Глава XI. Фряжья натура (1/2)
Наступил февраль долгожданный. Уж теплеть стало с деньков первых: текут с крыш капели первые, трогается лёд на речушке деревенской, снег тяжёлый да липкий стал, бегут ручейки грязные в низины лесные али стекают к имению Хайзенбергов, давно уж у них фундамент подмывает. Стал уж из домов своих люд выходить, устали все по избам сидеть да от морозов январских прятаться, пора и быт налаживать да к Мэрцищору мартовскому готовиться. Как радостны детям капели да ручейки были: сделает им мастер деревенских корабликов из дерева дешёвого да пускают они армады свою по ручьям бегущим да подгоняют их речами задорными. Выходили бабы ковры чистить да бельё в реке ледяной стирать, что руки цыпками покроются, а им всё ни по чём, потому как нельзя делу стоять. Мужики ж стали первые поездки в столицы румынские совершать: то ремесленники были да разнорабочие, кому в деревне работы нет, так те в города большие едут. Однако ж только прошла баба одна мимо особняка Димитреску, так увидела, что снесли его да на месте его возводить чего-то собрались, так на то ответ был: велела барыня Альсина Димитреску церковь Феодота Адрианопольского из дерева строить, чтоб было в деревне своё сооружение культовое, где крестить, венчать да отпевать станут. Хлынули туда мужики, всё ж не бывают деньги лишними да и дело это богоугодное — церковь строить. Да всё ж не только тут руки нужны: известно стало, что решил пан Карл Хайзенберг имение родовое сносить, потому нужны ему мужики крепкие да толковые, к тому ж выписал он себе мастера италийского, инженера голландского да геодезиста аглицкого, чтоб помогли ему мечту свою осуществить. А бабам и радость: не будут мужики их вдали от дома шататься да не станут мыслей греховных допускать. Однако ж странно это: как же ж Карл распоряжение такое дать мог, ежели против того был пан Мирча? И тому ответ нашёлся: кто на кладбище деревенском побывать успел, так увидел, что появилось два надгробия на участках семей знатных: пана Мирчи Хайзенберга да... некой панны Илоны Димитреску. Это что ж, выходит тайком барина хоронили? Пока по домам все от холодов прятались, Хайзенберг отца схоронил! А вот кто ж такая Илона эта? Не было у Богдана детей акромя Стефана да и сестёр он не имел, к тому ж всего одна дата на надгробии. Кто поумней да посмышлёней был, тот понял сразу, что схоронили тут младенчика — дочь Стефана и Альсины Димитреску, что в честь бабки своей по линии материнской названа была. Не понесла пани дитёнка, так и останется вдовой бездетной. Жалко девку: хорошая она да ладная, а теперь ни мужа, ни дитя, ни батюшки, сиротинушка она совсем, в замке своём пленницей сидючи.
Дала Альсина обещание брату своему, что заберёт имущество всякое, какое себе она взяла. Уж недели две вывозили ценности всякое, какие теперь уж интерьеры замковые украсить смогут, однако ж какие тут вазы заморские, когда внутри обитель её помпезная на избу мрачную похожа была? Ничего, ежели дойдут руки, то и за ремонт она примется, только б оправиться маленько от смерти батюшкиной. Как везли Димитреску наследство богатое, так и стоит оно под лестницей, что ведёт к опочивальне её: нет у неё на всё места да не разобрала она до сих пор имущество дорогое, что от свёкра Богдана ей досталось. Да к тому ж предлагал ей братец слуг своих: мужиков он для стройки оставит, Эржебет пожилала в покое да одиночестве век свой дожить в избушке деревенской, а вот девок служилых без работы оставили, потому стали они скитаться по домам знатным, работы себе ища. Не приняла их Альсина, потому как у самой слуг немало: много денег они берут за количество своё, чтоб ей одной яства подносить, постель менять да с платьями помогать; взяли себе Беневьенто служанок двух, потому как дочерям свиту свою иметь должно, пусть хоть по одной девке будет; к Моро девицы три пошли: привыкли французы к жизни богатой, потому слуг им побольше надобно, даже не думали они, что траты это лишние; остальные ж по другим домам знатным разбрелись, где выуживали у них секреты барские, авось есть где тайник с золотишком али жену себе пан Карл подыскал, всё ж поторопиться барам нужно: жених-то богатый, а всякому хочется с богачом породниться... потому и отдал Хайзенберг имущество своё сестрице: кто полюбит его, тому и богатства его не нужны станут. Ох, какую ж беду он на Альсину накликал!
Все в деревни близки друг к другу: на одном дворе и крестьянин с паном уживётся, на другом живут простолюдины во дворе барскому да служат ему, как у Моро заведено. Однако ж есть семья одна, у какой будто деревня своя имеется — Беневьенто: живут она на окраине деревенской, нет ничего дальше особняка их старинного да трудно пробраться к ним. Живут она на северо-западе, упирается особняе их в скалы крутые, а позади водопад бьёт, что не мёрзнет он никогда да конца его не видно: зимой покрыта низина туманом густым, а летом радуга там дугой стелится. Тяжек туда путь да никому не по пути имение туда, лишь намеренно едут туда: есть пешая тропка узкая, что скалами да снегами зимними завалена, однако ж рядом есть колея для саней зимних да летних. Но есть овраг, что деревню от владений италийских отделяет: глубокий он да по низу туман думкой густой стелится, что не ясно река там али скалые острые, потому не один мост над ним раскинут, чтоб всегда путь был, а не ждать конца стройки. От водопада да оврагов глубоких всегда тут сыро да холодно, потому стоит два дома всего, где садовник барский да семейство одно обитается. За туманы густые да холод вечный за глаза назвали место это Долиной Туманов, чем детишек малых пугают, будто духи да призраки по ночам ходят, в облаках дымчатых укрываясь от взоров любопытных. Да тем и лучше: не велит Виктор, чтоб дети его с отродьем крестьянским путались.
Шумит водопад неуёмный, вдали птицы весну закликают да слышно, как падает снег тяжёлый с крыши черепичной. Не так велик особняк Беневьенто, как замок Димитреску: два этажа в нём всего да подвал просторный. На первом этаже фойе, коридор запутанный, гостиная просторная с потолком низким да кладовка, где бочки под вино семейное хранятся. Второй этаж жилым был: четыре спальни тут было для хозяев да и всего-то. Куда интеренее подвал был: вела туда лесница винтовая, хранились там вина, еда барская да имущество фамильное, какому на этажах верхних места не нашлось; были комнаты отдельные под вина красные да вина белые, к тому ж была у Виктора мастерская своя, где подбирал он компоненты для вин своих, а ежели не выходило ничего, то бросал он их в колодец подвальный, где мух уж был немеренно да смрад стоял невыносимый. В подвале и кухня была, где служанки еду барам готовились, однако ж душно там всегда, потому как окон нет, что валятся девки на пол от духоты ужасной. Да все вроде б уже проснулись, делами своими занимаясь: Виктор в деревню по вопросу важному отправился, Ирина с утра раннего пред иконами равославными молится, Александр да Энджи уж по дому со смехом резвым носятся, а Донна... засиделась она вчера за книгой о землях дальних, какие Христофор Колумб открыл, потому заснула поздно да и сейчас в грёзах сладких пребывала. Чего только не снилось Беневьенто: и виноградник батюшкин, и земли чужестранные, и... Карл Хайзенберг. Уж больше двух седьмиц с похорон Мирчиных прошло, а всё сидит у неё в голове барин молодой да будто б... улыбается она ему, а он ей, ручищу свою протягивая. Доверяет ему италийка да будто б сердечко её робко при нём бьётся... от чувств прекрасных, каких к Сальваторе Моро она питать не в силах, потому как нет меж ними симпатии взаимной: что он ей не люби, что она ему. Однако ж против волю батюшки своего пойти можно: глава семьи он да жизнь ей дал, потому и станет он судьба дочери своей вершить, к тому ж нет у него дурного на уме — дочь выгодней присторить хочется да будущее ей безбедное обеспечить.
Сладки грёзы да прекрасны так, что в реальность суровую возвращаться не захочется: нет там принуждения да подлости, сам ты во снах своих хозяин да всё по указке твоей делается... в жизни в мирской всегда ты под дудку чью-то пляшешь да ходишь под кем-то, ежели не служишь. Да пора б уж снам и честь знать: расстарались служанки молодые да стали блюда утренние нести, травами италийскими приправленные, что ароматы пряные по всему особняку разносились. Небось чего из кухни италийской наспряпали, всё ж лучшей в свете она считается, не зря ж Екатерина Медичи с собой во Франция повара с родины привезла. Охот был Виктор до кухни предков своих, однако ж никогда настоящих блюд италийских не пробовал, всё было так, как кухарки состряпают. Ирине ж кухня эта поперёк горла была: ей бы чорбы с овощами, стуфата, яхнии да сыра козьего, а её тут оливками закармливают, того гляди сама позоленеет. Но так хороши ароматы эти, что скользнули они под дверь опочивальни девичьей, где Донна просыпаться стала: была она в сорочке из льна серого, локоны смоляные по подушке разбросаны да закуталась она в одеяло тёплое, потому как содит морозом от стен да окон, что согреться никак невозможно. Уж стали размыты сны у Беневьенто, чернотой глаз закрытых сменяясь, потому дрогнули ресницы её да распахнула она очи свои карие, что блестели после сна сладкого. Зевнула италийка, потянулась, села на постели своей, в одеяло укутавшись, да спальню свою оглядела, не изменилось тут ничего за ночь: всё тот же потолок низкий да пространство узкое, отделано всё досками резными из дуба тёмного, шторы из тюля белого задёрнуты, вдоль комнаты кровать большая стоит, за балдахином ярко-красным упрятанная, что всё пространство она собой занимает, есть место лишь для стола письменного, шкафа книжного да стула резного, особо тут и разгуляться негде, то ли дело спальня родительская да братская, а уж с сестрицей одни у неё размеры опочивальне, у той тоже места нет, а ведь ей бегать охота да платьица намерять, что места уж им нет. Да всё ж первым делом как проснётся Донна, то станет судорожно углы спальни своей осматривать — до ужаса да отвращения плесени она боится, какая в капели да зимы тёплые появляется, что стена грибами поростает, спать тут не захочешь! Пробежала дрожь по телу девичьему от воспоминаний неприятных да вылезла она из-под одеяла тёплого: обволок её сразу холод комнатный, что от стен тянется, пусть уж и потеплело да февраль на порог ступил. Однако ж не стала Донна одеваться: села она на стул свой, голову кулаком подпёрла да ждать чего-то стала. Минула минута монотонная да раздался в дверцу опочивальни девичьей стук слабый.
– Войдите, – позволила Беневьенто, даже не думая, что сидит она в одной лишь сорочке ночной, не дай Бог мужик то увидит.
Отворилась дверца со скрипом затрапезным да вошла в спальню служанка молоденькая: росточка она невысокого, кожей бела, волосы смоляные в косу длинную заплетены, глаза голубые в пол опущены, одета она по-простецки да в руках её мисочка серебряная с водой холодной да снегом мокрым. Поклонилась она дочери барской на манер европейский да головы своей не подымает. Приставил её Виктор к дочери своей старшей, как служанку личную, чтоб вела она дела её, неотлучна была да докладывала о разговорах волнодумных да непристойных. Особую заботу пан о дочерях своих имел — чтоб девами они до замужества оставились, иначе позору не оберёшься, какой клеймом на роду Беневьенто останется. Да кто ж станет с Донной блудить? Девка она спокойная да неприметная, никакого кокетства да похоти в голове не держит, одна забота ей — книги читать. Нет у неё учителей да гувернанток, как у брата её, потому всё сама она постигает: на румынском, древнегреческом да италийском читать умеет, немного латынь разумеет, хоть сколько счёт знает, особо интересны ей книги писательниц фряжских, что пишут о правах женщины, гуманизме, образовании женском да прочих проблемах насущных: Изотта Ногарола, Лаура Черета да Кристина Пизанская. Ах, ежели б знал Виктор, какими чтивами дочь его интересуется, то вломил бы плетей знатных, чтоб выбить дурь всякую. Да не поскупится он на удары крепкие... сама Беневьенто в том убедилась недавно... в октябре это было... после похорон Стефана Димитреску. Да то иная история!
– Доброе утро, панна Донна, – поклонилась ей служанка. – Завтрак уж на столе, велела вас матушка ваша позвать.
– Да, спасибо, Каталина, – сказала Донна да подошла к мисочке с водой да снегом: вода там ледяная, потому стала она ей умываться, каждое утро она так делает. – Как там батюшка, матушка, братец да сестрица?
– Батюшка ваш в деревню ушёл, матушка утреню отмолила, пан Александр да панна Энджи по дому бегают, в салочки играются, – ответила Каталина.
– Лучше б книги почитали, ей Богу! – цокнула языком Беневьенто.
– Малы они ещё, панна Донна, – сказала прислуга.
– Как Энджи слухи позорные распространять да жениха себе подбирать, так она не мала уже! – закатила глаза италийка. – Да и как Сашка пить с дружками своими да Альсину позорить, так не мало он уже! Нет у них тяги к наукам... однако ж всё равно люблю я их обоих!
– На то вы им и сестра старшая, – мягко улыбнулась Каталина. – Всё ж и они вас любят.
– Да, любят, – сказала панна, лицо полотенцем промакивая. – Одеваться надо да причесаться.
Не принято в Европе Восточной к завтраку в сорочке ночной да нечёсанной выводить — позор. Да и всё что поколению старшему похабством покажется — всё позор! Опять задумалась Донна о делах своих, потому юркнула Каталина к шкафу её да достала оттуда платье чёрное манера европейского с горлом закрытым да рукавами длинными, не любит фряжка, чтоб кто тело её разглядывал. Не было у Беневьенто карсета тугого да и не нужен он ей: талия у неё тонкая, девичья, беременностью не измученная. Ох, как бранил её отец за платья тёмные, будто б на похороны она собралась али в трауре вечном пребывает, Стефан таким же был! Однако ж не менялась фряжка, потому отстал от неё батюшка да не мучил указками своими, как одеваться ей надобно. Стала Донна в платье заморское наряжаться да всегда выдыхала при том: всё лучше, чем обряжаться в наряды славянские, в каких и на людях показаться стыдно, никак не хотят европейцы восточные моду соседей своих западных перенимать. Осторожна была служанка: всё ж хрупка панна да ранима, чуть чего, так плакать станет, а ей плетей вломят, однако ж доверяла ей Беневьенто, как Королевы европейские фрейлинам своим секреты вверяют. Застегнула Донна кнопки на платье своём да на стул пред зеркалом своим села, голову опустив: был у неё шрам мелкий на глазу правом, какой батюшка её знаком дурным считал, потому особо она скрывала его — то отвернётся, то головы не подымает, то пудрой италийской присыпает, что будто б чем лик свой ангельский она обожгла. Стала Каталина волосы барыни вычёсывать: мягкие они у неё да послушные, конца своими чуть ниже лопаток были, потому всегда в прическе им быть должно, как у бабы любой. Не любила Беневьенто кос длинных да массивных, чтоб голова назад клонилась, потому приучила она прислужницу свою, чтоб заплетала она ей локоны смоляные в косу тугую да в пучок скручивала, чтоб сзади не болтались. Разв может служанка барыни саоей ослушаться? Потому и делала она, как велят, к тому ж не бесовская то причёска, а вполне себе девичья. Не наносила себе Донна и косметики италийской, какой в избытке у неё было, только лишь пудрой глаз изредка присыпет да довольная, не умеет она красоту наводить да и не стремится к тому, кому надо, тот и без краски этой её полюбит. Надела Беневьенто колечко изумрудное на палец тонкий, накинула шаль тёплую на плечи хрупкие, вздохнула глубоко да из опочивальни своей вышла.
Только ступила она за порог спальни своей, как окутали её звуки громкие да ароматы дивные: носятся по особняку Энджи да Александр, мать молитвы пред иконами православными читает да несут едьбу служанки расторопные; пахнет тут ладаном свечей восковых, травами италийскими, оливками да маслинами, хлебом ржаным да кофе эфиопский ароматы тропические источает. Шаль придерживая, спустилась Донна с лестницы скрипучей да в гостиную к завтраку пожаловала: никого за столом нет ещё, только топот братца и сестры слышен да шёпот паны Ирины, что крестится от молитв своих. Была девушка на барыню похожа: платье у неё не фасона девичьего, волосы в причёске строгой да взгляд серьёзный, будто б застряла пани опытная в теле девичьем, всё ж выглядит италийка моложе лет своих, ведь и не скажешь, что ровесница она Альсине. Прошла дочь барская вглубь комнаты да стоит молча, будто б и не дышит, ожидая внимания матушки своей, нельзя её от молитвы отвлекать, всё ж баба она набожная да суеверная, даже Илона с Бьянкой такими не были. И вот перестали шевелиться губы паны Ирины: покрестилась она разок последний да с коленей встала, потому как пред иконой православной стояла. Обернулась пани Беневьенто да увидала дочь свою старшую: не была она так строга к ней, как Виктор, всё ж винил он жену свою за двух девок, что родила она, а Ирина славу Богу возносила, что не отправят дочерей её на войну да не погибнут они от пули али клинка вражеских. Подошла пани к дочери своей, коснулась руками тёплыми щёк её да лба губами коснулась, что улыбнулась девица да так приятно на душе стало, будто б весна пришла.
– Доброе утро, матушка, – поклонилась ей Донна.
– Доброе утро, душа моя, – мягко улыбнулась Ирина. – Поздно ты сегодня поднялась... да вновь утреню пропустила. Грех это!
– Засиделась я за книгами, матушка, – сказала Беневьенто младшая. – О Колумбе да открытиях его.
– Ты б лучше уж традиции французские учила, – сказала Беневьенто старшая. – Для будущей пани Моро они дельными станут.
– Когда б ещё Сальваторе свататься пришёл... – тяжело вздохнула дева.
– Придёт, никуда не денется, сама ж знаешь батюшку своего: как насядет, так не отчепится! – посмеялась женщина. – Ну полно хохотать, пора и к трапезе приступать. Энджи, Александр, довольно козлами скакать! Завтракать пора!
Притих топот моложавый да вошли в гостиную поступью спокойной младшие дети Виктора да Ирины: оба взлохмочены да взъерошены, на чертят походя, однако ж оба уже не дети малые, всё ж ищет им батюшка партии толковые, а им бы обоим только резвиться. Поклонились детушки матушке своей да за стол широкий сели: были тут и оливки с маслинами, и лепёшки неополитанские с сыром да томатами, и хлеб ржаной с мельницы Моро, и кофе эфиопский, и сахар тросниковый, и салат листовой, и артишоки жаренные... Мужик на силу таким насытиться сумеет, однако ж страшно есть хотелось! Ирина ж не впечатлена была: ей бы чорбы овощной да яхнии бобовой, так наелась бы она, а тут с завтраком таким только и делай, что на кухню за чем посъестней захаживай, от того и бока наедаешь. Сидят все да молчат, украдкой друг на друга глядючи, будто б пир какой устроен, а у одного из гостей в бокале яд подмешан... али придатель тут появился. Не шевелятся мать да дочь старшая, будто б ждут чего, а младшие дети так слюной и исходят, потому как набегались, а теперь есть хотят. Пожала Энджи плечами, потянула руки к лепёшкам неополитанским да как даст ей мать по ручонкам ловким, что отдёрнула девица руки да трясти ими от боли стала.
– Как придёт батюшка ваш, так есть станем, – строго сказала Ирина.
– Так зачем же позвали вы нас, матушка? – спросил Александр.
– А затем, что полно по дому козлами скакать, уймитесь вы уж оба! – пожурила их мать. – Оба уж не дети малые, а всё в салочки играетесь! Уж всем вам женихи да невеста подобраны, а вы всё ребячитесь!
– Когда б ещё кто свататься пришёл... – мечтательно сказала Энджи.
– Не боись, полунемец твой мимо особняка нашего не пройдёт... – посмеялся Сашка да на стол внимательно глянул. – А чего ж вина нет?
– А мало едьбы на столе? – спросила его пани.
– Да что ж мы, вино гоним, а сами его и пить не станем? – усмехнулся сын, встал из-за стола да за вином семейным отправился.
– О, Господи, ну хоть бы не при матери! – покачала головой Ирина. – Ведь знаю ж тебя: сейчас лакнёшь да потом с дружками своими нахлешешься.
– Так мы Стефана поминаем, матушка, – спокойно сказал юноша.
– А до того кого вы с Михнёй да Петром поминали? – строго спросила Беневьенто старшая.
– А чего ж не выпить, ежели повод есть? – усмехнулся он. – Сначала женился друг наш покойный, потом матушку свою потерял, потом дитёнок у него был на подходе...
– Безбожник... – под нос себе сказала мать да голову на руки опустила.
Вернулся Александр за стол трапезный: весь масляный да довольный — вино хорошее отыскал, недавно его батюшка сделал из винограда венгерского. Ему б настояться немного, тогда б и вкус богаче был, да разве ж Сашку остановишь? Не слушает он матушки своей набожной, в одном лишь батюшке силу видит... а тот ему и не запрещает вином баловаться, даже одобряет, что сын к делу семейному приобщается. Глаза у Ирины на сына не глядели: мучает он бутылку, пробку вынимая, того гляди разобьёт... да всё равно выпьет, сопьётся ж ведь! Единственный сын да такие непотребства при матери вытворяет, возраста её не жалея, хотя ещё не стара пани, далеко не стара. Как глянет она на сына своего, то понимает, что избаловал его Виктор: пьянки, гулянки, девки молоденькие, гувернантки, прислуга... всё ему одному, потому и ведёт он себя непотребно. Послышался за окном хруст снега тяжёлого, будто катится по нему что-то да остановилось. Идут по сугробах тающим ноги тяжёлые, немудрено, что мужик это, при том точно сюда по делу пришёл, не обознался. Отворилась дверь в гостиную да улыбнулась Ирина, вернулся супруг её дорогой: весь мокрый, что волосы сбились, сапоги от снега тающего мокры, а сам радостный да довольный. Скинул Виктор шапку да шубу свои овчинные да во главу стола сел, развалившись на стуле вальяжно. Так Александр на отца загляделся, что силой неведомой пробку выкрутил да вино красное открыл, однако ж не прикладывается пока к горлу самому, потому как интересна ему радость батюшкина.
– От чего светишься весь? – спросила у мужа Ирина.
– Не зря я по деревне сведения искал да слуг расспрашивал... – ответил Виктор да победно маслину себе в рот закинул.
– Каких слуг? – не поняла Беневьенто старшая.
– Замковых да тех, кто Мирче служили, – ответил Беневьенто старший.
– Зачем? – ничего не понимала пани.
– Баба одним словом... – шумно выдохнул пан старший. – Месяц целый я по деревне носился да теперь разузнал всё!
– Да что разузнал-то?! – уж не выдерживала Энджи.
– Не просто так Богдан в монастырь ушёл... – злорадно посмеялся италиец. – Думалось мне, что оставил он невестке своей замок да всё имущество, что в нём имеется, однако ж ошибся я... В завещении своём Богдан всё имение своё, в какое замок, особняк да мелочь всякая входит, сношеньке своей отписал, потому теперь она и Димитреску полноправная... потомок Чезаре Димитреску! Благодетельница блаженная! Особняк родовой снесла да на месте его велела церковь Феодота Адрианопольского строить...
– Так то мы и без тебя знали, – спокойно сказала жена.
– Так и то не всё! – возразил муж. – Ох, как Илонка Мирче голову вскружила...
– А Илона тут при чём? – не поняла Ирина.
– Дочь любимую Мирче родила! – ответил Виктор. – Составил он завещание такое, что сыну своему имение, золото, серебро да имущество всё отдаёт... а Альсинке ж своей имущество всякое, какое душе её любо станет. Так отписал ей Карл всё имущество, отцом завещанное, себе лишь имение оставил да мелочь всякую. Теперь у Альсины и ковров, и мехов, и картин, и драгоценностей, и ваз, и всего в достатке да избытке! Не пропадёт баба!
– А нам до того дело какое? – спросила Беневьенто старшая. – Их это дело семейное, нечего нам влезать!
– Ой, дура, баба... – покачал головой Беневьенто старший. – Как в церковь ехать, так ты сообразишь, а тут совсем ничего не смыслишь! А ежели так скажу: не желает Карл паном быть, в инженеры податься хочет! Приехала к нему немчура да теперь станет Карл мануфактуру свою строить! Ни прислуги он не себе не оставил, ни имения у него не будет! Только мужики рабочие!
– Так... а я как же ж? – влезла младшая дочь, всё ж давно её в жёны Карлу прочат.
– Другого тебе жениха сыщем! – сразу ответил отец. – Нам такой ненадобен: в подсобке с ним ночевать да сама себе прислуживать! Полно в деревне семей знатных, всякий с нами породниться желает!
– Значит не будет Энджи Хайзенберг? – довольно ухмыльнулась Беневьенто младшая.
– Не будет! – гордо ответил мужчина.
– Стало быть богата теперь Альсина... – задумался Александр. – Не зря она деньги в долг давать стала.
– И тебя пристрою... за вдову друга твоего... – спокойно сказал Виктор.
– За Альсину? – спросил Сашка, хотя сразу всё понял.
– За неё самую! – ответил Беневьенто старший. – Баба она знатная, ладная, сурьёзная, богатая... такая тебе и нужна, чтоб как мамка тебе была!
– Признаться, давно я на неё гляжу... – самодовольно сказал Беневьенто младший. – Утешить бы надо вдовушку в горе её...
– Да совсем вы от золота с ума сошли! – разозлилась Ирина. – Дочь она подруги моей, недавно вдовой стала да выкидыш перенесла! А вы её окучивать собрались! Бога побойтесь, ироды!
– Да сама она муженька своего и прирезала! – вскочил из-за стола Виктор.
– Докажи, что она это сделала! – парировала Беневьенто старшая. – А ежели нечем доказывать, то и не наговаривай на девку! Так и я сказать могу, что Богдан Бьянку отравил, прости Господи!
– Ты что ж, сыну нашему счастья не желаешь? – со спокойствием великим спросил Беневьенто старший.
– Она ж... дочь подруги моей... – ежели заходила речь о счастье чадушек её, то покорна была жена.
– А станет невесткой тебе! – возразил муж.
– Ежели только... – противилась самой себе Ирина.
– Да рассудка вы что ли лишились?! – встряла Донна. – Какой ей замуж теперь?! Она вдова да дитёнка потеряла! Бога побойтесь, нелюди!
– Это кто ж тебе слово-то давал, Донна?! – возмутился Виктор. – Праведницу из себя строишь? А с Хайзенбергом младшим что у тебя было?!
– Я соболезнования выражала... – сглотнула старшая дочь.
– А на торжестве октябрьском что меж вами было? – допытывал отец.
– Разговоры мы дружеские вели... – сжалась дева.
– За разговоры те и была ты плетями бита! – прошипел мужчина. – Али позабыла? Так и напомнить я могу, не посмотрю, что девица ты!
– Не позабыла, батюшка, не позабыла... – совсем напужалась Донна.
– Так и не встревай! – ударил Виктор кулаком по столу. – Такова моя воля!
– А Альсину тебе не жалко? – спросила старшая дочь.
– Так что ж я её, бить стану али мучить? – усмехнулся отец. – Мужа я ей нашёл, так пусть и радуется!
– Не мужа ты ей нашёл, а транжиру да пьяницу, – сказала панна. – Не Альсина вам нужна, а богатства её.
– Так что ж плохого в старости обеспеченной? – поддержал отца Александр.
– А любовь как же ж? – обречённым голосом спросила Донна.
– Кака любовь? – не понял Виктор.
– Така любовь! – ответила старшая дочь. – Как же ж без любви жить можно? Вы с матушкой в любви да согласии живёте, а нам в супруги нелюбимых прочите?
– А кого ж нелюбимых? – спросил отец. – Люба Альсина брату твоему...
– Да похоть это, а не любовь! – резко возразила панна. – От любви сердца в унисон бьются!
– А тебе то откуда это знать? – спросил пан. – Ты жизнь лишь по книгам ведаешь!
– Да что ж я, похоть греховную от любви чистой не отличу? – настаивала на своём дева. – Не умеет любить Сашка! Только себя он, выпивку да золото любит!
– А сама ты кого любишь? – вкрадчиво спросил мужчина.
– Да какая разница? – слабо усмехнулась она. – Всё равно за него меня замуж не отдадут.
– Так чего ты тогда возмущаешься? – шумно выдохнул Виктор. – Молчала б да часа своего ждала! А то плетями заткну!
Сглотнула Донна, голову опустила да лепёшку неополитанскую взяла, только б делом себя занять, чтоб не ругался батюшка строгий. Ухмыльнулся довольно Виктор, что сумел он дочь старшую заткнуть, а то больно говорлива она стала от чтив своих вольнодумных, всё ж должно девке смирной да покорной быть сначала отцу своему, а апосля и мужу своему. И какое дело ей до Альсины Димитреску? Женится на ней Александр и будет как сыр в масле поживать, а Урсула Моро другого себе жениха сыщет, никуда не денется! Иное дело, что строптива Альсина, к ней бы помягче да поласковей, чтоб не поминала она супруга почившего, иначе и от ворот поворот даст без стыда да стеснения всякого. Не умеет так Сашка, потому как был он такой же, как Стефан, однако ж у того хоть сколько серьёзности было, а тут ребёнка к вдове молодой посылаются, и правда она ему за мамку будет. Как жалко было Донне Альсину, что даже подруги её близкие, Энджи да Урсула, так посочувствовать не сумеют, да и разве ж это дружба, когда к одной из подруг зависть питают да за спиной козни страшные плетут, раны свежие беребя? А отец довольный сидит, маслины в рот одну за другой закидывая: утихомирил он жену да дочь старшую, утешил дочь младшую да пристроил сына единственного, только б кто глупостей не наделал, иначе насмарку пойдут все труды его. Быстро ел Сашка, еле жевать успевал да вином запивал, уж больно торопился он к невесте названной, будто пёс цепному, какому команду дали, а Альсина жертвой теперь стала. Не глядят глаза Ирины на сына своего: когда ж она успела дитёнка своего упустить? Лишь Доннушка покорна да тиха была, Энджи болтлива без меры да Александр шалопай редкостный, уж правда ему не жена нужна, а мамка... но не Альсина ж ведь! Да, старше она его, но всего на несколько годков, что будто сестра она ему старшая будет, не более того. За что ж клевать Димитреску без дела стали? То Стефан на неё ревностью да пьянством своими обрушился, а теперь род Беневьенто стревятниками хищными сгущаться стал, только лишь Ирина да Донна зла ей не хотят, потому как знают сына да брата своего: боль он головная, не иначе, только и будет по деревне пьяным носиться да девок портить, пока жёнушка в замке верность ему хранить будет. Ели они в тишине гробовой, будто поминают кого, однако ж не мешало это никому, словно и должно так, потому не заводилось боле разговоров семейных. Доел Беневьенто младший завтрак свой, облизал приборы столовые, руки о скатерть вытер да прихватил бутылку вина непочатого, потому как прежнюю бутылку всю вылакал.
– Благодарствую за трапезу семейную, но пора мне! – сказал Александр, маслину прихватив.
– Опять к Михне да Петру пойдёшь? – без удивления спросила Ирина, сминая в руке кусок хлеба ржаного.
– Нет, матушка, – самодовольно ответила Сашка. – К вдовушке нашей свататься пойду!
– Пьяный такой? – спросила Донна.