Часть 10 (2/2)

— Но он не твой gospodin.

Суэ аккуратно вытаскивает свои пальцы из цепкой хватки ребенка, проводит осторожно по его невинному лицу, очерчивая брови, скользя, едва-едва касаясь, по виску к закрытым векам, и останавливает свое нежное касание на пухлой детской щеке.

— Он тоже всего лишь ребенок.

Всего лишь дитя, которому точно не место на эшафоте.

***</p>

Какаши Хатаке узнает ее.

По голосу ли, по ощущению, запаху, взгляду, походке.

По чувству вины, засевшему у него внутри.

Просто узнает.

— Хоши, — его голос сначала неуверенный, а после твердый. — Хоши-сан!

Она стоит у дерева с потускневшими надписями, вырезанными на грубой коре, поворачивается к нему лицом и очень знакомо склоняет голову к плечу, едва не выбивая в нем остатки его здравомыслия.

Безумие. Это чертово безумие!

Слишком часто в последнее время перед ним из мертвых восстают те, кого он похоронил.

— Капитан? Рада, что вы живы.

«До сих пор», — звучит в его голове эхом окончание фразы, буквально выбивающей из-под его ног почву.

Как… как она вообще может быть спокойна после такого? После того, что было, после того, что они все сделали, после того, что он сделал.

— Почему? — он хочет говорить спокойно. Но внутри — буря. Он будто замерзший во времени стеклянный сосуд с водой, который треснул и уже разбился, ударившись об жесткую поверхность, вдребезги, но застыл на мгновение. Еще не развалившийся на части, но уже безвозвратно разбитый. — Почему?!

— Почему? — этот недоуменный и вопросительный тон выводит его из себя.

— Ты действительно… не понимаешь? — да как так можно?!

Почему не сказала, что жива? Почему не вернулась? Почему кинулась под его руку? Почему не хотела жить, поблагодарила за смерть?!

Почему ты жива? Почему спасла?

Почему-почему-почему?!

Зачем?!

— Люди… странные, — этот спокойный голос и взгляд. Она касается потемневших надписей пальцами, проводит по ним и выглядит абсолютно спокойной. — Я не понимаю твоего вопроса. И не понимаю, зачем мне в таком случае вообще на него отвечать?

Невыносимо.

Невыносимо!..

Он хватает ее за плечи, встряхивает, разворачивает к себе, грубо толкает к дереву, заставляя налететь на него спиной, смотрит на нее в упор и просто…

Просто молчит.

Почему-то жжет глаза. Почему-то хочется не то наорать, не то врезать, не то…

Но с губ вместо крика и брани срывается лишь вопрос:

— Почему ты не сказала, что жива?

Суэ смотрит на него снизу вверх, на лицо, затянутое маской, после чего заглядывает в глаза.

— А это было важным?

Было ли это важным?

Было ли это важным?!

Для Хатаке Какаши — да, это было чертовски важным. Жизненно необходимым, мучительно нужным.

Все это время он чувствовал себя последним ублюдком, мразью. Он презирал себя, не спал ночами.

Ненавидел себя и весь мир. Но себя — больше. За слабость, за эгоизм, за свою человечность и привязанность к тем, кого любил и кем дорожил, и из-за этого готов был жертвовать товарищами.

Потому что отчасти, глубоко в душе, он сначала был рад, что это была не Рин.

Пока эта радость не обернулась страшным ядом и осознанием, какое он ничтожество.

Но для девочки с седыми волосами и бесчувственным взглядом, который стал счастливым, когда она умирала от его руки на его же руках, это было абсолютно не важным?..

Она все так же смотрела, все так же реагировала. Не осуждала, не ненавидела.

Ей было все равно.

И от этого становится страшнее. От того, что она всегда знала, всегда понимала, все видела. Изначально. Гораздо лучше, чем кто-либо другой, его эгоизм и принимала его с абсолютным спокойствием, будто это естественно, будто так и надо.

Не осуждала, не ненавидела. Ни ярости, ни гнева.

Будто ничего не было.

Будто все его поступки естественные. Решение — правильные. И нет в них ничего аморального. Осуждаемого, отвратительного, мерзостного, грязного и испорченного.

«Ты всего лишь человек», — Какаши эта невысказанная мысль, этот вывод, простая истина потрясает до глубины его искрошенной души.

Какаши Хатаке теряется, не знает, что сказать, что ответить, как вообще отреагировать на…

Он дергает ее на себя, обхватывает, прижимает так, будто она самое важное в жизни, утыкается ей в макушку носом и скулит, словно собака.

Точнее так, как и должен скулить он — подранная, побитая жизнью шавка.

— Прости! Прости-прости-прости меня. Я не хотел. Не хотел.

Ей это было абсолютно не нужно. Но знакомо.

Но ему было необходимо.

Суэ понимает и не понимает одновременно. Касается чужих плеч и растрепанной макушки неуверенно, неловко гладит, пытаясь успокоить.

— Все в порядке.

— В порядке?! Я тебя почти убил!

— Это было не больно, — успокаивающе говорит Суэ, но, кажется, все же делает что-то не так, так как ее в прошлом командир истерически смеется.

В этот момент с неба начинает сыпаться крупными хлопьями первый снег.

Они стоят под деревом. Замершие в молчании и тишине, выдыхая пар, что смешивался между ними и поднимался к голым ветвям.

Холодно.

***</p>

Через два месяца после того, как она тихо и бесшумно покидает Коноху, чтобы выполнить договор, призывные псы с печатями Кушины Узумаки на лбу находят ее след.

Какаши Хатаке протягивает ей свиток с приказом Хокаге о том, что он должен следить за ней и быть ее сопровождающим. Так как от нее зависит жизнь Джинчуурики деревни. О том, чтобы ее в случае чего было проще найти, позаботилась Кушина Узумаки, первым делом нарисовав печать кровью своего сына, видимо откопав старые записи о том, что все включающиеся в договор между собой тесно связаны.

— Делай что хочешь, капитан, — безразлично бросает в огонь Суэ бумагу. — Только не мешай.

— Пес. С этого дня зови меня Псом.

Она смотрит на него, разглядывает долго сквозь свет и танцующие языки пламени костра, после чего отрезает от пойманной и уже приготовленной добычи кусок мяса вместе с костью, кладет в походную тарелку и кидает ему через костер, не сомневаясь, что он ее подхватит.

Мясо, приготовленное по рецепту из прошлой жизни, пахнет изумительно. А разделение пищи у костра — все равно что договор о перемирии.

Знает ли об этом Пес, ее не волнует. Ему придется об этом узнать. Потому что, судя по всему, им предстоит долгое сосуществование друг с другом.

— Зови меня Суэ.

Впереди лежал путь в страну Травы, в поисках будущей аловласой жрицы храма Смерти. Что до сопровождающего? Если хочет, пусть идет, глядишь, где-нибудь потеряется.

А если не потеряется…

Судьба — штука непредсказуемая. Кто знает, что может произойти?