Глава XVII. Друг познаётся в болезни (2/2)

Как бы горделива не была Катерина, а всё ж пришлось выполнять поручение лекарское. Опять не спать ей ночью этой, небось будет кричать барыня в припадке своём, ежели живот болеть станет. Милуй её, Господи! Почему ж случилось сие? Ведь вроде б положили пани в рот ткани, в отваре коры дубовой вымоченные, да вышли по просьбе её, за дверью приказа ожидая. До того дождались, что уснули даже на стульях деревянных да и не проснулась бы Катерина, ежели б не кликнула её Альсина. И хватило Димитреску сил, чтоб вынуть изо рта ткани окровавленные да дойти до окна промёрзшего. Теперича и думай, какие отвары нужны для пани да сколько боли её мучить будут. Принесла Катя ящик тяжеленный да на пол подле постели барской поставила, чтоб не носился много лекарь заморский. Привыкли очи её к мраку наступившему да увидела, как тянется рука барская к животу, сама слаба была да пальцами еле шевелить может. Учащается дыхание её тяжёлое, в хрип тихий переходящее; закрыты очи серо-зелёные, лишь едва подрагивают ресницы длинные; проступило на носу пятно красноватое, на кончике самом, видать что ближе к солнцу было, то и опалено стало от лучей тёплых. Вздохнула камеристка, на барыню свою глядя, да пошла за служанками своими, чтоб носили они отвары травяные да ещё б чем подсобить могли. Повезло им, ежели выспались они хорошенько, потому как видать бесонной ночь сия окажется.

Как и думалось Миранде, прибыла она к опушке лесной к вечеру только

Хороша шубейка норковая, однако ж задубела учёная, что посинели ногти её да продрогли ноги до костей самых. Сомкнула она ладони свои да дыхнула на них легонько, однако ж вышел только пар плотный, не пошло тепло её до рук продрогших. Уж издали увидала она замок громадный, вроде б горит там свет слабый, видать не спит её хозяйка. Да и как заснёт она, ежели мучают её боли тяжёлые? Не ведала ещё провидица, что часами ранее приключилось. Рывок ей последний до замка тёплого оставался: там и погреться можно, а авось и накормят даже. Всё лучше, чем есть мясо пресное. Ступая по сугробам глубоким, ощущала она, как падает снег в сапоги её невысокие, хорошо хоть, что оказалась при ней обувь удобная. Продрогли ступни от снега в сапогах тающего, уж к огню прибиться охота, а замок будто всё дальше и дальше делался. Кажется так только. Заколотилось сердце её от облегчения, когда увидала она дорожку прочищенную, что вела к воротам замковым, а ходят за ними стражники с аркебузами венгерскими, берегут покой барский. Побежать она хотела к воротам высоким, однако ж не слушались ноги её замёрзшие, потому еле шла она потихоньку. Подошла Миранда к воротам замковым да рухнула на них, совсем ноги неметь от холода стали.

– Эй, кто там? – послышался грубый мужской голос.

– Открывай, Айоргу, – тихо от слабости ответила учёная. – К пани я пришла.

– Откуда вы имя моё знаете? – насторожился Айоргу.

– Знаю, того тебе и достаточно быть должно, – отмахнулась провидица.

– А зачем вам пани наша понадобилась? – спросил страж.

– Вопросов от тебя много, да толку мало, – шумно выдохнула женщина. – Открывай, покуда хуже барыне твоей не сделалось.

– Так, а как представить-то вас? – спросил мужчина.

– Мирандой меня звать, знакомая я с барыней твоей, – ответила женщина.

Почесал Айоргу затылок свой, что на лоб съехала кушма барашковая, да всё ж пошёл к дверям замковым, а то пропустит он недруга барского, а ему потом плетей вломят. Переминалась Миранда с ноги на ногу, чтоб согреться немного, да на руки дышит. Окоченеешь тут, пока доложит слуга о госте важном. Уж не ведала учёная, сколько времени прошло, а всё ж увидала, как несётся к ней страж знакомый, придерживая шапку барашковую да держа в руках аркебузу венгерскую. Отдал он оружие своё стражнику ближнему, снял варежки большие, руки потёр да стал поднимать ворота тяжёлые, цепью лязгая, что снег с неё на земь валился али на голову его. Как достаточно поднялись ворота железные, так юркнула под них провидица, лицо в меху пряча — то ли от холода, то ли от дурости, чтоб лица её никто не видел. Ни слова не сказала она стражнику барскому, прошла лишь мимо да пошла к дверям замковым, за какими небось тепло простирается. Навалилась женщина на двери тяжёлые да вошла в переднюю: горят тут свечи высокие да от них и тепло исходит. Видать до того она замёрзла, что прихожая едва тёплая жаркой ей показалась. Кинулась Миранда к свечи горящей да руки греть стала, что не сразу ощущать стала, как бьёт в ладони ей стрелка лучины тусклой. Хоть немного б отогреть руки покрасневшие, а там уж и дойдёт она до знакомой своей. Удивительно ей было, что не встретил её никто, даже Катерина деловая, всё ж ей знать да ведать надобно, на то и поставлена она камеристкой замковой.

Как отогрелись руки её замёрзшие, так пошла она по коридорам знакомым, видать и не проводит её никто, сама она дорогу знает. Тихо было в замке огромном, и не встретится ей служанка юная, будто и нет никого в доме этом. Вышла учёная во двор внутренний, так увидала, как собирают девки молодые снег чистый да в кладут в тазы железные. На кой чёрт — сама она не ведает. Не беседовала ни с кем провидица, шла она ровнг да степенно к покоям барским, самой уж всё увидать надобно. Прошла она в дверь нужную да по лестнице подниматься стала; сразу ощутилась ей сумятица всеобщая да отыскались служанки расторопные: одни носят с тазами железными, другие несут ткани красные, да цвет их не естественный, третьи молитвы читают, в четвёртые стоят у дверей в покои барские. Прошла Миранда чрез толпу собравшуюся да слушать стала, что творится в опочивальне панской: слышны стоны тяжёлые, крики бабские да бухтение на языке заморском, всех она уж по голосам узнает. Открылась дверь тяжёлая да вышла из неё девчушка молоденькая, в руках её миска стальная, свисает из неё ткань окровавленная, а у служанки самой глаза напуганные. Вздохнула Миранда да в покои вошла без разрешения всякого: увидала она, что вьются у кровати камеристка Катерина да лекарь Исидоре; слышны с постели стоны бабские, да то не удовольствие было, а боль тяжкая.

– Надя, долго ты там стоять будешь? – заругалась Катя. – Сказали ж тебе, чтоб быстрее была!

Обернулась назад учёная да не увидала никого за спиной своей, видать до того устала камеристка, что гостей замечать перестала.

– Надя, слуху ты что ли лишилась?! – заругалась служанка да обернулась, что с испугу перекрестилась даже. – А, вы это!

– Я, Катерина, – ответила провидица да ближе подошла.

Теперь уж увидала она, что в постели происходит: лежит на ложе своём барыня бледная, сама на боку расположилась да руками живот обхватила, видать опять боль какая настигла. Сжимается от боли пани несчастная, дышит тяжело да стонет жалобно. Блестит лик её от пота да слёз проступивших, прикрыты глаза её, а в уголках губ виднелась кровь алая — где подсохшая маленько, а где и свежая была. Да у рта её было пятно кровавое, видать опять болезнь её на стойкость проверяет. Стоит подле неё Исидоре, как юродивый какой: крутится он у постели барской, а поделать ничего не может, только и держит в руках инструменты свои бестолковые, только руки кровью запачканы. Как хочется Альсине комочком сжаться, колени к животу прижимая, да всё ж нет у неё сил на то, совсем ослабла она. Изредка прерываются стоны криками истошными, бранит она и камеристку, и лекаря своих за неумелость их, а потом утихает она да шепчет чего-то, будто позвать пытается али гонит кого. Стоит у постели её чорба наваристая и кофе эфиопский, да уж остывшее всё было, видать не лезет в горло еда какая, так и до истощения дойти можно. Глянула на пол гостья незванная да увидала, что распластались у изголовая самого остатки рвоты, видать ещё и с кровью она была. Сбросила она шубу свою, обошла остатки рвотные да села у изголовья барского, к подушкам ближе, где и мучилась от болей пани замученная. Не столь нагрелась ладонь её, чтоб огнём полыхать, потому приложила она руку ко лбу Димитреску да видать облегчила жар её, потому как чуть расслабились черты лица её да в дыхании хрипа поубавилось.

– Тише, тише, – удивительно ласково шептала Миранда.

– Сам Господь вас сюда за руку привёл! – сказала Катерина, повернулась к углу красному да креститься стала.

– Что стряслось тут у вас? – спросила учёная, поправляя волосы подруги своей.

– Ох, беда приключилась! – сетовала Катя. – Уж привыкли мы, что зимой худо делается пани нашей: тоска на неё нападает да кровь из дёсен идёт. Варим мы ей отвары из коры дубовой во спасение её, ткани в них вымачиваем да к дёснам подкладываем. А тут задремали мы с Сидором у дверей барских да не услыхали, как встала с кресла пани наша да к окну подошла, уж солнце как раз выглянуло. Тепло ей будто б сделалось... дочка ей покойная почудилась. Кликнула она меня, так вошла я да увидала, что еле на ногах держится пани наши, совсем без сил она осталась, побледнела. Позвала я Сидора, так уложил он её на постель да лечить стал. И часа не прошло, как кричать стала пани наша, что живот у ней болит, как при родах было... так сказала она. Подумала я, что авось поесть ей надобно, а то днями целыми не ест она от болей своих. Принесли ей чорбу свежую, ложку она съела да вырвало её. Кофе эфиопского по требованию её принесли. Глоток — и опять тошнота настигла. Не уследил за ней Сидор...

– Я не уследиль?! – возмутился Исидоре. – А ты хиде биль?!

– Ты лекарь, ты следить и должен! – парировала камеристка.

– Когда ш ти што-то долже́н буде́шь? – шумно выдохнул Рантало.

– Довольно! – осекла их провидица. – Пани ваша через час-другой пред Богом предстанет, а вы тут собачитесь!

– Ничего у нас не выходит! – отчаялась служанка. – Что не делаем — всё худо становится пани нашей.

– А потому что не ведаете вы о болезни этой, – объяснила гостья. – Страшна она да у баб только имеется, по наследству она передаётся.

– Откуда ви знать? – спросил лекарь.

– А я много знаю, потому как людей насквозь вижу, – спокойно ответила Миранда.

– Так что ж делать-то нам?! – засуетилась Катерина.

– Тебе б помолчать немного! – осекла её учёная. – Сама я барыню лечить стану.

Встала провидица с постели барской, подошла к шубе своей да вынула из рукава склянку знакомую с содержимым чёрным, на золу похожее, как испанец то называл. Вернулась Миранда к пани замученной, рядом усевшись, а сама и думает, куда пустить дар Бога Чёрного? Казалось, что в нос и не страшно было, ничего дурного и не случилось, а тут, выходит дело, в рот выпускать придётся, чтоб и живот вылечить от боли ужасной. Откупорила она крышку тугую, чуть повернула голову Альсины да отправила в рот её содержимое колбы стеклянной, а затем и закрыла его, чтоб не вытекло ничего. Перевесились Исидоре да Катерина через спинку постели, за барыней своей наблюдая, только б отпустила её боль мучительная. Положила Миранда руку свою на лоб Димитреску да ощущать стала, как отступать стал жар проклятый. Теперича уж ждать нужно, когда расслабится лицо хозяйки да отступит боль поганая. Слышно было, как живот урчит у Альсины — то ли от голода, то ли лекарство уж в силу вступает. Однако ж как бы ни было то, но задрожали у Димитреску ресницы длинные да приоткрылись очи её зелёные. Подняла она голову маленько да увидала, что у изголовья постели её Миранда сидит: держит она руку холодную на лбу её да локоны вороные с лица убирает. Уж вроде б ослабли руки её на животе замученном, стало быть отсупает боль; ровнее становится дыхание тяжёлое да уж не являются ей видения бредовые.

– Вот что, велите пани чорбы да кофе сварить, поесть ей надобно, – велела учёная камеристке и лекарю. – Полежит она маленько да сама есть захочет. Ступайте, постерегу я барыню вашу.

Не любила Катерина, когда указываей кто окромя пани Димитреску, уж и возразила бы она, однако ж взял её Исидоре под локоток да вести стал к выходу из покоев барских, как провидицей велено, стало быть верит он спасительнице загадочной. Вышли Катя и Рантало, так сразу тише стало, никто над душой не стоит да не забавит склоками своими. Уж по виду ясно делалось, что легчает пани: возвращается к ней румяность лёгкая, не корчится она от болей бесконечных да спокойнее она делалась.

– Миранда... – тяжело проговорила Альсина. – Вы...

– Я, пани, я, – сказала Миранда, лоб её поглаживая.

– Обещали вы, что сами вы придёте ко мне, – шептала Димитреску, потому как силы в голосе не было.

– Так разве ж нарушила я обещание своё? – парировала учёная. – Как и обещала я, пришла я к вам без приглашения вашего.

– Помереть я могла, ежели б опоздали вы, – сказала пани. – Давно ж мучают боли меня...

– Сейчас уж не могла я смотреть на боль вашу, – юлила провидица.

– А раньше можно было? – устало спросила Альсина.

– Не думала я, что до того дойти может, – ответила Миранда. – Зря вы на солнце вышли, нельзя вам.

– Так разве ж выходила я на солнце? – удивилась Димитреску.

– Видать не помните вы того, – понимающе произнесла учёная.

– Редко я что до мук своих помню, – призналась пани.

– Не мудрено то при слабости такой, – сказала гостья. – Поесть вам надобно. Велела я камеристке вашей, чтоб чорбу да кофе сварили.

– Это дело, – сказала Альсина. – Голодна я. И вы со мной трапезу разделите, должна ж я отблагодарить вас за спасение моё. Али подарков просить станете?

– Ежели будет воля ваша, то попрошу, – ответила Миранда. – Однако ж отдохнуть вам должно, а потом и обо мне думать.

Выдохнула Димитреску, расположилась на подушке мягкой да прикрыла очи зелёные, намучилась она болями этими, а тут всё мигом прошло, как пришла подруга её. Сама пришла, стало быть важна ей дружба барская да умеет она укротить болезнь её неизлечимую. Нагревалась рука гостьи нежданной, а румынке и без того легче делалось, теперь есть охота да не нужно боле на дёсны класть ткани с отваром коры дубовой. Не могла признаться Альсина, что может она без знакомой своей, чудеса такие и лекарю её иностранному не по силам, баба простая врачевателя заморского умнее. Да и чёрт бы с тем, кто умнее, важно, что нет ей мук боле да кажись есть охота. И теперь ясно ей, что зависима она от провидицы загадочной не по воле своей, а по болезни падучей. В вечном долгу она пред ней становится.