Глава 4 (1/2)

Ты всю жизнь ощущал, что мир не в порядке. Странная мысль, но её не отогнать. Она — как заноза в мозгу. Она сводит с ума, не даёт покоя. Это и привело тебя ко мне…

«Матрица»</p>

«А разве ты никогда не влюблялся раньше? Как ни странно, нет — просто испытывал редкие симпатии, но обрывал общение, как только это начинало угрожать одиночеству.

Любовь не положена таким, как ты. Любовь к наркоте, разве что. Ты готов с пола собирать порошок языком (уже было). Глубоко зависимый, повреждённый мозг требует от раза к разу всё больше и больше.

Любовь — ты не сможешь её сберечь.

Да и кто на тебя посмотрит? Любовь бывает только в сказке. У тебя нет ни денег, ни работы, ни здоровья. Ты всё тратишь на дурь. Да тебя трезвого вообще невозможно выносить — ты как ворчливый дед, чьей смерти с нетерпением ждут все родственники. Что ты можешь предложить кроме секса? И то, с тобой опасно это делать. Любой в своём уме не станет спать с тобой, дай ты только знать о своём статусе.

У наркомана не может быть ни семьи, ни друзей, ни любви. Наркоман не человек. Гей не человек. Человек с проблемами с психикой тоже не человек, а двуногое бессилие.

Ты и начал потреблять вовсе не из-за тоски по препаратам, которыми тебя накачивали в реанимации и психдиспансере, а потому, что понимал: на тебя никто в трезвом уме не посмотрит. Поэтому и шёл на эти контакты, с такими же пропащими. Стал завсегдатаем «party and play» тусовок, которые вы с парнями меж друг другом зовёте «играми». Тебе страшно даже думать о том, чтобы предложить кому-нибудь сходить на свидание в кафешку, если ты не под кайфом. Твой выбор пал на мефедрон, потому что он вызывает дикое возбуждение, и становится абсолютно всё равно, с кем и в каких позах. На систему попал, конечно, по случайному стечению обстоятельств, как-то разок попробовав перед сексом.

Секс — это тоже способ побега, быстрый наркотик. Сексуальная, как и наркотическая зависимость — верный способ потерять всякое уважение к себе, своему телу и душе. Она забирает все силы и нервы: из-за фиксации на теме секса ты выпадаешь из реальности, при малейшем стрессе не можешь концентрироваться ни на чём кроме поиска путей удовлетворения этой зависимости. Ты получаешь иллюзию тесного общения с другими людьми, но на деле — это всё те же рыночные отношения. Потребление друг друга. Двойные стандарты — твой конёк.

Боже, это просто какой-то бред. Ты реально подумал, что можешь с кем-то построить романтические отношения? Радуйся, что с тобой хоть кто-то соглашается ебаться. С лицом хоть повезло! И с телом. И с членом. С членом очень повезло, но ты и либидо своё проебал — без дозы не можешь. Радуйся тому, что имеешь.

Ты даже брата своего не смог сберечь. Не того забрали, не того.

Живёшь в разъебанной хате, которую тебе предложило государство, система, насквозь прогнившая. Бросила так, со словами: «Ну на, держи, теперь-то ты доволен? А теперь пошёл нахуй».

Никто не понёс наказания».

Мин Юнги считал, что то, как он подхватил этот вирус было просто какой-то чёрной шуткой. Чернее некуда. Вселенная, он думал, объебалась, но это не точно: «Нужно спросить у Хоби, он имеет связь со всей этой херней» — добавлял он каждый раз, юморист чёртов.

Возможно, и этот голос в голове, который изо дня в день смешивал его с грязью, тоже подослала Вселенная. Самобичевание, самоуничижение, изощрённый мазохизм — о, внутренний Дядя любил это дело почти так же сильно, как и наркоту. Тут тоже было слезть нереально. Отходняк только усугублял это чувство отвращения к себе. В сто крат.

Может Юнги стоило послать запрос, и тогда Космос бы хоть как-то намекнул, зачем ему вообще быть? Его жизнь — это сплошной бэд-трип. Он остаётся здесь только потому, что не может сдохнуть. Очень странная черта у таких людей. Они думают, что обречены, мечтают о смерти, но ничего не могут с этим сделать, и живут, живут… Страдают и сожалеют. Что с такими случается к старости? Они начинают ныть внукам, что мол-де — «Меня не станет, будешь…» или «Как мне всё это надоело». До ста лет повторять такие слова изо дня в день — ну глупость же величайшая.

Он уже был на пороге смерти, в коме, после инцидента, перечеркнувшего всё, поэтому просто не мог с этим покончить. Вина и чужая жертва не давала ему это сделать.

Иглы, незащищённый секс, вирус, передавшийся от матери ещё в утробе — нет. У Дяди была редчайшая история получения знака «плюс».

Если бы старший его не защитил своим телом, они бы оба уже были на том свете, хотя это никогда не казалось Юнги плохим исходом, ведь тогда бы в захудалой больничке невнимательные врачи не влили в него заражённую кровь. Жертв было так много, что вливали всё без разбору… Наверное. Возможно, среди множества игл, через которые его откачивали и возвращали с того света, одна стала роковой. Это осталось неизвестным. Может в рану попала чья-то заражённая кровь, может что-то ещё. Болезнь проявила себя в положенный срок после трагедии. Юнги предпочитал не знать, не думать о том, «как именно», чтобы не получить ещё одно травматическое расстройство в копилку психиатрических диагнозов.

Брат был старше его всего на два года, и Мину с ним очень повезло. Родители не были рады лишним ртам в семье — денег и так едва-едва хватало на еду. Детям приходилось подрабатывать, чтобы выживать, особенно когда и мать, и отец уходили в запой или ссорились и разбегались. Несовершеннолетние дети никак не могли уйти от них, переехать, поэтому у Юнги и Кихёна выбора особого не было — приходилось тянуть и предков. Зато они были вместе. Вдвоём было не так страшно.

Когда Юнги было пятнадцать, они с братом нашли ночную работу на заводе в промышленном посёлке неподалёку от родного городка. Завод принадлежал крупному бизнес-конгломерату H.V. Group и занимался производством поливинилхлорида — пластика, который широко применяется в различных отраслях. На опасных производствах платили больше, чем на других заводах, готовых принять неквалифицированных рабочих на чёрную работу. Рисков было больше, но деньги — без них в этом мире не выжить. Каждый день приходилось гробить здоровье, часами разгружая лопатой горы соли для получения хлора. Кожа высыхала и трескалась, а слизистые в носу и глотке саднило от постоянного контакта с соляной пылью и микроутечек хлора из реактора. Кихён был против того, чтобы Юнги работал с ним вместе, но иначе было бы сложно, нечестно. Брат понимал, что уж лучше они будут вместе батрачить на галерах и вкладываться в совместное будущее, чем младший пойдёт на бунт, со всеми поссорится, найдет сомнительную работу и попадёт в неприятности. Да и заработка одного Кихёна, даже если бы он круглые сутки пахал, на четверых бы не хватало. Они оба были несовершеннолетними, и в принципе не должны были быть допущены к подобной работе, но денег критически не доставало. Взрыв произошел ночью. Авария унесла жизни более семидесяти человек, среди которых был и Кихён.

Никто не понёс наказания.

Семье, потерявшей одного из детей, выплатили компенсацию, закрыли дело, как будто и не было всех этих жертв.

На компенсацию родители переехали в столицу в надежде начать жизнь заново. Сначала была иллюзия того, что всё наладилось.

Юнги всё ещё восстанавливался от травм, полученных на заводе, а психическое состояние стремительно ухудшалось, но он заставлял себя жить, потому что за него погиб самый близкий в этом мире человек. А потом отец увлёкся азартными играми, и всё вернулось к своему началу.

Юнги и не знал, что заразился, пока тяжело не заболел где-то спустя год — обычная ангина не проходила, становилось всё паршивее, дело закончилось госпитализацией. По взглядам родителей он понял, что из них троих только ему не было известно о диагнозе. Казалось, хуже быть не могло. Зависимость стала закономерным продолжением всего этого кошмара, который ему пришлось пережить. Но и к наркотикам он пришёл не сразу. Не социальное положение семьи привело к такому исходу, а череда ошибок. Первую ошибку допустили родители, когда зачали его.

***</p>

Юнги сморгнул разноцветные пятна, плясавшие перед глазами. Тело независимо от мозга начало двигаться в такт музыке, которую он мог чувствовать так, будто его погрузили в желе, которое прыгает смешно и дёргается. Он отшлифовал сознание бокалом виноградного жмыха, позабыв о главном правиле не мешать балду с алкоголем. Перед глазами начали вспыхивать яркие калейдоскопические узоры. Юнги ощущал бриз на коже и лёгкую щекотку, как от апельсиновых корешков.

Он никак не мог перестать пытаться выхватить взглядом Чимина. Его не тревожила влюблённость больше, вообще ничего не беспокоило, мозг под парочкой любопытных химических соединений вместо этого решил просто зациклиться на Пак Чимине, как на феномене без тела и души. Он заметил его единожды в углу сферической комнаты. Вокруг Пака распространялось свечение, будто он чёртов Иисус, и Юнги впитал эту ауру, принимая Божественное в своё распахнутое сердце.

Они играли в «Кто я?» на раздевание. Мин сразу угадал, чьё имя написано у него на куске сыра, приколпаченном ко лбу, потому что загадал ему Тэхён. Этот дурной всегда придумывал только одного персонажа, с фамилией, начинающейся на Г и заканчивающейся на Р, но он был не одинок: как минимум у трети игроков были одинаковые квадратные усики. Мин вышел из игры, так ничего и не сняв с себя, кроме разочарования, но быстро сбросил кривушку и футболку, так как они показались ему лишними, как бувустреле козерог.

Дядя услышал, что происходит какая-то философия, точнее, он подумал, что программный код может быть где-то там, и пошёл на поиски. Плюхнулся на диван из копчаток, чуть не усевшись на горошину. Рядом с ним девчонка в задранном ляшере скакала на коленях у парня, она уже была вся выразительна и хохотала затарахтелкой. Она с готовностью приняла во влагу рта Миновы пальцы, собрала зыком с них соус из еловых шишек, страстно и красноречиво. Как бы странно это ни было, с кексами у Мина сегодня не складывалось, но Хосок точно рано или поздно придёт по его квячи.

— У всего желованного ведь есть какое-то ковчало… Не может же быть всё так просто: упорочки и коряги. Мы рождены из смеси галоперидола с хлебным мякишем… — невнятно прогундел какой-то парень.