Hell’s Bells (2/2)

Они заходят в ее ателье, она закрывает дверь на ключ. Долохов, устроившись на диване, говорит, что знать ничего не знает про мертвых кавалеров. Но ложь он не скрывает. Амелия злится.

— Кто дал тебе право вмешиваться в мою жизнь? — шипит она, но обещанный кофе все равно ставит на столик.

— Такие как я, всегда защищали таких как ты, — фаталистично заявляет Антонин.

— Ты, что — с сарказмом в голосе выдает Дюма, — Ангел Смерти, дорогуша?

В этот момент что-то переломилось. Они минуту смотрят друг на друга. Удивлены.

— А давай вот это мы с тобой обсудим, когда я сам к тебе приду, — тихо говорит Долохов.

Амелия ежится, вот так неожиданность.

— Хорошо, — сдается она, и продолжает. — Передай своему Лорду или, как ты там его зовёшь, что у нас все кончено. Я живу свою жизнь дальше, он живет свою. Точка. У меня никого не было после него, но мастурбировать я уже устала.

— Ты все еще его носишь, — замечает старый друг, указывая на ее кулон.

— Да, как напоминание о всем том хорошем, что у нас с Томом было. Но я не книга, которую можно поставить на полку и забыть.

Еще полчаса они беседуют о своих жизнях после школы, затем Долохов покупает у неё приглянувшийся мужской костюм. Он ему правда понравился, а ещё ему хочется хоть как–то извинится за неудобства.

— И передай нашему темнейшеству, — в дверях говорит Амелия, — что если он решит заявится, в дом его не пущу, пусть целует дверь и трахает замочную скважину.

Долохов хрипло смеется и покидает ателье.

***

Декабрь проходит в новогодней суматохе. Сразу после Рождества молодой цветочник, постоянно дарящий цветы, начинает скрываться от Амелии в глубине магазина. А девушка думает о том, кто его запугал: Долохов, или сам Том Реддл явился лично?

В Новый год она остается в Париже. Ночью под елкой на ковре с бутылкой шампанского разбирает новые модели, что она будет шить и предлагать в предстоящем году. Стук в дверь.

— Закрыто! — по привычке кричит она.

Снова стук. Она устало поднимается, подходит и смотрит в витражное стекло двери. Видит до боли знакомое лицо.

— Проваливай! — кричит она и возвращается в глубь комнаты. Такой себе подарок на Новый год.

— Дорогая, — слышит она из–за двери, — ты же знаешь, что кусок дерева с примитивной магией меня не остановит.

— Шесть лет! — она подлетает к двери и кричит что есть силы. — Тебя не было шесть лет, Том! Скажи, Мерлина ради, на кой мне тебя пускать?!

— Ну, — смеется он, в окнах поблизости начинает загораться свет, — мы можем и дальше перекрикиваться через дверь, а завтра станем свежей сплетней для твоих соседей.

— Lâche! — ругается она и впускает ночного гостя.

Он входит в ее дом так, как будто это и его дом тоже. Наглость. Он бросает сумку на диван для гостей. Медленно движется по комнате и осматривает все. Молчат. Он останавливается у комода с фотографиями. Рассматривает их, а затем спрашивает, указывая на одну:

— Это твоя няня?

— Да.

Он идет дальше и обойдя всю комнату останавливается перед Амелией, которая стоит скрестив руки на груди.

— Ты одна? — спрашивает он, как бы между прочим.

— Да.

— Да? А мне говорили, ты гуляешь с мужчинами.

— Так же как и гуляла бы с собакой, если бы она у меня была, — резко отвечает она, а потом продолжает. — Если ты так пытаешься узнать есть ли у меня кто–то, то нет. У меня никого нет. А ты также чист? Или у тебя были другие женщина за эти шесть лет?

— Были, — выдыхает он и идет в сторону елки, подбирает с пола бутылку шампанского, — и знаешь что я к ним чувствовал?

— Даже не представляю, — иронично говорит она, наблюдая как Том возвращается к ней.

— Ничего, — говорит он, игнорируя ее выпад, — их было несколько, и я думал, что если сейчас каждую убью, то не почувствую ничего.

Амелия не хочет знать, убил ли он их по итогу или нет.

— В отличие от тебя, — продолжает он и делает глоток из бутылки, после чего предлагает выпить и ей.

— Как это мило, — с отвращением говори девушка и делает глоток.

Она смотрит в его лицо. Он немного изменился, стал старше, бледнее, под глазами залегли тени.

— В отличие от тебя, — повторяет он, забирает бутылку из ее рук, и ставит на стойку. — Помнишь, как ты переживала тут вашу семейную драму? Ты выглядела такой больной, я боялся, что тебя не станет. Эта мысль разбивала мне сердце.

— О. Так у тебя все–такие есть сердце? — смело спрашивает она, опуская руки и гордо вскидывая голову.

— Видно для тебя оно у меня и есть, — тихо шепчет он и целует ее.

Она должна бы его оттолкнуть и дать пощечину. Но все наоборот, она обхватывает руками его шею и прижимается как можно ближе.

— Моя спальня. — шепчет она между поцелуями.

Он подхватывает ее на руки и несёт на второй этаж.