Threatened (1/2)

Он видел это много раз.

Не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы сойти с ума.

Этот кошмар… он продолжает неизменно преследовать его. Как вечное наказание, расплата за все грехи, им совершённые. Личный девятый круг ада.

Чифую, совсем маленький, только научившийся складывать буквы в слоги, мирно сидит на лужайке у их дома. У него пухлые щёки и крошечные ладошки, а зелёная трава вокруг него сливается с его по-детски живыми глазами. Он любознательный, подвижный и мягкий, как и положено малышам его возраста.

Инуи сидит на газоне рядом с ним и улыбка на его губах такая незаметная, что издалека может показаться, будто общество маленького ребёнка его и вовсе злит.

Перед ними раскрыта книжка с иллюстрациями животных, но Чифую не смотрит в неё. Мальчик глядит на мир вокруг себя — огромный мир, в котором ему посчастливилось родиться. Он мычит и что-то лепечет, показывая пальцем на жирную зелёную гусеницу рядом со своей коленкой, словно привлекая внимание такого серьёзного, всегда занятого Сейшу к своей скромной, маленькой персоне.

(Он даже не подозревает, что всё внимание Инуи всегда принадлежало только ему, как единственной составляющей жизни Сейшу, которая имеет значение).

У Чифую только-только начинают прорезаться молочные зубки — он плачет по ночам и Инуи практически живёт в кресле у детской кроватки. Поэтому старший омега совсем не удивляется, когда мальчик начинает грызть твёрдый корешок лежащей перед ним книги, не отрывая взгляд от ползущей по собственной крохотной ножке гусеницы. Сейшу же бесцеремонно хватает насекомое и выбрасывает подальше в траву. Зелёные глаза тут же устремляются на него в непонимании, а маленький рот комично отрывается от книги, оставляя за собой след от слюны, и вся эта картина искреннего детского изумления настолько трогает холодное одинокое сердце Инуи, что он едва ли может сдержать слёзы от распирающей изнутри нежности.

Да, он видел это много, слишком много раз, чтобы знать, что будет дальше.

Она всегда появляется из ниоткуда, но её цель неизменна.

Окровавленные ладони настигают Чифую из-за спины, как щупальца, обвивают его маленькое хрупкое тельце и сжимают до хруста, до перелома детских костей. Он больше не смеётся и не любуется природой — на его глазах застыли слёзы страха, и от одного только этого вида у Сейшу внутри все внутренности обдаёт горячим жидким свинцом.

Её появление обычно подстраивается под обстоятельства его снов, в которых моменты тихого счастья всегда оборачиваются кошмарами по её вине.

Инуи готов кричать, пока не раздерёт горло в кровь; готов молить ангелов и клясться собственной жизнью, что никогда, никогда не хотел убивать её.

Хватает всего мгновения, чтобы непонятно откуда взявшийся в руке Инуи нож воткнулся в горло молодой девушки. Её лицо серое, как у мертвеца, а кровь фонтаном хлещет из разорванной гортани, заливая всё вокруг, включая их лица, руки и одежду. Мир в глазах Сейшу в очередной раз окрашивается в красный — цвет, который он ненавидит больше всего.

Но почему-то она не умирает, и когда Инуи снова вонзает в неё лезвие — дважды в грудь, и ещё раз в низ живота — девушка издаёт отчаянный крик, напоминающий вой умирающего животного. Он оставляет попытки убить её и оборачивается назад, где остался лежать Чифую.

Глаза мальчика остекленели, ясный зелёный огонь в его взгляде затуманился, подёрнутый мертвенной дымкой, а кожа приняла болезненно-серый вид, начиная неестественно трескаться, как брёвна в костре. Он буквально распадался на атомы перед взором обескураженного Инуи, что едва успел сделать шаг на ватных ногах к дотлевающему, ещё живому телу — пепел взмыл ввысь и развеялся на ветру.

Он видел сотни картин того, как она убивает Чифую, но это не значит, что это становится привычным для него. Нет, совсем наоборот, с каждым разом эта мерзкая, невыносимая пустота внутри Сейшу становится больше, пуская корни в лёгкие и обвиваясь вокруг них виноградными лозами с одной только целью — лишить Инуи возможности дышать.

И он действительно задыхается — снова, кажется, уже в тысячный раз.

У всего есть предел. И у снисходительности Инуи, как ни странно, тоже. Но, какая ирония, она всегда заканчивается именно в тот момент, когда Чифую в опасности, когда жизни самых близких людей Сейшу на грани.

И, чтобы защитить их, ему иногда приходится забывать о милосердии.

Он позволяет себе утробное рычание — как сигнал опасности, как сирена, призывающая к побегу. Омега хватает липкую от крови рукоять ножа, снова набрасываясь на ту несчастную, которой не посчастливилось стать жертвой его гнева.

В оглушающей тишине раздаются одинаково омерзительные хрипы и нечеловеческие визги, воздух буквально пропитан металлическим запахом. Инуи размеренно врезается лезвием ножа в уже и без того изуродованную плоть, находя свою методичную работу успокаивающей.

Он всегда был последовательным.

Привкус железа на языке не отрезвляет — наоборот, пьянит похлеще любимого вина. Пот, кровь, скорбь, боль — всё смешалось воедино и осело вокруг них плотным удушающим куполом, не давая ни вконец испустить дух, ни проснуться.

Мир вокруг Инуи пахнет смертью, и кажется, так было всегда.

Но почему? Почему она никак не оставит их в покое?

Глядя прямо в истерзанное, залитое кровью лицо с такими же как у него памятными ожогами, Сейшу смиряется со своей кармой. В конце концов, настало его время страдать, и теперь он расплатится сполна.

Потому что если в этой жизни и есть что-то способное сбить спесь с кровавого палача — то это призраки убитых им ангелов, приходящие ночами по его душу.

Тело перед ним уже не так похоже на человеческое — больше напоминает освежёванный кусок мяса. Гнилого и отвратительного на вкус.

Но её глаза — светло-голубые, с зелёным отливом, напоминающие не то небеса, не то океаны — взирают на Сейшу разочарованно, с немым укором.

Они всегда были поразительно похожи, поэтому, когда они сталкиваются взглядами, омега испытывает странное, щекотливое чувство.

Как будто он пристально рассматривает себя в зеркале, и даже собственное отражение желает ему смерти.

Когда видение рассеивается, он открывает глаза. Инуи приподнимается на локтях на постели, оглядывая спальню, думая, что всё это был просто сон — один их его кошмаров, к которым он давно привык.

На первых порах ему было очень тяжело не обезуметь от тех призрачных иллюзий, что из раза в раз подкидывало его извращённое сознание, но со временем он научился переживать это.

Прямо как сейчас.

Его учащённое дыхание приходит в норму, стоит лишь ему сделать пару шумных вдохов и выдохов, и за это время глаза успевают привыкнуть к темноте.

Теперь всё в порядке. Он снова здесь — в собственной спальне, в тёплой постели, в своём уютном гнезде. Хаджиме крепко спит рядом, обнимая омегу за талию; прямо в окно светит полная луна.

Но ничто из этого не помогает Инуи успокоиться, поэтому он, аккуратно выпутавшись из объятий альфы, тихо покидает комнату, не забыв прихватить с собой телефон.

Он не включает свет нигде в доме, чтобы не привлечь к себе внимания, и по лестнице сбегает вниз за считанные секунды, оказываясь на кухне в полном одиночестве. Его пальцы немного подрагивают от адреналина, а нетерпение достигает своего апогея, когда он сквозь стиснутые зубы пытается отыскать нужный контакт в телефоне.

Гудок. Два.

Сердце уходит в пятки, когда звонок автоматически сбрасывается из-за того, что с другой стороны никто не поднимает трубку. Инуи набирает ещё и ещё, задыхается от паники, казалось бы, на пустом месте, и уже решительно (насколько это возможно в его полумёртвом состоянии, на ватных ногах) направляется к выходу, чтобы поехать к Чифую домой и лично проверить его сохранность и безопасность, как замечает притаившуюся в дверном проёме фигуру.

Сейшу замирает, пойманный, но не предпринимает никаких попыток оправдаться.

Коконой легко входит внутрь его пространства, оказываясь так близко, что омеге приходится чуть прогнуться в спине, облокотившись на столешницу позади себя. Телефон, до сих пор зажатый в ладони, легко выскальзывает и с хлопком приземляется на гладкую поверхность островка.

Инуи спокойно выдерживает чужой тёмный взгляд — он уже выучил и знает, что будет после.

Прежде, когда Чифую ещё жил с ними, старший омега почти каждую ночь приходил проверить его, чтобы убедить самого себя, что всё увиденное им — просто ночной кошмар, а настоящий Мацуно жив и здоров. В такие моменты, когда в его беспокойное сердце вновь возвращалось призрачное умиротворение, он ненадолго оставался рядом с младшим омегой, гладя того по беспорядочно растрепавшимся светлым волосам, вдыхая чужой сладкий аромат, который окутывал воспалённое сознание Инуи тёплым одеялом и создавал впечатление дома — давно утерянного, но вновь приобретённого.

— Прости, что прерываю твой очередной ночной побег, но мне надоело делать вид, что я ничего не замечаю. — Коконой лениво склоняет голову вбок, едва ли фокусируя сонный взгляд на мужчине перед ним. Весь его растрёпанный, беззащитный вид создаёт обманчивое впечатление теплоты и снисходительности, однако Сейшу уже давно научился читать альфу между строк — тот, очевидно, почти в ярости и ждёт объяснений.

Но омега молчит. Оправдания в любом случае сыграют против него.

— Недоступен? — Хаджиме едва различимым кивком головы указывает на забытый всеми гаджет, казалось бы незаинтересованно.

— Просто не отвечает. — Также коротко отвечает ему Инуи, выпрямляясь из неудобного положения, заставляя альфу отступить на два шага.

— На дворе за полночь, Инупи. Все нормальные люди в это время спят. — Коконой протягивает к нему руки, и Сейшу так некстати вспоминает вид собственных ладоней, залитых кровью.

Он отшатывается от альфы, отходя в другой конец комнаты, не видя ничего перед глазами, слыша только рыдания маленького Чифую, бессвязные крики обезумевшей Аканэ и настойчивые расспросы кого-то далёко, из прошлого.

Инуи не плачет и не улыбается — он снова где-то далеко, где-то за гранью. Время, когда он мог по-человечески реагировать на болезненные воспоминания, как-то прошло мимо него.

— Ты решил поиграть в нормальных людей? — В его сухом парировании нет и доли иронии, но что до осуждения…

— По крайней мере, я пытаюсь соответствовать. Тебе бы тоже не помешало.

Сейшу так не думает — с самого рождения в нём сталкивались и боролись разные начала. От сильного пола в нём всегда было гораздо больше, поэтому все ожидали, что младший Инуи проявится альфой. И даже будучи омегой, он никогда не признавал собственной слабости, противясь мысли о том, чтобы оставить карьеру и рожать детей.

Его жизнь буквально соткана из тысячи дилемм и противоречий. И его существование — одно из них.

Поэтому мысль о том, чтобы притворяться нормальным, Инуи тут же гонит прочь. Он не в том положении, чтобы позволить себе побыть слабым. Уж точно не сейчас.

(Признаться честно, он никогда не был в таком положении.)

Омега упускает тот момент, когда Хаджиме, воспользовавшись его замешательством, подбирается ближе, смыкая руки на чужой талии, а Инуи со вздохом расслабляется в его объятиях, где-то на периферии сознания осознавая, что ловушка только что захлопнулась.

И — как итог — он в руках своего персонального дьявола.

— Ты не виноват, детка. — Успокаивающе поглаживая напряжённый поджарый живот под собственными ладонями, шепчет Коконой и утыкается носом в шею омеги, вдыхая запах полевых цветов. — Сколько раз я должен тебе это повторить, чтобы ты понял?

— Мы оба знаем, что ты лжёшь мне сейчас, чтобы я успокоился и не накручивал себя. — Равнодушно выдаёт Сейшу, покорно подставляя брачную железу своему альфе. Он думает, что они снова уходят от настоящей проблемы, оставляют её в долгом ящике на неопределённый срок, и это даже к лучшему.

Хаджиме игриво улыбается, целую того в изгиб плеча. Он боготворит умение Инуи в одно мгновение становиться ведомым и послушным в его руках.

— И это работает, правда?

Сейшу не отвечает. Он находит их объятия тёплыми и уютными и думает, что в детстве Аканэ обнимала его точно так же.

Конечно, он скучает по ней. Конечно, он чувствует себя виноватым. И, безусловно, он сожалеет.

Но прямо сейчас, когда выбор остался в прошлом, когда приходится идти вперёд и решать проблемы настоящего, у него нет времени на сентиментальные размышления.

— А господин Баджи не торопится с расследованием. — Недовольно насупливается Инуи, вызывая у альфы сухой смешок.

— Кажется, он тебе не по душе. — Замечает старший мужчина, оставляя лёгкий поцелуй на светлых волосах. — Не волнуйся, скоро всё закончится. Он считается гением в своих кругах. Однако… — Коконой хмурит тёмные брови, глубоко задумываясь о чём-то. — …Не проще было нанять детектива? Всё-таки специальность господина Баджи…

— Нет. — Холодно перебивает его омега, недовольный тем, что его выбор поставили под вопрос. — Я не мог доверить жизнь Чифую безалаберному лоботрясу и дилетанту. Ты знаешь, как я отношусь к детективам и копам, они просто штаны протирают на своих постах. Я лично присутствовал на прениях господина Баджи, и его способности в этой области значительно превосходят каждого из них. Но, даже когда он вовлечён в это дело, мне не спокойно.

— …потому что он не позаботится о Чифую так, как ты, верно? — Без проблем угадывает Коконой, с несвойственной нежностью глядя на уставшее засыпающее в его руках чудо. Сейшу мычит ему в плечо и сонно прикрывает глаза. — Ну, он не нянька, а Чифую уже давно не ребёнок. Ты слишком его опекаешь…

Когда Сейшу ему ничего не отвечает, Хаджиме опускает взгляд на его светлое лицо. С опущенными веками и едва дрожащими густыми ресницами он впервые за долгое время выглядит не нервным и загруженным, а умиротворённым, и даже кажется чуть теплее.

Альфа аккуратно берёт его на руки и относит обратно в спальню. Он ловит себя на мысли, что омега сейчас кажется таким маленьким и беззащитным, и думает, что сходит с ума. Потому что Сейшу никогда не нуждался в его защите, никогда не просил ни о чём, полагаясь исключительно на свои силы. Он был цельным сам по себе.

Перед тем, как погрузиться в глубокий сон, Хаджиме в последний раз окидывает пустое лицо перед собой тоскливым взглядом в надежде увидеть что-то.

Но Инуи уже привычно не улыбается, и Коконой, похоже, готов с этим смириться.

***</p>

Чифую не был конфликтным, но и экстравертом его тоже было не назвать. Он просто предпочитал коротать свободные вечера за прочтением любимой сёдзё-манги или за просмотром какой-нибудь драмы, над которой он рыдал после ещё неделю.

Он любил своё тихое одиночество, понятно? Он не был изгоем, и у него даже были друзья, которые часто вытаскивали Мацуно из его «подземелья» — как любила выражаться Хината.

Но есть одно «но».

Всё это он делал в своём гнезде.

В его тёплом, уютном, мягком, словно облако, гнезде. В его идеальном гнезде с идеальным запахом с идеально расставленными по периметру кровати одеялами и подушками. В его прекрасном гнезде, которое так по-варварски оказалось разрушено каким-то чудовищем.

Теперь Чифую слонялся по своей квартире в самом скверном настроении, инстинктивно ища безопасное место, где можно было бы построить новое. О том, чтобы вернуться в свою старую спальню, не могло быть и речи — омега вообще хотел сжечь эту комнату со всеми вещами и чужим запахом в ней, но Инуи сказал повременить с этим, пока они не поймают сталкера. Сейшу поклялся, что заберёт его отсюда сразу после того, как всё закончится, но это никак не успокаивало Мацуно. Он стал нервным и дёрганым, а свою бывшую комнату старался обходить стороной.

Он ожидаемо начал недосыпать и дёргаться от каждого звука в своей квартире, и его успеваемость в универе значительно упала за какую-то неделю. Засыпая на диване в гостиной, он зарывался с головой под одеяло и плакал от накопившегося напряжения, ощущая себя слабым, одиноким и бессильным. Сейшу по-прежнему просил его отписываться каждый час, и напоминал запирать дверь изнутри.

Чифую наспех сделал гнездо на своём новом месте сна, но оно было не таким, как прежнее — кривое, покосившееся и будто бы чужое. В нём не было ничего успокаивающего, и омега психовал, переставляя подушки и поправляя одеяла.

Ему следовало привыкнуть к новому, пусть временному, образу жизни.

Он жил в стрессе уже целых семь дней, и именно поэтому Хина и Такемичи силой вытолкали его из дома, чтобы всем вместе провести воскресенье, бегая по магазинам до тех пор, пока стопы не сотрутся в кровь. Конечно, это была идея исключительно Тачибаны, но её парень не мог сказать ни слова против неё, поэтому Чифую пришлось уступить им обоим.

Только на этот раз.

— О, Мичи, нам нужны креветки. Я хочу приготовить пасту. — Среди прочего проворковала Хината, которая целый день только и делала, что болтала о всяких дурацких мелочах, насильно таская Чифую за собой и заставляя примерять то одно, то другое, не прекращая забивать светлую голову Мацуно какой-то ненужной информацией. Такемичи было проще — он просто молча таскал их пакеты, ака личный телохранитель, но бета на свою судьбу не жаловался, в отличие от Чифую. — Кстати, Фую, одного салата крайне мало для восполнения всей твоей потраченной энергии.

Омега поднял убийственный взгляд на подругу, которая весь день собственноручно пытала его, а теперь ещё и критиковала.

Мацуно скользнул взглядом ниже, на тарелку Тачибаны, где некогда цельный сочный бургер был совершенно бессердечно разобран этой ведьмой на части.

— …по крайней мере, я не пытаюсь выпотрошить душу из собственного обеда. — Едва разлепляя сухие потрескавшиеся губы, пробормотал Чифую, скептически наблюдая за действиями девушки. — Серьёзно, Хина, в чём смысл? Раздельное питание? — С сарказмом интересуется он, очевидно шутя, на что Тачибана лишь уверенно кивает головой, заставляя Чифую поперхнуться травяным чаем. — Это так не работает.

— Зато работает её самовнушение. — Шепчет себе под нос Ханагаки, за что справедливо получает каблуком в коленную чашечку. Сдерживая болезненное шипение, он спешит исправиться:

— Родная, ты же знаешь, я шучу. И паста на ужин звучит просто великолепно.

Бета неубедительно растягивает губы в улыбке, жалобно приподняв брови, и Чифую его почти что жалко, потому что Хината Тачибана — идеальная во всём омега мечты, спортсменка и отличница, — совершенно не умеет готовить, а Такемичи готов сделать всё, чтобы порадовать её.

Даже съесть то, что, казалось бы, несъедобно.

Но тут до Мацуно внезапно доходит.

— Стоп, вы что, съехались? — Он поочерёдно указывает пальцем то на одного, то на другого, и его до это бесстрастное лицо оживляется.

Его лучшие друзья переглядываются между собой.

— О, нет. Просто Наото позавчера устроил у нас вечеринку, и теперь весь дом воняет алкашкой сверху донизу. — Тачибана раздражённо прикрывает глаза, и тихая, спящая ярость в её голосе, предвещающая расправу накосячившему младшему братцу, вызвала табун холодных мурашек у Чифую. — Поэтому я уже два дня живу у Мичи, пока этот засранец убирает за своими дружками.

Это значит, что Ханагаки уже два дня ест приготовленную своей девушкой еду?

Что ж, он действительно герой.

— Но, Фую, когда я звонила Инуи-сану, он сказал, что ты нехорошо себя чувствуешь в последнее время, и просил тебя не беспокоить. — Ох, спасибо, что хоть кто-то беспокоится о нём. — Я сначала хотела, но потом…

— Не надо, Хина. — Неожиданно перебивает её непривычно серьёзный бета, и вот тут Мацуно напрягается, предчувствуя что-то очень, очень нехорошее.

Девушка прикрывает глаза, несчастно выдыхая воздух через рот, будто подготавливая себя сказать какую-то страшную правду. Как если бы Чифую сидел на приёме у врача, не подозревая, что смертельно болен.

— В последнее время… — Вкрадчиво начинает Тачибана, не сводя лучистого проницательного взгляда с друга. — …Ты не замечал, что за тобой кто-то наблюдает?

Омега готов был поклясться, что в ту самую секунду, когда последнее слово сорвалось с её губ, его сердце на секунду остановилось.

Потому что…

Мало того, что время, проведённое наедине с мертвой тишиной в собственной квартире, было сродни аду, так ещё и этот чёртов ублюдок словно сквозь землю провалился. Он больше не объявлялся и даже не выказывал никакой заинтересованности в Чифую, который был практически преподнесён ему на блюдечке, беззащитный и слабый, запертый, как крыса в банке.

И это только ещё больше пугало парня, ведь…

Это напоминает затишье перед бурей, и у омеги желудок завязывается узлом от нервов, потому что в такой ситуации он даже не знает, чего ожидать.

Инуи настоял на том, чтобы установить жучок на его телефон и камеры перед дверью в квартиру, но это не является гарантией того, что Чифую непременно спасут.

И откуда обо всём этом знают они — его лучшие друзья, которым он ни слова не сказал о случившемся? Даже видя его таким, тухлым и полумёртвым, нельзя сразу же определить, что произошло, как если бы у него на лбу красным неоном горела надпись: «Знаете, неделю назад сексуальный маньяк пробрался в мою квартиру и испортил моё гнездо, а ещё почти трахнул меня, пока я был без сознания!».

Какая нелепость.

— Не пойми неправильно, но я уже несколько раз видела какого-то альфу, который ошивается рядом с твоим домом, как будто ждёт кого-то. — Лицо Хинаты принимает крайне обеспокоенный вид, когда она говорит об этом, и её парень ободряюще сжимает её ладонь.

— Мало ли кого он ждёт. Я что, один живу в том доме? — Нервно передёргивает плечами Мацуно, хотя его инстинкты кричат ему, что он не прав, и что на самом деле этот больной сталкер всё это время был ближе, чем казалось.

— Да, я тоже сначала так подумала. — С готовностью кивает головой девушка. — Если бы несколько дней назад не увидела вас вместе в кафе возле универа.

— Ты что, следила за мной? — Глупо хлопает глазами омега, не зная, как реагировать на слова подруги.

Он виделся со своим сталкером? Да ещё и общался с ним? Бред.

— Нет, я просто зашла за кофе, и хотела подойти поздороваться, но ты выглядел… — Хина стискивает зубы, явно пытаясь подобрать слово помягче. — Немного не в себе. Поэтому я не стала прерывать ваш разговор, пусть даже тот альфа с длинными чёрными волосами очевидно давил на тебя.

Стоп. Кажется, она окончательно сломала мозг Чифую.

Длинные чёрные волосы?

Оу. Она говорит о Баджи-сане?

Омега невольно тушуется и опускает сконфуженный взгляд в пол, изо всех сил стараясь не покраснеть от стыда (или не совсем от него) перед друзьями.

Неужели Баджи был у его дома? Что он там делал? И почему не зашёл?

Новая мысль, неожиданно осевшая в его сознании, вызвала у него новый приступ лихорадочного румянца и блеска глаз.

Баджи-сан охранял его?

Но Мацуно тут же даёт себе и внутреннему бестолковому омеге подзатыльник.

Ну конечно, ещё бы он занимался такими глупостями. У такого серьёзного, представительного альфы, как Кейске Баджи, наверняка есть дела поважнее, чем тратить время на маленького избалованного ребёнка, который ему в сыновья годится.

И всё же…

Нет, зря Чифую об этом думает. Стоит только закрыть глаза, как он вспоминает этот приятный обволакивающий запах летней грозы и дождя и то, каким тяжёлым он может быть, когда его владелец злится или чем-то недоволен.

Мацуно Чифую любит быть хорошим, но ему бы хотелось увидеть реакцию адвоката на его плохое поведение.

Омега почти что готов прирезать себя на месте за такие мысли, но всё, что он делает — это бессильно прячет лицо в ладонях и сдавленно мычит, наверняка, выглядя в глазах своих друзей настоящим психопатом.

Какого чёрта, Мацуно?! Только потому, что он первый альфа, уделивший тебе внимание?

Нет, не так. Он всегда был популярен у противоположного пола, и даже сейчас не страдает от недостатка внимания.

Да, но… Всё-таки это первый альфа, которого внутренний омега Чифую расценивает не как друга, а как…

О, очевидно, это финиш. Конечная. Он окончательно сошёл с ума.

Это никогда не было бы возможным, потому что он точно своими глазами видел тусклую полоску помолвочного кольца на пальце старшего мужчины. Да и к тому же, вряд ли Инуи позволит ему даже думать о том, чтобы быть с кем-то вроде Баджи.

С кем-то, кто старше него на двенадцать лет. С кем-то, кто не из его круга.

— …Чифую?.. — Он приходит в себя, когда Такемичи настойчиво зовёт его, щёлкая пальцами перед залитым нездоровым румянцем лицом. Мацуно чувствует, как всё возвращается на круги своя — он снова слышит шум внешнего мира, голоса незнакомых людей и звон стекла.

— Не волнуйся, Хина. Это просто Баджи-сан. — Стараясь придать своему голосу максимум безразличия, заверяет он другую омегу. Та лишь недоверчиво щурится на его слова.

— А Инуи-сан знает об этом «Баджи-сане»?

— Конечно. — Раздражённо закатывает глаза парень, ненавидя то, в каком положении оказался. — Он же и нанял его. Чтобы следить… за мной.

— Баджи-сан?.. — Задумчиво повторяет знакомое имя Такемичи, словно смакуя его на языке. Чифую ни за что не признается, что, услышав, как его друг называет Кейске таким образом, он испытал острое желание огрызнуться на Ханагаки. Или даже вскрыть ему живот. — Стоп. Баджи Кейске? Из «Аясато»?

— Ну да. — Омега на мгновение теряется — не то чтобы он интересовался работой Баджи, но неужели его имя настолько на слуху, что даже такой далёкий от мира политики и юриспруденции человек, как Такемичи, знает о нём?

— Пиздец. — Выдыхает через рот ошарашенный бета, за что снова получает каблуком по колену под столом, и на этот раз шипит от боли. — То есть, ты хочешь сказать, что он просто следит за тобой? Как нянька? Ты хоть знаешь, насколько трудно добиться его консультации?!

Мацуно второй раз за день чувствует себя абсолютным идиотом.

— Ну, он расследует одно очень важное дело, строго конфиденциальное. — Цитирует он слова Сейшу.