Часть 10 (1/2)

Ничего не болит. Дыхание чистое, легкое. Кровать мягкая, уютная.

Пахнет лавандой.

Почему именно ей, Суэ не знает, но этот запах напоминает о доме. О разрушенном и потерянном в болотах Храме, стоящем на костях и тысяче могил. Напоминает о букетах, что приносили в спальню маленькому господину служанки.

Она любила фиолетовый цвет. Любила запах лаванды, что приносил за собой мягкие и тихие сны<span class="footnote" id="fn_31438716_0"></span>.

Вот только у Орочимару никогда не пахло лавандой. Поэтому Суэ приоткрывает глаза, смотрит сквозь прорези маски на потолок палаты. Прислушивается, улавливает АНБУ за дверью и стенами, на крыше и на нижнем этаже. В отличие от серых и безликих Корней, от этих исходит более четкое ощущение «живости».

Суэ откидывает одеяло, опускает ноги на прохладный пол и босая делает несколько легких шагов. Больничная одежда — рубаха и штаны — не сковывает движения. Бинты чуть тянут грудь, но это не страшно.

АНБУ активизируются, но Суэ до них нет дела. Три шага до окна, резкое движение — открыть створку, впустить свежий воздух, вдохнуть полной грудью, положив ладони на подоконник.

— Вам запрещается выходить из палаты, — голос одного из теней раздается за ее спиной. Суэ лишь легко кивает.

— Где сейчас Орочимару-сама?

АНБУ молчит.

Суэ прикрывает глаза, оборачивается, смотрит лишь мгновение. Охранник отвечать не собирается. Что ж, досадно.

Два шага вперед, навстречу АНБУ, третий в сторону, четвертый скользящий, пятый — и Суэ размывается серой дымкой в восприятии сторожевых псов и исчезает.

Тревога поднимается моментально. Суэ лишь чуть качает головой.

В предрассветных сумерках она невидима. И неслышима.

В личном убежище Змея, где у Суэ есть свой угол, она стягивает с себя больничную одежду, слегка отсыревшую от утреннего, еще не улегшегося тумана и стоит перед зеркалом, пальцем проводя по черным линиям, что паутиной растеклись от сердца по старым белесым шрамам, постепенно теряясь в цвете, переходя уже в привычную сеть. Налитые чернилами линии вызывают из глубины души и сознания радость, почти чистейший восторг, трепет.

Заключенный договор с Богом Смерти этого мира вызывает на глазах слезы счастья.

Богов много. Миров много. А Шинигами назначил цену. Пусть для других неподъемную, неполноценную, но… если наградой будет забвение — то оно того стоит.

Главное выполнить часть сделки. Сделать Бога сильнее, уничтожив Еретика, возродив почитателей Бога Смерти и воспитав жрицу Смерти.

Зародить в потомках верность, взрастить так, чтобы не было страха перед Богом.

Да, клан Узумаки ушел в забвение. Но пока есть Идея, есть Путь и те, кто в него верит, Бог Смерти будет властвовать на этой земле и будет силен.

Суэ облачается в свою привычную экипировку, надевает маску, улыбаясь уголками губ, и покидает убежище, чтобы спустя полчаса поисков опуститься на одно колено перед Орочимару-сама, положив перед собой клинок, но теперь не рукоятью в сторону господина, а острием. Но все еще в ножнах.

— Прошу освободить меня от службы, Орочимару-сама.

Временная служба подходит к концу.

Ее не волнует ни Третий Хокаге, ни Главы Кланов, ни АНБУ в зале собраний. Она пришла сюда с просьбой о прекращении своей службы именно ему и намерением уйти с его позволения. Если же она получит отказ, то ей придется вытащить клинок из ножен, а это будет означать, что она все равно уйдет, но уже с обнаженным клинком против всех.

Она хочет окончить все мирно.

***</p>

Минато Намикадзе недоволен. Его недовольство особенно выражается в льдисто-синих глазах, обращенных в сторону Орочимару.

— Это был ваш лучший АНБУ, Орочимару-сан?

Орочимару ухмыляется, смотрит искоса своими змеиными глазами и нарочно затягивает паузу.

— Допустим, — тихий смешок и все те же многозначительные паузы. — Лучш-ш-ший.

И снова эти паузы.

Которых Минато не понимает. Их смысла не улавливает.

— Орочимару-сан, — голос звучит предупреждающе.

Все знают, что что-то произошло. Кушина толком не пришла в себя и не может помочь, его дочь под наблюдением Цунадэ и ей ничего не угрожает, а вот Наруто… с Наруто все сложнее.

Минато Намикадзе, благодаря своей жене, хорошо разбирался в фуиндзюцу, но в тонкости Клана своей супруги никогда не углублялся. Да и Кушина, при всей своей любви и доверии, наотрез отказалась что-либо говорить об Узумаки, что слышать чужакам не полагалось. Даже ему.

Но Минато Намикадзе не дурак, а еще умеет слушать и делать выводы. Жена не рассказывала ему, а вот Наруто с раннего детства засыпал под сказки и легенды про Бога Смерти Шинигами-сама и основателя Клана Узумаки, который умудрился с ним договориться и даже выторговать не только свою жизнь в обмен на жизни других.

Кровавые демоны Узумаки не зря носили свое звание. Красные волосы, словно кровь врагов, по легендам стали такими, как раз и окрасившись чужой кровью, которую пролил во славу Бога Смерти и выполнения договора Первый Узумаки.

Печать на его сыне странная. От девушки в безликой маске веет могилами и холодом, незримым присутствием Шинигами.

Легенды ли, сказки, но Четвертому Хокаге совсем не хочется обнаружить нежданные сюрпризы.

Такие, как покрасневшие волосы своего сына Наруто, как в тех сказках, рассказанных Кушиной ему перед сном.

У всех, ради кого заключался договор в обмен на чужие жизни, в память о принесенных жертвах волосы становились кровавыми.

У первого же Узумаки волосы были белыми.

— Тебе повезло, Минато-кун, — Белый Змей смотрит на него прямо и без своей излюбленной ухмылки.

— И в чем же мое везение?

— В выборе учеников, — и снова эта усмешка, полная скрытых смыслов. — Они у тебя с того света любят возвращаться. А главное, иногда еще и умеют.

Минато Намикадзе пристально смотрит на закрытую дверь нового Главы Корня и устало потирает ладонями лицо, откидываясь на спинку стула.

О чем он хотел сказать?

Что он имел в виду?

Все его ученики всегда ходили по краю. Что Обито с того света вернулся, что Рин чудом осталась жива, Какаши — тот еще отдельный вид самоубийцы с маниакальными наклонностями.

Еще и эта неуловимая АНБУ…

Минато Намикадзе замирает, пораженный догадкой.

У Желтой Молнии был еще и четвертый ученик. Неуловимая, серая, незаметная.

Погибшая.

Только тела так и не нашли.

— Хоши? — имя, которое упоминать было табу, прозвучало в тишине кабинета слишком зловеще.

Это надо обдумать. Надо успокоиться, надо… проверить свою семью. Это лучшее успокоительное.

***</p>

— Тише, малыш, — говорить приходилось беззвучно. Суэ стояла на коленях в отдельной палате, обвешанной печатями, и ласково, мягко улыбалась, уложив голову на бортик кроватки, выставив руку вперед.

Наруто недовольно ворочался во сне, хмурился, но цепко продолжал держать ее пальцы, не давая выбраться.

Сильный малыш.

Суэ разглядывала детское лицо в обрамлении темно-красных волос, в темноте казавшихся черными, и не двигалась с места, боясь потревожить.

Ребенок мучился, хныкал, так как печать еще жгла и чуть-чуть зудела. Обычными средствами унять неприятные ощущения было нельзя, но одно прикосновение холода и теней мира мертвых, оставленных еще витать вокруг Суэ последним подарком от Шинигами, успокоило нежную кожу ребенка.

Он сладко спал, больше ничем и никем не потревоженный.

Фарфоровая маска Суэ лежала рядом на полу палаты. Тусклый свет луны из окна, оплетенного фуин, проникал в комнату, рассеянными игривыми искрами путаясь в ее серебряных волосах.

Когда дверь палаты почти бесшумно отворилась и на пороге застыла фигура женщины, Суэ даже не вздрогнула, продолжая пребывать на своем посту.

Женщина не подняла крика. Только замерла на месте, прежде чем зайти в палату бесшумным шагом, быстрым жестом останавливая схватившегося за оружие стража в маске пса.

Все еще ослабленная, но уже идущая к выздоровлению Узумаки Кушина замерла рядом грозной тенью, цепко рассматривая открывшуюся перед ней картину, после чего спокойно опустилась рядом под возмущенное и напряженное молчание приставленного АНБУ.

— Зачем? — голос женщины спокоен, но в глазах отражается буря.

Суэ даже не поворачивает в ее сторону голову.

— Он похож.

— На кого?

— На моего gospodina.

Кушина Узумаки не понимает слова, сказанного на другом языке, но распознает его смысл.