остановился, наблюдая за девушкой. По школе все распускали слухи, что скоро физрук и литератор снова сцепятся в неравной битве, а Любочка еще будет выбирать и нос воротить от каждого из них. Но Жене уже стало плевать на это. Он был рад, что его болезнь отступила, как только он занялся делом и начал работать над концертом вместе с Царевичем. Он начал спать и есть, хотя и часто ощущал приступы паники, когда Алексей слишком близко придвигался к нему за партой. Но это же так, ерунда? Это же ничего не значит?

— Да я про Вас и Степана, — начала Люба, — думаете, я не знаю, что между вами произошло?

— А, Вы про меня, — смутился Женя, и инстинктивно потянулся пальцами к носу, хотя рана давно зажила. Но что-то ему подсказывало, что Степан его так просто не оставит, — и что Вы думаете по этому поводу?

— А что я могу думать? — Люба пожала плечами, — он… Человек неплохой. Беззлобный. Просто глупый. И я ему уже все сказала.

— Все сказали?

— Да. Неделю назад еще. Сказала, что ценю его общество, но он мне не нравится.

— И что… Он? — Женя побледнел, чуть покачнулся. Если Люба первая ему сейчас признается в чувствах — что он ей на это скажет? Ему же нечего будет ответить! Все эти недели, что он болел, он не думал о ней даже мельком. Даже когда здоровался в школьных коридорах, тут же забывал о том, что это именно она, Люба, прошла мимо.

— Расстроился, но сказал, что так просто не отступит.

— А Вы?

— А мне все равно. Евгений Александрович, я хоть и женщина, но иногда и другие дела бывают в жизни, кроме как ждать женихов и признаний в чувствах. Ведь если слишком долго ждать — уже и не надо будет, — сказать Люба и пошла вперед. Женя поспешил за ней.

— Может, зря Вы так? Степан человек неплохой. И он любит Вас.

— А что мне с этого? Если я его не люблю, — Люба пожала плечами, — знаю, знаю, не в моей ситуации выбирать.

— О чем это Вы? — спросил Женя, хватая девушку за локоть — она так быстро шла, что он едва поспевал за ней. Даже щеки у нее раскраснелись, и пара светлых прядей выбились из длинной косы. Люба остановилась, посмотрела на Женю, как на глупого и неразумного мальчишку.

— Все Вы понимаете, Евгений Александрович. Я о своей наружности Вам говорю.

— А что с ней не так?

— Девушкам с моей внешностью женихов обычно выбирать не приходится, — хмыкнула она, закусив губу, — слышала я все, что обо мне говорят. Но знаете, меня это не волнует. Я не буду соглашаться на то, что мне не нужно. Уж лучше одной быть, чем так.

— Полно Вам, Люба, не говорите ерунды. Вы очень… Красивая девушка, — Женя запнулся, подбирая слово. Считал ли он Любу в самом деле красивой? Да, пожалуй. Чистая, скромная, невинная красота. Все лучше, чем эти намалеванные девицы по типу Ритки, чьи красные губы за версту видать. Но он не считал ее красивой в том плане, которого она ждала. И они оба это понимали. К сожалению.

— У меня мать больна, через полтора месяца выпускной у учеников, где-то там война, и мне страшно. И Вы думаете, что мне хочется в такие моменты думать о своей внешности или о Степане? — Люба подняла брови, — вовсе нет.

— Вы удивительная девушка, — только и сказал Женя. Он протянул ей руку, и Люба взяла его под локоть.

— Спасибо.

Дальше какое-то время они шли молча. Изредка только обменивались репликами про предстоящий праздник.

— Алексей очень изменился, — сказала Люба, когда они оба подошли к ее дому. Женя грустно заметил, что занавески в этом жилище теперь никогда не поднимались, храня темноту, чтобы не мешать больной матери. Он смотрел на Любу, на эту хрупкую и беззащитную девушку, в которой силы и уважения было больше, чем в ком бы то ни было, и как бы он хотел ее любить! Но сердце его оставалось спокойным. Он смотрел, как Люба нагнулась, сорвала травинку и стала мять ее в пальцах.

— Да. Взрослеет. Или влюбился, — пошутил Женя.

— Влюбился. Странно слово. Не замечали? Звучит так, будто кто-то в воду упал. Или врезался куда-то.

— У самых лучших чувств всегда названия странные, — Женя пожал плечами, — но я рад, что Алексей перестал доставлять Вам хлопот.

— Он хороший парень. Сейчас, конечно, дурит, но возраст, сами понимаете. Мы ведь такими же был. И ведь совсем недавно. А иной раз так посмотришь — и кажется, что молодой никогда не была, что вся жизнь уже прошла.

— Ну, что Вы, — Женя потянулся и кончиками пальцев коснулся Любиного плеча. Она посмотрела на него, подняв голову, — не говорите так. Нам еще жить и жить. Всех этих остолопов поднимать и воспитывать.

— Да, Вы правы. Но мы живем их жизнь. Радуемся их удачам и переживаем из-за их поражений. Их оценки — это же в первую очередь оценка нас самих, — Люба пожала плечами, — иногда думаю обо всем этом и голова кругом. Надо, наверное, меньше думать. И тогда жить станет легче.

— Но скучно, — Женя улыбнулся, — знаете, что, Любовь Матвеевна. А пойдемте в выходные на танцы. Будем танцевать и радоваться жизни.

— Что я слышу? — Люба притворно открыла рот и ахнула, — Вы приглашаете меня на танцы? Вы?

— Иногда и я могу вспомнить молодость, — засмеялся Женя.

Люба поддержала этот смех. Тонкие губы расползлись в довольной улыбке.

— Вы ведь не танцуете, — мягко сказала она, — с чего вдруг так решили?

— Может, весна на меня так действует, — пожал плечами Женя, — или еще чего.

Он смутился. Люба тоже. Опустила глаза, порвала травинку на две половинки и отряхнула руки.

— Если Вы от жалости меня зовете…

— Нет-нет, что Вы! Как Вы могли такое подумать?

— Мне жалость не нужна, — Люба подняла голову, — да и так о нас многое болтают.

— Вас это расстраивает?

— Меня — нет. Мне давно на это все равно стало. А вот мать мою — да, — Люба оглянулась на дом, — соседки ведь все равно к ней заходят, новости приносят. Хотя какие это новости? Так, сплетни пустые.

— Ели хотите, если Вам так спокойнее станет, я могу с вашей матерью поговорить… — начал Женя, но Люба остановила его кивком головы.

— Не стоит. Она только больше разволнуется.

— Но если что… Я не хочу, чтобы Вы переживали.

— Ничего. Пройдет. Просто будьте со мной честны, хорошо? Это все, что я у Вас прошу, — тихо сказала Люба, и на мгновение так посмотрела на Женю, что он испугался, что она все поняла. И про его болезнь, которая так долго длилась и непонятно откуда взялась, и про его руки, терзающие посуду и стекла, и про все-все-все, но потом она быстро улыбнулась, коротко и невинно, и Женя выдохнул.

— Я всегда был с Вами предельно честен. И буду. Вы можете не сомневаться. Мы ведь друзья.

— Друзья, — Люба медленно моргнула, будто задумалась о чем-то, и не сразу согласилась, — друзья. Конечно, друзья. А в дружбе ведь ничего плохого нет?

— Абсолютно ничего плохого, — и Женя протянул ей ладонь. Люба вздохнула и пожала ее. А потом развернулась и скрылась за дверями дома.

Женя пошел к себе. И весна эта, и солнце, и тепло — все ему было не в радость. Он бы хотел все это изменить, но не мог. Это было сильнее его.

***</p>

Женя как мог, убеждал себя, что в дружбе действительно нет ничего плохого. Это ведь дружба, священный дар, порой более важный и сильный, чем любовь или отношения. Но думал он в такие минуты вовсе не о Любе. А о Леше, с которым эта самая дружба неожиданно и завязалась.

Он стал думать о нем все чаще и чаще. Несмотря на то, сколько времени они проводили вместе — и на уроках, и после, готовясь к концерту, Женя непрестанно возвращался мыслями к своему ученику. Первым брал именно его тетрадку, чтобы проверить домашнее задание, и долго вглядывался в корявые буквы. В перемены находил его в других кабинетах, чтобы напомнить про сценарий или плакат, хотя был уверен и так, что Леша помнит, но просто… На всякий случай. Тщательнее обычного стал готовиться к их дополнительным урокам. И каким удивлением стало для Жени именно Лешино желание их продолжить!

— Я это… Хотел все-таки попросить у Вас пару дополнительных уроков. По литературе. А то в Москву вернусь, а Тютчева от Фета все еще не отличаю… — и Леша скромно завел руки за спину, словно провинившийся ребенок. Женя застыл с учебником в руках.

— Что ж. Если ты так хочешь…

— Хочу. С Вами… Хочу.

Женя стал бояться и одновременно ожидать этих их встреч в душном и тесном кабинете после всех уроков. Он чувствовал себя усталым, хотел лечь спать или просто отдохнуть, но как только замечал взлохмаченную голову Алексея в проеме двери, тут же оживлялся и хватал тетрадку, в которую записывал конспекты уроков.

— Можно? — спрашивал Леша, улыбаясь так, что Женя на все кивал в знак согласия.