Глава XIII. Дар (2/2)
Да как же ж ворону чёрному поспорить с бабой безумной? Она ж чуть чего, так сразу за клинок свой хватается... того гляди себя в припадке заколет да кто ж тогда ему благодетельствовать станет. Чуть пригнулся ворон, крылья поднял, с выступать своего ввысь поднялся да улетел в деревню многолюдную, где и не думали даже о беде лихой, какая в деревушку их пришла. До утра раннего кружил ворон над деревней немалой, не присел даже, только подлетал к оконцам да глядел в них, кто побогаче живёт да волю малую имеет. Не полетел он к замку огромному, пока только усадьбы, имения да избы кретьянские оглядывал, детишек высматривая. Кружила птица бесовская да кружила над крышами крепкими, пока не опустила на окошко дома очередного: на вид он ни беден, ни богат, однако ж огорожена он частоколом берёзовым, что не пролезть туда вору жадному али разбойнику лихому. Курей тут да свиней немало, корова себе клевер жуёт, а в стойле конь соловой ржёт, стало быть богатые тут люди обитаются, ежели и корова, и лошадь у них имеется. Две девки расторопные бегают да спит сторож бдительный, саблей вооружённый. Не стал ворон двор карканьем своим пугать, в прыгал с окна на окно, хозяев здешних ища... да нашёл.
Сидела за столом семья большая: во главе отец, по руку левую мать, а по правую пятерня детушек — три сыночка да две дочки. Стол у них богатый для усадьбы такой: чорба свинная, гювеч овощной, дроб из печени куриной, мамалыга кукурузная, ракия крепкая да лохань мёда свежего, даже соты там виднелись. Кому-то и на корбу хлеба денег не сыскать, а тут пир целый, однако ж всегда так семья эта ест. Да кто ж богачи эти местные? Не бары они да не воеводы, однако ж породнены с семьёй знатной, откуда им почёт да уважение. Глава семьи этой — Николай Вульпе, что с румынского «Лис» значит. Не зря у него фамилия такая: все пред его — хитрецы да плуты известные, всяко своего добьются, даже ежели желания особого нет. Николай традицию ту продолжил: всё что в руки не попадёт — всё приумножит, потому живёт богато да жрёт сладко. Уж даже пани Димитреску он приструнить сумел: знает же лис, как вдова бездетная по деткам обмирает, всех как своих принять готова... а Николашка берёт у неё деньги большие да слёзно клянётся, что в срок отдаст. Врёт, потому проценты большие капают! Зовёт его к себе Альсина на ковёр да ответ держать велит — когда деньги будут? Не дурак Вольпе, потому ходит с замок детками своими неподросшими. Тает Альсина от улыбки детской, всё нянчится с малышами неразумными, в Николай ей зубы заговаривает... потому даёт ему Димитреску отсрочку, чтоб денег наскрести, тогда уж и отдаёт Вольпе деньги... да однажды без процентов вовсе, тогда он опять с детишками пришёл да простила ему пани проценты бешеные. Сейчас уж подросли детушки, младшей самой уж 21 годок стукнул, потому шибко внуки ему нужны, чтоб Димитреску на долг новый убедить. С умом его только барином быть, однако ж не наградил его Господь происхождением знатным. Да всё ж в родстве он с семьёй знатной, ведь он брат родной Ирины Беневьенто, какой пану Виктору сестру свою на Мэрцишоре представил. Ох, как благодарила его Ирина за благодать такую, когда Виктор её замуж позвал... да не унялся Николашка: выкуп за сестру свою да подарки зятя он себе оставил, на что и отстроил себе дом богатый. А как чуть чего, так сразу к сестрице бежал да в ногах валялся, помощи прося, благодетельницей величал, а ежели кобенится, то напоминал он ей, кто её Виктору Беневьенто представил. Потому от гордости своей называл он род свой — ветвью побочной от семьи Беневьенто, даже звал себя паном Николаем Беневьенто да детям своим то делать велел. А как пред зятем покажется, то шёлковым становится, только б сестрица деньгами помогла, каких немеренно у него было. Жена была у Николая — красавица великая, но дура несусветная Надин, какая была дочерью младшей пана польского да стала женой «Беневьенто», а как правду узнала, то... покрывала она мужа своего хитрого, однако ж вечно предупреждала его, как бы худо от того не сделалось, а супруг и слушать не желает. Родились от брака их пять детей, каким он имена заморские дал. Старший сын Бернард по указке да воле отца своего жил, потому женился лет в 16, а супруга через 2 года в родах скончалась, потому до сих пор он вдовцом ходит, однако ж особо рад он воевать за султана османского Селима II, за что отцом бит бывает. Опосля него дочка Матильда родилась: вся в мать она была, однако ж замуж её паны знатные звали, потому замужем она за младшии сыном пана венгерского, какой в деревне обитает; уехал сейчас супруг по делам в Алба-Юлию столичную, потому жена в доме родительском гостьей бывала, что не положено особо — свекровь ест её бесконечно да житья не даёт, только муж ей и был опорой. Третьим ребёнком сын Отто стал да видно по нему было... что дурачком он уродился — порой сам с собой беседы ведёт да уединение любит, а баб сторонится... да и вообще сторонится он отношений всяких. Потом сын Болеслав уродился, ему уж славянское имя дали, чем несомненно батюшку деревенского порадовали, а то именами своими заморскими Николай да Надин в тупик его ставили. Вторвя дочь последней стала, звали её Бернадетт: девка тихая да скромная, в меру умная да собой хороша, что многие её с сестрой двоюродной сравнивали — Донной Беневьенто. У семьи этой своих секретов немало да особо схожи они с роднёй своей знатной, потому как что Виктор, что Николай домочадцев своих пилит. И застал ворон чёрный разговор занятный.
– Бернард, сын мой, как поживает жена твоя? – спросил Николай, ложку из рук не выпуская.
– Пошла вода по желобам... – недовольно пробубнил себе под нос Бернард, да улыбку лицемерную нацепил. – Здрава она, батюшка.
– Не брюхата ещё? – допытывался отец.
– Нет ещё... – с опаской ответил старший сын.
– А сколько ж ты телиться ещё будешь? – спросил Вульпе старший. – Что первую жену два года обрюхатить не смог, так и сейчас не можешь. Авось силы мужицкой у тебя нет?
– Есть у меня всё! – вскипел старший юноша. – Что ж поделать, ежели не выходит? На всё воля Божья!
– Ежели б на всё воля Божья была, то не была б тётка твоя женой панской! – ударил Николай кулаком по столу.
– Николай, Бога побойся! – взбеленилась Надин да к углу красному повернулась, молитвы шепча да крестясь заполошно.
– Мать благодари, что гнев мой умерила! – погрозил ему пальцем отец да на дочь старшую глянул. – Мотька!
– Да, батюшка? – обречённо вздохнула Матильда.
– Когда муж твой воротиться собирается? – спросил Вульпе старший.
– В конце седьмицы этой, – ответила старшая дочь. – Как явится, так сразу в дом мужнин ворочусь.
– Да не по тому я допытываю, что в дому ты лишняя! – успокоил её Николай, какой к дочерям слабость особую питал. – Вещицу я у него одну выпросил, обещал привезти из столицы трансильванской.
– Ежели обещал мой муж, то исполнит просьбу вашу, – кивнула девушка да выдохнула ровно, что не стал её бранить батюшка любимый.
– Отька! – обратился Николай к среднему сыну: поглядел отец, что сын сам с собой беседы ведёт, потому оставил дурачка умалишённого. – Болеслав!
– Слушаю вас, батюшка, – сказал Болеслав.
– Ты когда на войну отправляешься? – спросил отец.
– Как только, так сразу! – браво ответил младший сын.
– За султана оттоманского жизни отдать готовы! – поругал старшего и младшего сыновей Вульпе. – Вам бы у барыни нашей да благодетельницы любви к родине поучиться!
– Долго ль продолжаться это будет? – едва слышно спросила Бернадетт, в тарелке своей ложкой ковыряясь.
– Вновь недовольство своё выказываешь? – процедил сквозь зубы Николай.
– Лишь понять хочу, отчего вы так браните нас? – подняла голову младшая дочь. – Чай не чужие мы вам, так браните нас хуже, чем пан Виктор дочерей своих!
– Замолчи, окаянная, пока худо не стало! – тихо осёк её Болеслав.
– А как же не бранить вас, ежели... бараны вы ведомые? – не стал отец в выражениях разбираться. – Бернарду только скажи, что за султана оттоманского сражаться надобно, так дела все бросит да защищать его побежит. Матильда никак со свекровью своей не сладит, уж совсем дураком быть надо, чтоб Илеану разгневать. Про Отто и говорить не стану, а Болеслав не лучше братьев своих, тот ещё воин константинопольский! А тебе слово скажи, так ты 10 в ответ! Ты совестно тебе с отцом такие беседы вести?
– Ну так ежели среди нас за столом лишь один мужик, да никто вам отпору дать не может? – парировала младшая Вульпе.
– Я смотрю больно разговорчива ты стала! – возмутился Вульпе старший. – У Донны книжек начиталась? Ежели б не бабой, а мужиком ты была, так давно б я тебя выпорол за разговоры такие! А теперь положи ложку свою да из-за стола выметайся. Не смей на глаза мне показываться, покуда сам не позову!
– Вот уйду из дому, плакаться потом будете, что жестоки ко мне были! – бросила девица ложку грязную, с лавки встала да вышла из усадьбы отцовской.
Гнев девицу красную обуял: молода она ещё да жизни не ведает, какую только из окон дома батюшкиного и видит. Уж давно вошла она в лета юношеские да в девках засиделась, пора б ей семью свою создать да детишек нарожать... какими пани Димитреску разжалобить можно. Давно ей отец жениха ищет: оббил он пороги всех домов барских — и венграм, и полякам, и сербам дочь свою предлагал, а та ни в какую, хоть убей её. Матильде как сказали, что выходит она замуж за пана венгерского, так и не стала судьбе своей противиться, всё лучше, чем с крестьянином жить да коров доить. А Бернадетт того понять не может, примером для неё стала сестра двоюродная Донна: наследница она имущества огромного, читать да писать умеет, однако ж больно молчалива она да в семе замкнутая. Знал бы кто, трудами какими Беневьенто младшая положение такое снискала. Все ж на внешность смотрят, а в суть проблемы углубляться не желают. Да Бог им всем судья! Эх, как хотела б Бернадетт значимость свою батюшке показать, чтоб понял он, что зря он доченьку свою младшую бранил. Села Беневьенто названная на скамейку дубовую, что под окнами стояла, да плаквла в рукав платья своего чёрного, за что мать её ругала: чай не траур в деревне, к чему ж в чёрное обряжаться? Так и сидела девушка прекрасная, о гордости своей да значимости плача. Громко крыльями хлопая, приземлился на скамейку ворон чёрный: птица на вид добротная, лоснится вся на последних лучах солнечных. Не боится её вовсе птица бесовская, взглядом пристальным изучая. Шмыгнула Бернадетт носом красным да едвв коснулась крыла ворона чёрного.
– От чего тебя птицей бесовской кличут? – задумалась дева. – Суеверия да поверия бабкины... как и то, что бабе молчать должно. Как же ж бабы панские живут, книжки читают да дозволено им всё. А есть и те, кто власти добивается... От чего ж судьба моя такая, нападки батюшкины терпеть? – так задумалась она, что не сразу ощутила, что ухватил её ворон за край рукава мокрого да на себя тянет. – Чего надобно тебе? Нет у меня ни зерна, ни хлеба! – но не унимается птица, а сильнее тянет. – Не пойму я тебя! И впрямь ты птица бесовская! – отпустил ворон рукав чёрный да на девицу каркнул, головой на ворота указывая. – Одурела я совсем, птица меня с собой зовёт! Куда ты меня отвести хочешь? Чай на беду нарвусь!
Покачал головой ворон чёрный, крыльями взмахнул да ввысь поднялся, на вратах усевшись. Думалось Бернадетт, что отстанет от неё птица бесовская, да та пущк прежнегг горланитьна неё стала, головой за ворота указывая. Точно её зовёт! Вот куда только? Чай на погибель али спасение ей от гнева отцовского показать желает? Огляделась Вульпе по сторонам да сомнений у неё не осталось — её ворон с собой зовёт. Поднялась Бернадетт со скамьи дубовой да к воротам подошла тихонько, чтоб батюшка не заметил, иначе точно плетей вломит. Взялась она за засов тяжёлый да с трудом великим ворота открыла, что покраснела даже. Приоткрыла девка врата высокие да вышла за владения батюшки своего, где бывает редко, чаще по праздникам деревенским, без родных ей и шагу за ворота ступить не положено. Никого вокруг не оказалось, кто батюшке б мог нажаловаться, потому выдохнула Бернадетт да за птицей пошла. Полёт у ворона быстрый, да размеренный, что не потеряла его девица красная. Даже не подумала Беневьенто названная, чья птица это да куда ведёт она! Не зря ж воронов птица бесовскими кличут да гонят их отовсюду. Идут они путями окольными, чтоб на глаза никому не попадаться, иначе быть беде великой. Кто заприметит ворона чёрную, так объедков своих не жалеют, чтоб отогнать птицу недобрую; по тому и понимала Бернадетт, когда затаиться стоит, чтоб народ прошёл. Девку уж 21 годок, а всё наивностью да дуростью юношеской она живёт. А ежели б вышла замуж, так сидела б себе дома да в ус не дула… а батюшка б её внуков своих к Димитреску водил, чтоб деньги большие да проценты малые себе выпросить, пани Ирина б не повелась на хитрости такие, потому как сама мать она, опытом житейским умудрённая. Все в деревне этой наивные больно: юнцы за девицей красной по лесам глухим бегают, а девки молоденькие птицам горластым. Совсем они хитростям жизненным не обучены, видать испортили их времена хорошие… всяко лучше при Селиме II, нежели при Сулеймане I, какой воином был грозным, а сын его добр, за то народом и любим был. Не зря ещё Платон, философ древнегреческий, сказывал: «Сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей. Слабые люди создают трудные времена». Стало люди такие доверчивые и порядок хаос великий… Долго Бернадетт за птицей чёрной следовала, да по таким закоулкам, какие и не знала она в деревне, видать ворон всяко лучше её деревню знает. Показались домишки крайние, а за ними виднелась тропка протоптанная, что в леса глухие вела. Вышла Беневьенто названная к тропке этой да на глянула на ветку еловую: сидит на ней ворон чёрный да зыркает на неё глазёнками блестящими; прогибается под ним ветка пушистая да покачивается легонько. Огляделась вокруг себя девица юная, будто путь ближайший ища… однако ж не было его рядом. Загорланил ворон голосистый, внимание к себе привлекая, да указал Бернадетт на тропку узкую, что в лес вела.
– Чего хочешь ты, окаянная? – не понимала девица. – В лес идти прикажешь? Да батюшка с меня голову снимет али розгами отходит! Зачем пошла я за тобой, дура несусветная?! Я ж теперь и хода отсюда не найду!
Не сдержалась птица грозная: слетела она с ветки качающейся да со спины на девицу красную налетела, вперёд по тропе толкая. Противилась Бернадетт да напужалась шибко, однако ж не могла она противиться ворону чёрному, будто б волю её подавили. Ах, пожалела Беневьенто названная, что птицу окаянную послушала, как же к батюшке своему она хотела: она б ему в ножки кланяться стала да прощение вымаливать, только б в дом родной воротиться. Не ведала девушка, что ждёт её. А всё от ссоры этой проклятой началось! Каждый день упрёки такие от батюшки она да братья её с сестрой слышат, однако ж долго она молчала, а теперича решила норов свой показать, что привело её в чащу лесную. Боязно девке стало, всего 21 годок ей: ни ласки мужниной не ведала, ни счастья материнского. А ежели надумала она себе всё? Авось птице грозной помощь какая понадобилась, а Бернадетт как раз под крыло попалась. Выдохнула Беневьенто названная да вперёд шла, что даже ворон чёрный её уж не подталкивал. Никогда девица в лесу одна не бывала, ежели с братьями только старшими, да и те не часто сюда ходили, говорили, что будто б места здесь гиблые. Совсем ничего она не понимала, слепо за птицей следуя. Долго Бернадетт за вороном чёрным шла, что меж ветвей хвойных проскальзывал, вот же ж птица чудная! Так дошла Вульпе младшая до скалы огромной: вела туда дыра огромная, небось шахта там какая была али природа так намудрила... а вдали где-то рычанье да вой волчий слышни были. Сглотнула девица красная да увидала спутница своего пернатого: сидит она у входа в пещеру тёмную да глазами на неё зыркает. Не хотелось девке, чтоб вновь толкать её стали, потому ведомо в пещеру самую пошла, а у самой глаза на месте мокром, что реснички меж собой слипаются. Любой в ситуации такой напужается, тем более девка молодая. Да и не ведала она, зачем идёт туда, будто б разум туманом густым застлан да в голове слышно, как зовёт её голос бабский... али из глубины пещеры то слышно. Подумалось девке глупой, что ворон окаянный на выручку бабе заблудшей пришёл да помощь нужную с собой привёл. Чуть повеселела Бернадетт, глаза утёрла да шагом уверенным пошла, однако ж разум бежать велит, пока худо не стало, а девка молодая всё сердце своё доброе слушает!
Вышла Беневьенто названная в тупик пещерный да... боязно ей стало: все стены углём исписаны наречиями непонятными, на земле каменной пятна кровавые, сума пузатая в углу расположилась, вокруг неё склянки с содержимым чёрным. Однако ж увидала она свет мерцающий, да чудной такой, не видала она доселе, чтоб что-то алым светилось, огонь да солнце она лишь рыжими видала, а тут чудеса такие. Огонь что ль такой? Однако ж не видать ей, что мерцает там, потому как стоит к ней спиной силуэт изящный, явно бабский: волосы светлыми кажутся да ноги стройные, ничего боле и не видать, руки у бабы этой делом заняты. Подошла ближе девка любопытная да фигуру стройную разглядывать стала. Вдруг мимо неё ворон тот пролетел да на выступ острый сел, точно под него сделанный.
– Здравствуй, Бернадетт Беневьенто, – проговорил голос бабский. – Заждалась я тебя.
– Меня ворон этот привёл сюда, – сказала Бернадетт, угрозы не чувствуя. – Стало быть ваш он.
– Мой, – односложно ответила баба.
– Что ж вы в пещере такой делаете? – удивилась Беневьенто названная. – Заплутали? Так давайте я вас в деревню выведу, там вам худо не сделают: и накормят, и напоют.
– Живу я тут, – ответила женщина да повернулась к гостье жданной: не разобрать лицо её от темноты пещерной, видны были только очи голубые.
– Да как же ж можно так? – ужаснулась девица. – Тут же ж никаких условий человеческих! Ни помыться, ни наесться!
– Ты счастье лишь в сытости да чистоте видишь? – спросила незнакомка да едва ближе подошла. – Знаю я, что жрёшь ты сытно, то спишь мягко.
– Батюшка у меня пан зажиточный, – призналась Бернадетт. – Всё нажил умом своим.
– Пан Беневьенто... – ухмыльнулась Миранда да появилось в голове её лицо мужицкое — пана Виктора Беневьенто. – Стало быть живёшь ты не бедно...
– Не жалуюсь, – ответила Вульпе младшая да чуть назал попятилась, боялась она взгляда такого.
– А много ль у вас панов знатных? – спросила учёная да руки за спиной сложила.
– Да много, – задумалась гостья.
– Пофамильно назвать можешь? – чуть рыкнула незнакомка.
– Есть у нас в деревне поляк знатный, – напуганно ответила Бернадетт. Пан Ян Жешувский<span class="footnote" id="fn_29006287_1"></span>. Жена у него, семь детей, не бедствует, частенько на родине предков своих бывает.
– Жешувский... – повторила Миранда да зашипела тихонько: увидала она пред глазами своими пана высокого с усами длинными да головой лысой. Потрясла она головой маленько да в сторонку отошла немного. – Мало. Ещё.
– Есть у нас потомок рода венгерского, пан Тамаш Чабалфи<span class="footnote" id="fn_29006287_2"></span>, – продолжила Беневьенто названная. – Богатый, знатный, связи он со знатью валашской имеет. Жена у него уж третья, от каждой супруги он по трое детей имеет.
– Чабалфи... – прошептала учёная да вновь образ пред глазами появился: увидала она пана видного с копной волос каштановых да бородой густой, а глаза у него чёрные. – Не то... ещё, говори, Бернадетт.
– Лука Трбоевич<span class="footnote" id="fn_29006287_3"></span>, потомок рода сербского, – дрожащим голосом говорила гостья. – Не хуже панов двух прежних живёт: 5 коней у него, хозяйство своё, женат и четверо детей у него.
– Знаю ж, что ещё у вас в деревне паны имеются, – зашипела учёная, видя образ пана сербского: мужичинка толстый с волосами каштановыми да глазами голубыми.
– Можно домой я пойду? – взмолила Бернадетт.
– Нет! – воскликнула незнакомка, вынула из-за спины ножичек острый да к горлу девичьему приставила. – Говори, самой же лучше будет!
– Пан Антон Мазилеску у нас есть! – испугалась Вульпе.
– Ещё! – требовала Миранда, клинок ближе подвигая.
– Пан Людовик Моро, француз! – пищала гостья. – Говорит, что он в близкой связи с самими Валуа!
– Мельница, жена, двое детей... – пробубнила учёная. – Ещё!
– Пан Виктор Беневьенто! – выпалила девушка.
– Особняк, вино, жена, две дочери, мёртвый сын и много выкидышей... – шептала безумица. – Правда среди них тебя нет... да не важно. Ещё! Ну, говори!
– Пан Карл Хайзенберг! – рыдала Бернадетт.
– Холостой владелец мануфактуры... – прошептала Миранда, глаза зажмуривая. – Хорошо, но не то... – надоело ей сведения важные из девки вытягивать, потому только хотела она девке горло перерезать, как...
– Пани Альсина Димитреску у нас есть! – вскрикнула Беневьенто ложная да закашлялась от слёз своих.
– Богатая и красивая, но одинокая бездетная вдова, живущая в замке... – задумалась учёная да отпустила девку, что та на пол каменный рухнула. – Уже лучше. Неужели было трудно сказать это, Бернадетт?
Услышала Миранда ответа на вопрос свой: обернулась она да увидала, что ползёт к выходу Беневьенто слабая, спастись пытаясь, будто не понимает совсем, что не доползти ей до свободы заветной, для того на ноги подняться надобно да бежать, покуда силы есть... но не успела девка: подошла к ней Миранда, за косы длинные ухватила да перерезала горло тонкое: потекла по шее её кровь алая, однако ж не хотела учёная, чтоб девка кровью своей платье добротное запачкала, пригляделось оно ей, а то самой уж неприятно в лохмотьях ходить. К тому ж наконец-то ей баба для опытов попалась: пусть и дура она несусветная, но уж точно не слаба на голову. Чуть дёрнулась Миранда, когда увидала, что... не Беневьенто это вовсе, а Вульпе какая-то! Почему ж Чёрный Бог так назвал её? Да и на то ответ нашёлся: Бернадетт эта — племянница пани Ирины Беневьенто, а у той брат Николай имеется, что себя фамилией зятя своего нарёк. Да и то не беда, пусть хоть как зовут ей, без того она ей подходит. Взяла Миранда колбу стеклянную, в какой каду ютится жалобно, откупорила пробку тугую да выпустила «подарок» этот в рану свежую, какая у Беневьенто ложной на шее оказалась. Протиснулся туда «дар» сплющенный и под кожей видно было, как ползёт он к шее самой. Зрелище то жуткое, потому отошла учёная, взяла палку обугленную да писать стала, что пациент её новый под N°177 числиться будет, 21 годок ей, рода бабского, дела никакого не имеет, в болезни не пребывала. Без расспросов всяких она об том узнала, будто б вместе Богом Чёрным и сила её провидческая расти стала. Отошла девица от записей своих, отбросила палку обугленную да на лбу покойницы молодой цифру её написала — 177. Ощутила Миранда, что совсем похолодела девка да пульса у неё нет... вновь напрасно каду потрачен был.
– Ежели не поднимется она до утра завтрашнего, то в колод глубокий труп её сброшу, будто б утопилась девка, – равнодушно сказала Миранда. – А на седьмице этой надобно б к пани Димитреску наведаться, посмотрим, что за вдова это бездетная...
Ничего не ответил ей Бог Чёрный да и без него всё решила учёная безумная, даже спрашивать его не станет. Так и остались в пещере этой Миранда, друг её верный, каду, ворон чёрный да девица бездыханная, какая уж и не поднимется больше... совсем озверела учёная, даже не думая, какой страх родню её обуял... да не ведают они ещё, что разговор их застольный последнии стал, даже помириться не успели.