Глава 7 (1/2)

Шли дни. Переливались с первым журчанием мартовской капели, тонули в криках школьников, радующихся приходу весны. Женя стоял возле окна, задумчиво смотрел на дорожку во дворе школы, еще щедро посыпанную снегом, и думал.

В голове его крутилось множество мыслей. О себе, о школе, о своей работе, о Леше, о Любе. Он хватался за мысли, но они утекали.

С Царевичем стало невыносимо. После сочинения, в котором он красочно и со всеми возможными ошибками описал, как он ненавидит литературу из-за своего преподавателя, между ними началась откровенная война. Женя дотошно исправил все его ошибки и в конце концов поставил тройку с минусом.

— То есть Вы меня даже к директору не отправите? — спросил Леша, подходя к учительскому столу после уроков. Одноклассники уже вовсю хихикали над ними и смотрели, во что перейдет эта вражда между учителем и учеником.

— А тебе так хочется побывать там? — спросил Женя, не отворачиваясь от доски.

— Не очень.

— Ты написал свое мнение. Я его не оцениваю. Ты имеешь на него право. Я исправил только ошибки, а к директору за такое не вызывают.

— А если все ваши ученики начнут писать такие сочинения, то что? — нагло спросил Леша. Женя, конечно, не видел его лица, но все в его поведении — мятая рубашка, мятые брюки — говорило о наглости. Нарочитой, выпуклой, подростковой наглости. Не потому что по-другому не умеет, а потому что хочется.

Женя на этот вопрос только пожал плечами, и, равнодушно отряхнув руки от мела, сказал:

— Значит, мне надо будет уходить из педагогики.

Леша покраснел, развернулся и вышел из кабинета. Никто, конечно, из его учеников подобных сочинений не писал. На Царевича смотрели косо, с подозрением и каким-то удушающим интересом — но близко не подходили, не рисковали — другие, как-никак, побаивались директора.

А теперь еще и этот Аркаша… Женя устало вздохнул. Он хорошо знал этого ребенка, а после едва не случившегося пожара в школьном туалете, предложил на совещании показать ребенка врачам. Но все только отмахнулись. Дурак он и есть дурак, кто из деревенских врачей его лечить будет?

— Радуйтесь, что не Вашего новенького на месте преступления поймали, а то досталось бы Вам, — зло сказал учитель физик, Марат Петрович, — хотя этот тоже, того.

— Вовсе и не того! — вскинулась на защиту Царевича учительница химии, — очень смышленый парень! И даже дисциплину не срывает. Это вам двоим, — она посмотрела на Женю и Любу, — строгости не хватает с ним. У меня он как шелковый.

— И у меня.

— Да и у меня, только опаздывает немного, а так ничего, старается.

Женя понял: открытая конфронтация была только с ним. Под горячую руку порой попадала и Люба, но она умела показательно сохранять спокойствие и не обращать внимание на выходки новенького, пока он не начинал переходить границы.

— Не надо поощрять его плохое поведение! — говорили учителя Евгению, — не потакайте ему. Перебесится и успокоится. Дети, что с них взять?

Женя кивал, а сам шел в кабинет, как на войну. Он не понимал, что он делает не так, чем заслужил к себе все зло, царящее в этом ребенке? То, что остановил драку и отвел к директору? То, что он такой молодой? Ответов Женя не находил. Он так погряз в вопросах, что не услышал, как дверь его кабинета открылась, и к нему неслышно подошла Люба.

— Простите, я Вас напугала?

— Немного задумался, — Женя повернулся к Любе и встретился с ее бледным, невзрачным лицом. Будто взяли акварельные краски, совсем чуть-чуть, на кончике кисточки, обмакнули в воду и попытались нарисовать ее лицо. Вот и еще одна проблема и причина Жениных волнений, стоит перед ним.

— Я поговорить с Вами хотела, можно? — спросила Люба, указывая взглядом за первую парту. За окном кричали дети, в школе не было никого. Женя покосился на открытую дверь — они никогда ее не запирали.

— Да, конечно. О Царевиче?

— На этот раз нет, — Люба поправила прядь волос и села за первую парту, — об Аркадии.

— А что с ним?

— Он меня тревожит. Мы уже поднимали эту тему на совещании, ну, Вы помните… Все списали на хулиганство. Но он… Не такой, как другие дети. Боюсь, как бы с ним беды не вышло.

Женя закусил губу, посмотрел на Любу. Он не сел рядом, но стоял, оперевшись ладонями на парту.

— И что Вы предлагаете?

— Поговорите с его сестрой. Вы ведь… Довольно близки.

Женя вспыхнул, Люба опустила глаза.

— С Маргаритой Николаевной у меня никаких дел нет.

— Знаю, но Вы общаетесь.

— Вот тебе общение! Пару раз поздороваться? — Женя посмотрел на Любу, — или Вы меня обвинить в чем-то хотите?

— Право, Евгений, — Люба осеклась, не произнеся до конца отчества, и снова смутилась, — просто она сюда в школу постоянно ходит, дескать, брата после уроков забрать, но я видела, что он сам из школы выходит. А потом шляется не понятно где. Вы меня поймите правильно, мне до Ваших отношений с ней дела нет, но…

— Нет у меня никаких с ней отношений, — Женя смахнул невидимую пыль с рубашки, — не было и нет.

И из-за этой неприкрытой лжи отвернулся от Любы.

Оба замолчали.

Конечно, между Женей и Риткой не было ничего такого. Она за ним бегала, он — от нее. Старался обходить магазин, где она работала, не вызывать ее в школу из-за пакостей Аркадия, хотя и поджог в туалете — был не первым таким прегрешением. Женя избегал Ритку, как мог. Она его пугала, а еще потому что он чувствовал себя виноватым.

Прошлым летом, когда он только приехал в М-но, угораздило его пойти на танцы. Все пошли, и он тоже. Ритка там была в центре внимания — кружилась то с одним, то с другим. То кадриль, то ещё что-то. И все на Женю посматривала. Пойдет со Степкой танцевать, а сама через плечо на Женю смотрит. Все в тот вечер заметили, что молодой учитель покорил сердце гордой Ритки. И он, чувствуя себя как под прицелом, пригласил Ритку на танец. Потом на второй. На третий. Не то чтобы он был любителем танцев, но все же, время летело быстро. Ритка была шумная, веселая, научила его новым танцам. А потом он проводил ее домой.

После этого Ритка то и дело попадалась ему на глаза. То возле дома столкнутся, будто бы случайно, то в магазине, то еще где. А когда начался сентябрь, Ритка каждый день забирала Аркашу со школы, хотя он и сам мог добраться до дома.

Через неделю, на танцах, куда Ритка ходила исправно, она уже первая пригласила Женю на танец. Он хотел отказать, но не смог. Еще три танца, потом — дорога до ее дома, и вот уже Женя чувствует ее горячие губы и не знает, что делать дальше.

Она сама поцеловала его на крыльце. Потянулась, привстала на цыпочки, положила руки на плечи и поцеловала. Женя опешил. Не смог ни привлечь ее к себе, ни оттолкнуть. Стоял, как истукан, чувствуя тепло женского тела, прижимающегося к нему, вкус помады, дразнящие волосы, касающиеся его щеки. Они целовались, кажется, целую вечность. Сначала Женя просто стоял, потом постарался ответить — в поцелуях он был не силен, но Ритка только еще больше осмелела, почувствовав его ответную реакцию. Прижалась к нему, повела его руку к себе на вырез платья, и тут Женя затрясся от страха.

Он не чувствовал ничего. Ни волнения, ни жара. Он слышал, как другие парни описывали эти моменты, а он — он оставался холоден. Ритка была так настойчива, что он на самом деле испугался, чем могли закончиться эти поцелуи. Он мягко отстранил ее, попрощался, сказал, что ему завтра рано на работу — и спрятался в доме. Всю ночь не мог уснуть. Думал о том, что болен, что ненормален — рядом с ним такая девушка, а он… То ли трус, то ли дурак. Женя так и не решил, как себя называть, но целоваться с Риткой больше не хотел.

А она явно хотела. Случайные встречи стали повторяться все чаще и чаще. По деревне поползли слухи, что Женя и Ритка гуляют каждый вечер, хотя вечерами Женя запирался в сарае, прятался там. Так глупо он никогда себя не чувствовал. А теперь вот и Люба. Как будто знает что, как будто у него на лице написан его проступок — полночи целовался с девушкой, а потом стал ее избегать. Разве это достойный поступок? Да и Люба тоже, кажется, неровно к нему дышит. Но она что, она девушка хорошая, честная, она бы так, как Ритка, не напугала его, набросившись с поцелуями. Может, это правда был просто испуг? Женя хватался за эту мысль, за саму Любу, как за спасение.

— Ну, не отношения, так общение, — спокойно пожала плечами Люба, — в любом случае, у него больше никого нет. И лучше Вам с ней поговорить, может, она что подскажет.

— Люба… Любовь Матвеевна, — начал Женя, кляня себя на чем свет стоит. Ну вот и за что ему это? Эти сердечные терзания, в то время как он сам остается холоден, что февральский лед. Жениться ему — вот и весь сказ. Все сразу пройдет. И на ком жениться, как не на Любе? К ней он тоже был равнодушен — как и ко всем девушкам, но Женя был уверен, что женитьба его спасет.

— Что?

— Я поговорю с Маргаритой. Но я Вам клянусь — между нами ничего нет.

— Да мне-то какое дело? — устало спросила Люба, поднимаясь из-за парты, — есть, нет ли… Ваша жизнь же.

Вся фигура Любы говорила об обратном. Она ревновала. Она была влюблена, как бывают влюблены такие скромные девушки впервые — тихо, тайно, как будто даже стыдно. Женя это чувствовал, но сделать ничего не мог. Он и хотел жениться, но боялся. Он не знал об этом ничего.

— Вы лучше скажите, что мне с Царевичем делать.

— Вы у меня спрашиваете? — удивилась Люба, — он на мои уроки таскает книжки с ужасными картинками и рисует непристойности на доске. Я стараюсь, как могу, не кричу на него, но это… Это омерзительно.

Женя ухватился за эти слова. Она тоже боится этого… Всего? Может, им действительно стоит соединиться в пару? Бояться вместе будет не так страшно.

— Ему пятнадцать, — пожал плечами Женя, — все такими были.

— И Вы тоже?

— Я — нет, — быстро ответил Женя, и Люба едва смутилась. Бледные впалые щеки чуть слегка покраснели.