Глава 13 (2/2)

— И я.

— Что ж. Можно будет Вас после до дома проводить? И… Как мама поживает?

— Плохо, но спасибо, — Люба опустила глаза, — мать совсем плоха стала, каждый день проживает как последний, говорит, что так умрет, а внуков и не дождется. Извините, Евгений Александрович, это уже просто больная тема.

— Да ничего. Даст бог, все обойдется, — Женя сделал непроизвольный жест рукой, будто хотел положить ладонь Любе на плечо, по-дружески, но рука так и застыла в воздухе. Он просто не мог. Любая близость с ней давалась ему с трудом. Он мог общаться с Любой, разговаривать на разные темы, обсуждать историю, литературу, но — и все.

А еще Женя знал, что Степану она нравится по-настоящему. Вот так, как ему, Жене, девушки никогда не нравились. Он видел, как Степан смотрел на нее, как старался незаметно взять за руку, пригласить на танец. Женя невольно вдруг вспомнил один случай. Прошлой весной, перед первым уроком, Люба зашла к нему в кабинет с букетом полевых цветов. Она улыбалась и выглядела даже симпатичной — тогда Жене так показалось.

— Вот, полюбуйтесь, Евгений Александрович! — сказала девушка со смехом, — прихожу на урок, а в кабинете уже стоят. А пахнут-то как! Как будто кто весну в охапку собрал и мне на стол поставил. Вы не знаете, кто бы это мог быть?..

И в том, как она спросила об этом, как посмотрела на Женю, была такая мольба о том, чтобы этим таинственным поклонником оказался именно он, что Жене стало стыдно. Он опустил глаза в журнал.

— Не знаю. Может, кто из старшеклассников?

— Да полно, кому бы это было нужно? — Люба снова понюхала цветы, — но приятно очень.

— Да, они красивые, — Женя сглотнул, — прямо как и Вы.

Люба тогда вся расцвела. Вышла из кабинета, покраснев, в полной уверенности, что это он, Женя, и принес ей цветы. А он знал, что это дело рук Степана, про которого Люба даже и не подумала. Она просто не замечала его. Замкнутый круг какой-то получался. И как Женю угораздило в него попасть?

Женя чувствовал себя предателем; он не мог, конечно, назвать Степана своим близким другом, да и догадался он о его чувствах к Любе совершенно случайно, но… Но Женя ничего не мог с собой поделать. За последний год они стали с Любой очень близки — давали друг другу книги, иногда ходили гулять, Женя часто провожал девушку до дома, и разве после этого он не был обязан ей признаться? Хотя признаваться было и не в чем. Но Женя чувствовал, что так надо, что так правильно, что он должен. Он всегда руководствовался этим словом. В жизни Жени не было «хочу», были только «надо» и «должен». За этот месяц на него столько всего свалилось — Царевич, концерт, что он просто выпал из своей привычной, размеренной жизни, и всеми силами хотел туда вернуться.

— Я была бы очень рада. Сейчас вечерами уже тепло, — Люба улыбнулась, слегка-слегка, — можно было бы… Прогуляться.

— Да, и я бы хотел с Вами поговорить, — сказал Женя, отсекая себе все пути обратно.

— О чем же?

— Позже, — Женя слегка склонил голову и понизил голос, — не здесь.

— Хорошо, — Люба покосилась на дверь, — пожалуй, нам действительно не стоит задерживаться здесь вдвоем. Мало ли что начнут говорить. Пойду еще раз повторю с девочками текст.

И развернувшись, засеменила к выходу. Длинная юбка тихо шелестела ей вслед. Женя заложил руки за спину. Сегодня он признается Любе, а там будь что будет. После этого он перестанет считать себя неправильным, а другие перестанут смеяться и шушукаться у него за спиной.

***</p>

Концерт проходил благополучно, даже намного лучше, чем Женя мог себе представить. Девочки из начальной школы только один раз сбились в песне, а фокусник из седьмого класса сначала забыл свой реквизит и ему пришлось импровизировать. Но директор и учителя были довольны, а это было главное.

Весь час Женя провел за сценой, готовый помогать, если что-то случится. Подталкивал детей на сцену, подбадривал, передавал реквизит и помогал найти костюмы. Люба трудилась рядом — каждый раз, когда они соприкасались руками, оба неловко отводили взгляды. У Жени гулко стучало сердце, и ему казалось, все маленькое пространство за сценой заполнено этим звуком, неужели никто не слышит? Может, так все и должно быть?

Но каждый раз, когда они снова хотели заговорить с Любой, рядом оказывался Царевич. Он был везде! Слонялся за сценой, трогал реквизит, перекладывал с места на место, за что получал от Жени гневные взгляды.

— А можно мне тогда домой пойти?

— Нельзя.

— Я же герой, — Леша улыбнулся и растянулся на скамейке, которая служила реквизитом для следующего номера. В зале громко зааплодировали, девочки первоклашки забежали за сцену.

— Следующий номер — Арсений Иванов, он прочитает нам стихи, — донесся голос Степана, который исполнял роль ведущего. Арсений, бледный пятиклассник, подошел к Любе, чтобы она поправила ему галстук.

— Слова помнишь?

— Не особо.

— Давай еще раз, — Люба присела перед ребенком на корточки, — поздравляю с днем рождения…

Ребенок испуганно хлопал глазами и не мог выдавить из себя ни слова. Женя подлетел к ним.

— Что случилось?

— Погодите. Арсений, давай еще раз. Ну, мы же учили, — ласково говорила Люба, — поздравляю…

— Я не помню! — и ребенок вдруг неожиданно расплакался. Со сцены сбежал физрук.

— Вы чего медлите? Я ребенка уже объявил!

— У нас непредвиденные обстоятельства! — Женя развел руками, пока Люба успокаивала ребенка, — объявляй следующий номер.

— Девчонки не успели переодеться! Там ждут, — физрук покачал головой, — паузу, что ли, делать?

— Сам тогда стихи читай! — рявкнул Женя, разозлившись. Ну вот, ребенок заплакал. Опять все пошло не по плану!

— Уж лучше ты, ты ж у нас за литературу отвечаешь. Или вон! Царевич! Царевич, а ну иди сюда, — свистнул физрук, — давай-давай, поднимайся.

— Чего надо? — Леша подошел и картинно зевнул, — я жду своего выхода, скамейку вынести.

— Иди стихи читай.

— Чего?!

Тут кажется даже Арсений перестал плакать, но на него теперь напала такая икота, что он не мог сказать и слова. Люба положила руки на плечи ребенку.

— Какие еще стихи? Ты что несешь? — накинулся Женя на товарища, — те самые?

— А что, выбор есть?!

Женя схватился за голову. Леша заулыбался самодовольной улыбкой.

— Эх, ничего без меня не можете… Ну, вот я вам и пригодился.

— Только через мой труп! Царевич, не сметь! — зашипел Женя, хватая Лешу за плечо, но тот легко сбросил руку.

— Вы же сами хотели, чтобы я в концерте участвовал! Ну, вот!

— Только попробуй, я тебя…

— Просим, просим, просим! — заскандировали учителя в зале, и физрук, разведя руки в сторону, поспешил на свое место ведущего, утягивая Лешу за собой.

— Да пускай, — тихо сказала Люба, поднимаясь и вставая рядом с Женей, — может, его после этого в Москву отправят, Вы же сами этого хотели.

— Хотел, — кивнул Женя, под громкую икоту Арсения, — хотел.

— Пойдемте хоть посмотрим, — и Люба, погладив ребенка по голове, осторожно отодвинула занавес.

Женя мысленно перекрестился и пошел за ней.

Он был готов к худшему. Степан откашлялся, улыбнулся, ну, экий артист!

— Прошу прощения, у нас техническая заминка. Вместо Арсения выступит наш новый ученик, Алексей Царевич. Тоже стихи, но собственного производства. Прошу.

— Что он творит, — прошептал Женя, и почувствовал, как Люба осторожно положила ему руку на плечо, почти невесомо. Он не стал ее скидывать.

— Итак. Всем здрасьте, — Леша улыбнулся, и учителя ему зааплодировали, — мы тут собрались по важному поводу. День рождения у директора — важный праздник. Особенно, если исполнится шестьдесят.

Лицо директора вытянулось.

— Пятьдесят! Ему пятьдесят! — зашипел Женя, но Леша только отмахнулся, хотя Женя был готов поклясться, что подросток его услышал. Он закрыл глаза и вцепился пальцами в занавес.

— Но какая разница, сколько исполняется, если он выглядит на сорок и держится молодцом?

Зал грянул смехом. Даже Люба тихонько усмехнулась, продолжая держать ладонь на плече Жени. Леша начал ходить по сцене, обращая на себя внимание присутствующих.

— Итак, стихи, — Леша театрально откашлялся, приложил одну руку к груди и начал проникновенно читать, —

Наш директор дядя Миша,

Все очки свои не сыщет.

Возраст страшный. Хоть куда!

Помирать уже пора!

Литератур, драматург!

Женя наш — ваш лучший друг.

Ходит важный не спеша,

Очень тонкая душа!</p>

Учителя в зале захлопали и дружно рассмеялись. Женя схватился за голову. Дальше он слушать не мог — оттолкнул Любу и бросился вон из зала. Краем глаза он только успел заметить, как Царевич распалялся все больше — щеки покраснели, руками машет во все стороны, ходит важный, как будто артист большого театра!

Женя не мог этого вынести — ему было и стыдно, и неприятно, поэтому всю оставшуюся часть концерта он провел, прячась в уборной и держа руки под холодной водой, чтобы успокоиться. Потом он вышел и сразу устремился в кабинет директора — сдаваться с повинной.

Михаил Васильевич появился через десять минут ожидания — радостный, покрасневший. Увидев Женю, понуро опустившего голову, директор взмахнул руками.

— Евгений Александрович, а Вы чего тут?..

— Простите меня, правда, за Царевича. Я не собирался выпускать его, это недоразумение, за которое я готов понести наказание, — отчеканил Женя. Директор взял учителя под руку.

— Ну-ка, пройдем в кабинет. Потолкуем.

Они зашли. Директор сел за стол, обмахиваясь платком, а Женя остался стоять, как нашкодивший школьник.

— Михаил Васильевич, я…

— Женя, погоди. Я ругать тебя ни за что не собираюсь, и ты не винись. Что ты? Вечно себя крайним хочешь сделать и все грехи мира на себя повесить. Понял я, что Царевича на сцену Степан позвал. Но чего с него взять? Ума палата, — директор откашлялся, — но зато было весело! Царевич этот хоть обстановку разрядил! Давно я так не смеялся. Отыграл блестяще и стихи хороши. По всем учителям прошелся, но так тонко все подметил, что и не обидишься.

Женя слушал и не верил своим ушам.

— Вы сейчас серьезно?

— А чего? Коллектив у нас пожилой, скучно тут. Одна молодежь у нас — ты, Люба да Степан, но вы с Любой шалить не любите, а тут хоть концерт такой на всю жизнь запомнится, спасибо, благодарю от души.

Женя смутился. Потупил взгляд.

— Я к этому отношения не имею.

— Тогда за что извиняться пришел?

— Я… — Женя опешил, — Вы так специально делаете, да? Потому что Царевича в Москву нельзя отправить?

— Слушай, Женя, — директор сложил руки перед собой, — признаюсь, другого бы к себе на ковер вызвал, но Царевич этот… Ну, шкодит, а кто в его возрасте паинькой был? Никто. Так что… Письмо я от родителей его получил, в столицу пока возвращать его не планируют. Нам либо злиться и ссориться с ним, нервы себе мотать, либо играть по его правилам, и он перебесится.

— Не боитесь, что другие ему подражать начнут? Дисциплину срывать будут? — спросил Женя.

— А многие уже это сделали?

Женя задумался. То, чего он боялся, а именно того, что Леша станет заводилой и начнет склонять к шалостям других, так и не произошло.

— Нет.

— Ну и все. Иди, отдыхай. И тебя там Люба ждет. Ты бы лучше поменьше работе времени уделял, Евгений Алесаныч, — директор подмигнул, — по-дружески совет даю.

— Благодарю.

Женя кивнул, тихо вышел из кабинета. Его всего потряхивало. Он взял пальто, вышел на улицу. На крыльце, дуя на руки, стояла Люба. Женя неслышно подошел к ней. Солнце уже садилось, надвигались сумерки. Капало с крыш.

— Меня ждете?

— Вас.

Люба повернулась, оказалась очень близко от Жени. Он спустился на ступеньку, чтобы быть с ней вровень.

— Я вот решила не идти на вторую часть празднования, — Люба передернула плечиками, — знаете, мне кажется, я там буду некстати.

— С чего Вы это взяли?

— Я потом после концерта ребятам помогала, пока Вы у директора были, — Люба вздохнула, — слышала, как про меня другие учительницы говорят. Точнее, про нас с Вами.

Женя покраснел.

— Мало ли что они там болтают. Любовь Матвеевна, Вам-то какое дело?

— Никакого, Вы правы. А все же неприятно.

Девушка опустила голову. Женя посмотрел на нее с высоты своего роста, на тонкую кожу пробора на голове. Что-то шевельнулось в нем — дружеское, жалостливое.

— Я тоже не пойду. Хотите, я Вас до дома провожу?

— Была бы очень благодарна. Вы еще о чем-то поговорить хотели?

— Хотел, — Женя спустился по ступенькам, любезно предложил локоть Любе, чтобы та взялась за него и не поскользнулась, — дайте только с мыслями собраться.

Они пошли от школы. Шли и молчали. Люба медленно перебирала ногами, едва успевая за широким шагом Евгения.

«Вот дойдем до ее дома, там и признаюсь. И болтать все перестанут, и про нас с ней, и про меня с этой Риткой поганой. Тфу! Не бабы, а одни сплетницы. И чего им все дело до других есть? Вот сейчас дойдем, вот я и признаюсь. Может быть, даже поцелую ее»

Они молча шли по деревне, Женя думал, когда Люба внезапно остановилась на развилке.

— Вы чего?

— Вы… Лучше тут говорите. У дома соседи, да и мать больная, услышит или увидит чего лишнего, так с вопросами не отделаться будет, — Люба опустила голову. Щеки ее слегка покраснели, румянец выступил красными рваным пятнами.

«Некрасивая», — подумал Женя, и тут же чуть не откусил себе язык за такие мысли.

«Дурак ты, Женя! Дурак и есть! Ну разве можно так думать про хорошую девушку? В ней — твое спасение, давай уже!..»

— Вы знаете, Любовь Матвеевна, я Вам давно хотел признаться… — начал Женя, а потом решил, что надо было начать по-другому. Он повернулся к девушке — она смотрела на него огромными серыми глазами, чуть приоткрыв губы.

«Ну, вот надо поцеловать, и дело с концом. Мужчина я или кто?»

— Я Вас слушаю, Женя.

Женя неумело притянул Любу к себе, наклонился, прикрыл глаза, собрался с мыслями, будто бы хотел нырнуть глубоко под воду. От Любы пахло свежестью и чем-то детским; мылом и снегом.

«Не так уж и противно», — подумал Женя, и потянулся к ее губам, когда где-то недалеко от них кто-то громко закричал.

Женя вздохнул едва ли не с облегчением. Отпустил Любу, не успев поцеловать ее, и быстро проговорил:

— Кажется, кому-то нужна наша помощь.