Глава XII. Недоучёная (1/1)
Как стремительно время несётся: казалось, что недавно ты на свет появился, а уж теперь внуков своих нянчишь, ежели не правнуков. Всему смена приходит: уж вроде б недавно конец зимы 1544 года был, а теперь ступил на порог август 1569 года. 25 лет минул со смерти пана Александра Беневьенто. Многое в свете за лета эти переменилось. Скончался в Порте Оттоманской султан Сулейман I Великолепный да пришёл на смену ему сын его, Росколаной рождённый — Селим II. В королевстве французском уж не один король сменился — Франциск I скончался да сын его Генрих, второй имени своего, властвовать стал. За ним следом сын его старший Франциск II правил, да не заимел он детей от супруги своей Марии Стюарт, потому перешёл престол французский брату его Карлу, что девятым имени своего стал, по сей день он власть над землями своими держит. Какую ж власть теперь Екатерина Медичи заимела, какую ни при свёкре, ни при муже, ни при сыне старшем не владела! А как в Англии неспокойно было: незадолго до смерти Франциска I скончался старый Генрих VIII, лишь тем и известный, что разругался он с Папой Римским, церковь англиканскую учредил да жён своих как перчатки менял — с двумя развёлся, двум голову отсёк, третья в родах померла, лишь последняя в живых осталась, потому как моложе была мужа своего да как сиделка ему была. Было у Генриха три наследника законных: Эдуард, Мария да Елизавета, однако ж желал он, чтоб сын его престол аглицкий занял, потому как укрепить надо власть Тюдорову. Короновали мальчишку несмышлёного, Эдуардом VI нарекая, а тот занемог от туберкулёза али пневмонии да помер на году шестнадцатом, наследников не оставив. Воцарилась над Англией правнучка Генриха VII — Джейн Грей, что тоже возраста да ума невысокого была, потому долгим царствованием её было — 9 дней она королевствовала да потом в Тауэре казнена по приказу Марии Тюдор, что старшей дочерью да сестрой королям последним была. Стала она Марией I али как ещё называли её Мария Кровавая, потому как была она католичкой ярой, как мать её Екатерина Арагонская, да преследования протестантов начались, что губили их нещадно. Не смогла Мария дитятко понести, потому аще и нехотя, но перешёл престол сестре её единокровной Елизавете, что Анной Болейн опальной рождена была. Уж 11 лет сидит она на престоле крепко да лишь о государстве своём думает, будто б замужем она за страной своей. В Испании перемены свои грянули: наконец настал день тот, когда скончалась Хуана Безумная, однако ж какое дело до неё было, ежели не правила она, а в монастырь упрятана была? Уж давно ведают все, что правит за неё сын Карл V да отец Фердинанд II. Однако ж прошло 3 годка да ушёл сын за матушкой своей в мир иной, передав власть монаршью сыну своему Филиппу II. Умён король новый оказался да вкладывает силы свои в правление страной да народом своими, потому как ответственен он пред Богов за спасение душ подданных своих. Однако ж не везло ему в жизни семейной: уж трижды он женат был, да пережил жён своих да сына, что наследником престола испанского был. В Священной Римской империи правитель сменился: как помер Карл V, так занял трон его брат младший Фердинанд I, а за ним сын его Максимилиан II. Одна Московия правителя своего не меняет — так и властвует над землями своими Иван IV да и слабости он в теле своём не чувствует. Однако ж появился у Руси в году этом сосед опасный, что с запада зуб на восток точит: заключили меж собой Королевство Польское да Великое княжество Литовское 1 июля 1569 года Люблинскую унию, что появилось на карте европейской государство новое — Речь Посполитая, каким правит Сигизмунд II Август из рода Ягеллонов.
В Румынии ж всё ходом своим идёт: так и живут врозь Трасильвания, Валахия да Молдавия, всё рвут их меж собой то турки с немчурой, то католики с православными, никак мирно жить не желая. В Молдавии Мушаты правят, то и дело друг друга сменяя, а Трасильвании Янош II Запольяи засел, чуть ли не князем себя нарекая, да и в Валахии времена неспокойные... а когда ж они были за лета последние? За 25 лет уж восемь господарей из династии Басарабы-Дракулешти на престоле побывало: Раду VII Паисий, Мирча V Чобанул, Раду VIII Илие Хайдеул, за ним вновь Пастух на престол уселся, опосля три годка правил Петру I Добрый, да снова турки Мирчу V на царство посадили... однако ж скончался он в году следующем, а трон сыну ему малолетному перешёл — Петру II, а регентом при нём мать стала — Домна Кяжна. Свергли его турки да ставленника своего поставили — Александра II Мирчу, полностью Порте Оттоманской преданный. Ох, недовольны были румыны свободолюбивые, что притесняют их турки, вассалов своих на престол ставят, да не абы каких, а в Порте Оттоманской прожившие да ислам принявшие, чтоб точно против покровителей своих не пошли. А какое гуляние устроено было, когда прознал народ, что скончался Сулейман I да сын его Селим престол занял! Потому как пускали в народе слухи поганые, будто б какой султан из Селима станет, ежели пьяница он да править стал в 42 года, когда считаетсч это возрастом преклонным? К тому ж говорили, что огромное влияние на него визирь главный да супруга имеют, потому не султан правит, а зять да баба его. Правда то али нет — не ясно, однако ж приятно верить было, что нет боле султана сильного, без воли которого и вздохнуть нельзя было.
Однако ж не о политике мировой да родах знатных сказ сей будет, а о том, как явилась в деревню личность загадочная, руками своими тучи над деревушкой румынской сгущая. Чем ближе август был, тем жарче дни становились да ночи холоднее, темнело раньше да осень ближе подбиралась. Боязно становилось в лесах неплолазных: сыро тут, дятлы по кронам древесным стучат, вдали где-то треск ветвей сухих слышится да ежели жаба выскочит, то с перепуга сердце остановится. Нет тут ни костра, ни света солнечного, лишь вдали виднееся полоса горизонта тусклого, огнём лучей последних ополённая. Были в лесах и проплешины жуткие: идёшь меж ветвей пушистых да видишь вдруг деревья голые, будто б пожарище тут было, благо потушить успели... однако ж приглядишься да признаешь болото грязное, илом поросшее. Съедает болото корни деревьев, потому и кажется, будто сгорели они. Да и кто ж тут огонь разводить станет? Места тут глухие да гиблые, нет тропок протоптанных да следов свежих. Как ступишь, то не ясно: то ли корень торчащий, то ли лягушка болотная, то ли мох лесной, то ли в шаге ты от оврага глубокого. Не ходят сюда ни мужики, ни дети деревенские, потому как ведомо им, что сюда с факелами яркими да толпой целой идти надобно. По одному тут глупцы, слепцы, воры да люди отчаявшиеся бродят, выхода ища. А ежели баба сюда пошла, то только от мужа жестокого скрываясь али от поклонника похотливого. Нет людей в уме здравом, кто один по ночам бродить здесь станет... али есть?
Средь сосен да елей вековых, мхов да почв хлюпающих, звуков да пейзажей ужасающих бродит здесь личность загадочная, доселе тут не бывавшая. Надет на ней балахон потёртый да грязный, на лицо капюшон натянут, через плечо сума добротная повешена, на одну ногу хромота напала да руки скрючены, что взглянуть на них страшно: по рукам изящным и дурак поймёт, что баба это, однако ж костяшки до мяса стёртые, ногти поломанные да следы кровавые в дрожь бросят... а это ещё лица не видно. Идёт женщина по лесу мрачному, то ли плачет, то ли кряхтит от боли своей, дрожит вся да слёзы льёт... свежи в разуме её воспоминания страшные. Звать её Мирандой: баба рода худого да неизвестного, знамо только, что мать от чахотки к Богу отошла, а батюшка воеводой трасильванским отдан был туркам на растерзание, потому как не желал он османам в ножки кланяться. Жила она одна с возраста раннего... да разве ж это жизнь? От одной коморки до другой кантуясь да живя впроголодь, потому как не знала она родни своей ни ближней, ни дальней, не к кому ей идти было. Одна надежда была — замуж выйти, фамилию заиметь да семью крепкую, да кому ж нужна она без роду, без племени да без приданного? Уж и так она в подвалах с крысами место делила, еду с рынков воровало да за работу любую хваталась: бельё стирала, детей нянчила, в домах прибиралась... Однако ж была у неё страсть особая, какую заимела она, когда увидала лекарей заморских, что прибыли чумных лечить — знахарство, врачевание... Да как угодно назвать это можно, однако ж желала она болезни лечить, хоть как лекарем стать, но только б искоренить болезни поганые, что Европу всю травят... вернее даже госпожой над ними быть, людей с того света спасая, а они ей б по гроб жизни обязаны были. За то милость воеводы трасильванского снискать можно да при дворах западных предстать: испанском, французском, италийском, аглицком... Можно и фамилию знатную заиметь... Да забыла она, что бабой родилась: удел её мужа ублажать, детей рожать да очаг домашний хранить. Но разве ж уймёшь душу юную да мятежную? Стала она в лавке книжной работать, а платой за то учение было — обучал её хозяин чтению на языке румынском, а дальше уж её забота. Начиталась она про Клеопатру, Изабеллу Кастильскую, Жанну д'Арк и Роксолану да потому возомнила, что и она сможет имя своё прославить. Погодя немного, стала Миранда латынь учить, потому как все книги врачебные на языке латинском писаны. Особо читала она про болезни смертные: чума, осма, холера, лихорадка да те, что с кровью связаны, правда уж и мало их вовсе. Совсем от тяги своей девушка обезумела: пробирала она ночами в лазареты, где чумные и оспенные лежали да мазки с них брала, благо хоть додумалась маску, плащ да перчатки найти, что не заразиться да не узнали её. Проводила она опыты свои на зверях несчастных, записывая наблюдения на листы пергаментные, какие в библиотеке брала... да разве ж это наблюдения: писаны они языком обывательским, терминами неграмотными, с ошибками банальными да буквами кривыми, одной Миранде они ясны и были. Стали хозяина лавки книжной подозрения терзать: листы дорогие пропадать стали, закладки лежат в книгах латинских да больно часто девицы рабочей на месте не бывает... хотя и не по закону было, чтоб бабу на работу брали, потому не ходила она пред покупателями, в коморке прачась. Дабы позор на себя не навлечь, пожаловался хозяин людям воеводским, что девка наёмная на руку не чиста: али ворует, али против мужиков простых чего замышляет... не ведает он толком, но душа не на месте. Учинили за Мирандой надзор строгий... без ведома её, потому следили за ней образом таким, что и не прознать вовсе. И вот не напрасны оказалсь жалобы хозяйские, застали девицу за делом непристойным: разглядывала она мужское тело мёртвое... да прямо под одежду лазила. Поймали её, наблюдения забрали да под замок посадили, пока ясно всё не станет. Единственный ей приговор стал: нельзя бабу убить, потому ежели только из Алба-Юлии изгнать в места глухие, лишить общения да имени человеческого. Отлегло у Миранды от сердца: отпустят её без наказания всякого, выживет она, только остатки наблюдений своих забрать надобно... да не тут-то было: нельзя девку обесчестить, потому изорвали на ней одежду приличную да прилюдно батогами колотить стали, что кости хрустели, плетями до крови били, волосы белые драли, руки да ноги ломали, ногами били нещадно, даже бабы в том участие приняли... не один час длилась жестокость людская, потому неузнать девицу прекрасную былу. Такое наказание было ей за колдовство да деяния бабе непристойные. Добралась Миранда побитая до коморки своей да ужас её охватил: изорвали нелюди наблюдения её, банки да склянки покололи, золото скопленное забрали да не ясно, в казну снесли или себе в карман припрятали. Ясно стало деве, что бежать отсюда надо, не станет ей тут жилья, прохожий всчким пальцем тыкать станет да молву позорную нести, чтоб услыхал люд всякий. В спешке великой она собиралась, не было времени решение менять да мстить обидчикам своим. Подобрала она клочья наблюдений своих, склянки не разбитые да вынула из-за стены бутылочки мелкие, в каких мазки оспенных, чумных, холерных да лихохорадочных собраны, не может она мечту свою безумную оставить, потому как теперь уж много врагов у неё стало, заразит она их да деньги большие за спасение требовать станет... жестоко, да нет мыслей иных у бабы битой, не видела она вины своей.
И бродит Миранда теперь по лесам дремучим, даже назад не глядя, потому как нечего ей боле в Алба-Юлии делать, лучше уж помереть спокойно, потому как больно худо ей становилось: руки еле подымаются, ноги уж сил не имеют, а рот то и дело комами кровавыми наполняет, что сплёвывать приходится. Да и неведомо ей, где она сейчас, в какую глушь забрела да где поселение ближайшее... в прочем, и не нужен ей люд да общение человеческое, жестокость к ней проявились, потому и остальных она чудовищами мнит. Важно только самой в чудовище не превратиться. Не ведает она и день сейчас какой, еды не едала, воды не пивала, исхудала она от волнений своих да голода, негде ей яств себе добыть, всё ж чего она в лесу руками голыми отыскать сумеет? Ежели только грибов да ягод соберёт, а те немытые да в темноте клюкву от ягоды волчьей не отличить, так и помереть можно от того лишь только, что в потьмах не то съел. Лес ей бескрайним казался да ещё и сума тяжёлая вниз тянет на сторону левую, на какой и висела она, однако ж не могла она оставить наблюдений своих, нужно ей лекарство это проклятое, чтоб власть заиметь... ежели выживет только. До той поры доходилась Миранда, что почернел горизонт дальний да на небе звёзды засияли, страшно да боязно, лучше уж запрятаться где, пока поздно не стало, потому как слышится вдали вой волчий. Бездумно вперёд она шла, ногами ощущая, что опускаться стала земля под ней. Неужто в овраг она провалилась да сама того не заметила? Али уж мыслями в ад самый она спускается? Сама она ничего понять не может от усталости да ран своих, нужно отдохнуть, хоть часок поспать да дальше к гибели своей али будущему светлому идти. Уж и правда ниже она спускаться стала: не видать ей вокруг себя деревьев вековых да трав высоких, словно в подвале каком она оказалась али в шахте, что неглубоко в скале вырыта. Камень её окружать стал, воздух похолодал да запахи плесневые издали доносятся, однако ж и всё равно Миранде было: судьба уж ей на роду написана, потому али поспит она здесь да дальше пойдёт, али помрёт здесь под завалами пещерными. Недолго бродила здесь дева опальная: вышла она в тупик, будто б понял люд, что бестолку тут шахты рыть да восвояси пошли. Да какой ей дело до людей тех? Нашла она себе место спальное, пусть и не выглядело оно как спальня барская: вокруг стены голые, сырость да холод, в темноте такой непойми чего почудиться может, что как бы с ума не сойти; чуть дальше углубление было, что люд тут в плену держать удастся, только решётку поставить надобно да замок повесить; для уюта б сюда мебель какую да свечу зажённую, то и зажить тут можно не хуже крестьян деревенских.
– Тут ночь и проведу, – сказала Миранда, что голос её по пещере прокатился. Боялась она разума лишиться, потому сама с собой вслух говорила. – Не хуже тут, чем в коморке моей, разве что света меньше, а по размерам и больше даже! Всё лучше, чем средь жителей столичных обитать, ни от кого помощи ждать и нельзя, всё сам да сам. Ежели б кто в положение моё вошёл, так не было б ужасов тех: была б я женой мужниной да матерью детей его, дому нашему уют придавая... а теперь опальная я, вынуждена по лесам да горам скитаться, пока не звери дикие не загрызут али сама от голода помру. Да чего уж там, мне и в пещере этой не худо будет! – горько усмехнулась дева. – Никто не нужен, сама я по себе буду, а как накроет мир чума чёрная, так в ножках вы у меня все валяться станете: «Помоги, Миранда-матушка!», а я им от ворот поворот дам! Так и будет... да... так и будет... Совсем у меня сил никаких не осталось, того гляди ума последнего лишусь без общения человеческого! И вот ведь вздор какой: и люд мне не нужен, и опытов своих я без них провести не сумею! Мне б хоть поселение какое найти, там людей набрать да дела свои вести, а они б доверяли мне, лекарства от болезней всяких дожидаясь. Да и я пред ними в долгу не осталась!
Ощутила она во рту привкус железный да ком кровавый в сторону сплюнула, тяжки ей беседы долгие да вздохи глубокие, тут без лекаря не обойтись вовсе, так и помереть можно. Прикрыла Миранда очи голубые да поёрзала немного, потому как выступ мелкий меж лопаток упирается. Выдохнула она через нос маленько да голову вбок наклонила: сквозь пелену глаз закрытых со стороны той, куда она ком кровавый выплюнула, стал прибивался слабый свет алый да чудно так, словно пульсирует. Зажмурилась Миранда, думая, что от усталости уж с глазами закрытыми цвета она видеть стала, однако ж не убавился свет вовсе, а будто б чуть ярче стал. Открыла дева очи небесные и прищурилась немного: в дыре небольшой, куда рука бабская с трудом пролезет, мерцал свет красно-розовый, ни на какое явление природное не похожий. Придвинулась она, руку в дырку сунула да вынула оттуда предмед мерцающий. Глянула Миранда за руку свою, поморгала да приглядела, никогда она диковины такой не видывала: лежит в ладошке у неё существо чудное, размером с ноготок на мизинце бабском, дышит в унисон с ней, края у него на сажу похожи, а посреди, как сердце в грудине человеческой, мерцает свет малиновый. Это будто б организм живой, того не виданное да в книгах не описанное. Поднесла его дева к лицу своему да втянула ноздрями запах чудища этого: кровью он пахнет свежей, видать полакомиться успел «даром» её. Защипало руку Миранды, что даже писк вырвался, да оглядела она со всех сторон ладонь свою: затянулись раны кровавые, что шрамика не осталось да подтёков алых... помимо того ногти крепкие лезть стали да в руке сила появилась, что пальцы теперь согнуть можно. Подивилась девица существу загадочному да в другую ладонь его взяла: стала рука от крови очищаться да ран на ней уж боле не оставалось, всякий синяк сходил да ноготок отрастал. Расширилась она глаза свои холодные да задышала часто: только сидела она с руками слабыми, а теперь сила в них такая и дерево ударом одним повалить можно.
– Чудо! – выдохнула Миранда. – Что ж ты за существо такое? Маленький ты, а такие чудеса творить умеешь: лечишь ты одним прикосновением своим! И я об том мечтала, чтоб людям помогать да жестоки они ко мне оказались, ведьмой называя, на костре меня сжеч хотели. Раз живой ты, то стало быть беззащитен от людей жестоких... я тебе защитой стану, будем вместе мы с тобой: я тебе добротой отплачу, а ты в опытах моих помощником станешь! Согласен?
Не ответило ей ничего существо диковинное, потому как немое оно. Тем может и лучше станет, не будет никто Миранде над ухом советами своими бестолковыми жужжать. Надулся целитель махонький да вылилась на ладонь Миранды субстанция чёрная да вязкая, что дальше на руку её ползти стала, забираясь под одежду самую. Уходила боль из тела девичьего, а субстанция чёрная словно кожая вторая её покрывала, каждую вену повторяя. Не понимала она ничего, с ужасом великим на тело своё глядя, потому вцепилась она рукой свободной в кожу поченевшую, а не отдирается она, зоть огнём жги, а толку от того не станет. А существо невиданное, будто кровью насытившись, чуть возрасто в размерах своих, походя боле на ноготь пальца большого. И минуты единой не минуло, как окутала Миранду жижа инородная, то ли на смолу, то ли на ещё чего дурное похожее. Замерла наместе дева красная да стала чернь эта в размерах своих расти, на плесень уродливую походя, какую даже в доме заброшенном не сыскать вовсе. Не может девка пошевелиться вовсе, потому как обездвижило её чудище это, что не понять сил его, даже не вздохнуть там. Одно лишь подумала Миранда — помрёт она, ей Богу помрёт! Ежели судьбе так угодно, то пусть уж, раз в Алба-Юлии убить не смогли, то теперь малец этот загубит, кровушкой девственной насытившись. Однако ж... послышались в голове её звуки странные: лязг киличей турецких, крики воинов румынских, ужас бабский да крики младенческие, будто б из прошлого старинного вылезло это. В голове, как сани быстроходные, пронеслись лица мужские да бабские, всех до единого она образом неведомым запомнила, о судьбе их да житии поведать сможет, ежели спросят. Чудно это было, будто б сон... однако ж не ясно, кошмар это али весть благая: повстречала дева красная тварюшку диковинную, кровушкой своей потчевала, а тот её смолой вязкой обволок да теперь видит она пред собой лики людей, что погибли на земле этой. Не всякая ведунья сон такой растолкует. Но всё наяву, уж больно чётко видела Миранда лики эти да запонила до конца жизни своей. Пронеслось в голове лицо последнее да пустота в разуме появилась, будто б умерла она, не успев жизни повидать. Послышался треск странный, будто б лёд раскололся... и тьма пещерная пробиваться стала, озарённая мелким светом алым, что существо странное от себя отражало. Освободила Миранду руку свою да подивилась: казалось, что настолько черна была смола эта, что кожа опосля неё загрязниться должна, однако ж была она чище, чем после дороги долгой, сила в теле появилась да... рана всякая сошла, будто б и не было вовсе. Отряхнулась дева от наростов уродливых да признала в них плесен, что будто замёрзшей она была.
– Стало быть исцелил ты меня, – удивилась Миранда, на мальца глядя. – Видать силён ты, хоть и роста невеликого! А чума да оспа под силу тебе? Ах, да, нем ты, не дашь мне ответа своего... Но за лечение тебе спасибо, иначе б померла я от ран своих! И кажись больше ты стал... от крови моей. Чудён ты, даже не читала я о таком... Сама я о тебе писать стану!
Не выпуская из рук друга своего чудесного, подошла она к суме своей, что будто б луже грязной полежать успела, главное, чтоб мазки и клочья бумаг целы остались. Заблестели глаза у Миранды, что будто б безумие в них таиться стало, уж больно хотелось ей о находке своей написать, верилось ей, что первая она чудо такое повстречала да другой бы сгинул от силы его, а она выстояла. Раскрыла она суму свою да копаться в ней стала, ища пергамент цельный али клочок бумаги покрупнее, куда поместятся наблюдения её. Раскидала она обрывки бумаг важных, однако отыскала на дне самом лист пергаментный, что на удивление чист со сторон обеих оказался, однако ж иная проблема стала — нечем ей наблюдения свои записать. Нет в пещере этой ни чернил железных, ни пера гусиного, чтоб хоть чего в потьмах этих черкануть. Огляделась Миранда вокруг себе да увидала под ногой своей камешек размеров мелких, да с одной стороны островат он был, будто б заточил его кто... да то и не важно вовсе. Без раздумий лишних, резунула дева руку свою о выступ острый, что посредь ладони полоса крови алой появилась; макнула она остриё каменное в рану, чтоб конец окропить, да записывать стала наблюдение своё. Будто б безумие одолел разум её, ежели уж кровью она писать стала... да и разве наблюдение это: толком названия, числа сегодняшнего она не ведает, описано всё языком крестьянским да терминами бестолковыми, каких в природе и нет вовсе, а почерк до той поры коряв, что ежели кто прочитать то захочет, так и буквы ни единой не разберёт — и без того безграмотна Миранда да буквы у неё скачут, а теперь камнем она и буквы толковую вывести не в силах. А дева всё пишет да пишет, горят глаза у неё, губу она закусила да оторваться от записи своей не может, позабыла она вовсе, как бита за тягу свою к делу научному. Долго она наблюдения свои записывала да восторг у неё какой был, никогда не испытывала она радости такой, даже когда на работу её приняли. Чтила она себя за деву свободную, ежели не того больше! Закончила она запись свою, камень в сторону отложила, подула на письмена кровавые да уложила дружка своего на ладонь, где рана была: прилёг он на порез глубокий да затянулся тот, будто и не было его вовсе, а малец чуть больше стал, в размерах походя на верхнюю фалангу мизинца да и свет алый замелькал ярче.
– И всё ж не так худо здесь, – вслух рассуждала Миранда, пещеру оглядывая. – Эх, сюда б света побольше да столов со стульями, бумага б не лишней стала, чернила железные да перья гусиные. Да где их тут в глуши лесной взять? Это ежели только идти куда, а на покупку деньги нужны... да и для опытов люд нужен, всё ж хочу получше силу твою разведать. Хоть бы какой поселение тут оказалось...
Закололо руку её иглами острыми, будто б сразу сотни кончиков железных в кожу самую впихнули да наскозь проткнуть норовят. Почудилось Миранде, будто б подняться её заставляет друг новый, показать чего хочет, а сказать об том не может, немой он, даже пискнуть не сумеет. Поднялась дева на ноги и вовсе о хромоте своей позабыла, от какой сутками долгими мучилась, исцелил её зверь неназванный. Перешла боль неприятная в кончики пальцев, прямо вперёд указывая, потому как темно в пещере этой, ни выхода, ни входа не найти, к тому ж почернело небо летнее от времени ночного. Чуть не разбилась Миранда от выступов острых да поворотов резких, единожды головой она ударилась о проход низкий, однако ж в секунду следующую зажил ушиб свежий, будто б и не было его вовсе, а малец в ладошке её вновь в размерах велик стал — то с фалангу мизинцевую был, а теперь уж с мизинец целый да горит ярче, будто б свеча восковая. Вышли они из пещеры да зажмурила дева очи свои голубые — ударил ей в глаза свет небесный, что чуть светлее темноты подземной был. Будто б под коже кто поселился, поползла боль колющая по руке, обернуться заставляя против звезды полярной: увидала она замок готический, видом одним пугающий, домишки приземистые да церквушку деревянную с золотым крестом православным. Не стала Миранда креститься заполошно да кланяться, потому как после побоев таких потеряла она веру в Бога, однако ж раньше набожна была до поры той, пока двери соборные не закроются, всё молитвы она читала да помощи просила. Думалось деве, что не помог ей Бог, значит и веры в него быть не может. Больше ей помощи от друга её немого стало, что в секунды считанные раны её исцелил, много ему и надо — кровью он питается да растёт от того, авось и силушка от того прибавляется да горит он ярче цветами алыми. Помимо того привёл он её к месту доходному, где людей для опытов набрать можно, никто о ней здесь не ведает, потому не стану время первое с вилами за ней гоняться да награду за голову её объявлять. Однако ж и тут проблема настала: нужны для опытов инструменты особые, свечи большие, столы деревянные, бумаги заморских да чернила железные... к тому же одежда её не нова стала, даже сшить не из чего. Вздохнула дева и оглядела поселение незнакомое.
– Со времён стародавних люд тут обитает, – сказала она. – Да толстосумов столько, что богатства их на снабжение армии трансильванской хватит, чтоб турков с Балкан изгнать. Поддержка мне нужна... да понять я хочу, на что способен ты, кроме исцеления. Авось силой твоей и сгубить кого можно при желании большом. Разберёмся мы с тобой, ещё всякий нам в ножки кланяться станет, помяни моё слово!
Ухмыльнулась Миранда от слов своих громких, уверенность в ней была, что сумеет она совладать с народов деревенским, всё ж наверняка неучёный тут народ да неграмотный, мало чего разумеет окромя стирки да продолжения рода своего, легко их одурманить получится. А бары — люд впечатлительный, все богатства свои отдадут за чудеса такие, какие малец этот показать может... ежели только выдержит он жестокости той, какую Миранда в голове своей продумывала. Одолела её месть да злоба на люд трансильванский, а там и на человечество целое, нет у неё ни семьи, ни детей, потому за себя лишь только да за друга своего она в ответе пред судьбой самой, неведомо ещё, какие испытания ей ниспосланы будут. Вдруг, как гром сред неба ясного, пролетел над ней крик вороний да в ноги ей брошено перо чёрное, будто б знак какой дурной, всё ж вряд ли птица здоровая перо своё сбросит, однако ж не подумала о том Миранда: подняла она перо воронье да за пазуху себе упрятала, будто б чего делать с ним собралась. С уверенностью полной, вернулась дева в пещеру свою одинокую да страшную, где будут только она да друг её мерцающий. Ко сну отходить пора, а завтра уж и видно всё станет.