Глава 1. Ли Юэ. (1/2)
Портовый город Ли Юэ встретил повозку гомоном шумных улиц и голосам, каким позавидовали бы лучшие ораторы, торговцев, завлекающих прохожих купить самые лучшие в мире шелка, камни и фрукты со свежей рыбой. Оставаясь по-прежнему под тканью, прикрывающий ящики с товаром, Кэйа мог полагаться только на собственный слух и то, насколько ясно запахло солёным и свежим — так, как пахнет только море. И в груди вдруг воцарилось такое спокойствие, что он едва не пропустил момент, когда, судя по отдалившимся голосам перевозчика и покупателя, стоило незаметно выскользнуть из телеги, юркнув за ближайший угол здания. Кэйа вдыхает и выдыхает несколько раз, прежде чем развернуться и вернуться на площадь.
В лицо ударяет яркий свет — вывески, доски причала, камень стен домов и сами наряды людей — всё настолько светлое, будто отражает каждый луч полуденного солнца над оживлённой толпой. День в самом разгаре. Кэйа жмурится и почему-то улыбается в ответ этому радостному городу, пока облегчение всё чётче возвышается над остальными чувствами. Он смог, он убежал из Мондштада, он покинул всё старое, чтобы стать здесь совершенно новым человеком, которого никогда в жизни не повстречает Дилюк Рагнвиндр.
И одно это имя вызывает ноющую боль в грудной клетке, пока Кэйа уже не дышит — пытается хотя бы вдохнуть, беспомощно ловя воздух ртом, будто выброшенная на берег рыба. Будто человек, развалившийся по кускам, оставленным другим местам и людям. Будто тот, кто пустышкой без эмоций попал в новое место, оставив все чувства в старом. Будто глупец, пытающийся заставить тело жить без в дребезги разбитой души. Он впитывает в себя восторженные голоса толпы, проецируя на собственном лице чужие улыбки. Сколько раз Кэйа был уже в Ли Юэ, сколько раз стоял прямо здесь, на этой самой площади, будучи уже взрослым человеком. Но сейчас… это не его жизнь. И это осознание внезапно так больно режет по тому единственному живому, что ещё осталось в нём, что хочется сжаться в комок на той самой телеге, уехать обратно в Мондштадт.
Чтобы потом всю оставшуюся жизнь жалеть об этом, повторяя собственные ошибки. Потому что разве он мог поступить иначе? Был ли вообще тогда хоть какой-то выбор или всего лишь кто-то наверху капнул кляксой на их страницы жизни, перемешав буквы и строчки в непонятные символы, пропитанные непрощёнными обидами? Кэйа не верил в богов, он им не поклонялся. Он говорил «слава Барбатосу», когда хотел позлить Розарию, и кричал «аллилуйа», когда с сарказмом отмечал медленно копошащихся новобранцев на горизонте.
Возможно, стоило бы воздать дань Селестии за то, что так вовремя спасла его жизнь. Но если бы Селестия и правда следила за ними, если бы боги наблюдали за каждым шагом людей, как пишут в книгах и молитвах… Тогда они позволили бы Кэйе умереть.
Кто-то толкает его в плечо, и, не удержавшись на худых ногах, Кэйа падает на колени, но так и не касается земли. Его несёт куда-то толпой, которая мгновенно превращается в течение бурного потока, забирая мальчишку с собой. Просто вперёд, без цели, без конкретного пути. И, если бы сейчас Кэйа мог хоть что-то решать, он бы всё равно позволил себе поиграть в судьбу. В ту самую, что чужими ногами отдавливает ему все пальцы, а локтями пинает рёбра, выбивая из груди последний воздух. Кэйа снова чувствует себя ребёнком: беспомощным и потерянным в огромном городе.
А потом его кто-то отшвыривает с дороги так, что от удара о чей-то прилавок, голова кругом идёт. Над ухом вдруг кричат, так громко на незнакомом языке, который смутно распознаётся как наречие Ли Юэ. И быстрой мыслью проносится в голове смутная догадка: неужели единственным багажом из прошлого он взял с собой лишь воспоминания о той другой жизни, которую хотелось забыть, сохранив одновременно кошмаром и самым лучшим сном? По лицу прилетает оплеуха, а на глаза наворачиваются слёзы.
— Пошёл вон, мелкий попрошайка!
Кэйа бежит, снова бежит, пока в горле стоит ком, не дающий закричать от той несправедливости; о том, что он рыцарь Ордо Фавониус, что он, в конце концов, сын Последнего Регента, что он брат некоронованного короля винной индустрии. Но лишь кусает себе губы до крови. Здесь ничего этого нет, ни достижений, ни памяти о том, кем был он сам. Дилюк сейчас такой же мальчишка как и он, а Джинн, скорее всего, ещё живёт своей самой счастливой жизнью в полной семье. И Кэйа уже не может сдержать слёз, утирая их измазанными где-то кулаками, лишь больше пачкая лицо. Так по-детски и так позорно. Но ведь так и ведут себя дети.
Ноги запутываются сами собой, спотыкаются о каждую неровность мощеной дороги, заставляя вновь и вновь падать, разбивая колени. Кэйа не помнит, то ли он сам оказался в богами забытой части причала, где скрип прогнивших досок отзывается скребущимися кошками на сердце, то ли это его вытолкали пинками в спину. Да и, впрочем, не до этого становится, когда в нос ударяет аромат свежих фруктов, а живот предательски вторит какофонии спутанных мыслей, и Кэйа не контролирует себя, когда хватает упавший у кого-то на пол закатник, прижимая к себе его и воровато оглядываясь, отбегая за какие-то ящики. Лишь бы подальше, лишь бы не увидели и не осудили, лишь бы снова не побили.
По рукам и подбородку течёт сок, когда Кэйа жадно вгрызается во фрукт, забывая о всех правилах приличия и о том, как постадает его репутация, застукай капитана кавалерии кто-то за подобной дикостью. Вот только забывает он выкинуть из головы, что сейчас он и близко не похож на рыцаря — жалкий мальчонка, вымазанный в пыли и липком соку. Вместо него критика внезапно находится у голоса над головой.
— Хм, серьёзно? Мог бы и заплатить сначала, — голос брезгливо усмехается, будто не его обладательница в такой же простой и неопрятной одежде и с взлохмаченными платиновыми волосами вихрем.
Кэйа сначала вздрагивает, отшатываясь и зажимая голову руками, готовый к новой порции тумаков, и лишь потом смотрит выше, где на ящике, за которым он схоронился, восседает как на троне девчонка едва ли старше нынешнего его — идеально ровная спина и оценивающий взгляд сверху вниз. В её руках — слишком чистых для этого места — такой же закатник, а янтарные глаза смеются, пока девочка протягивает ему фрукт, улыбаясь тонкими потрескавшимися губами. И резко отстраняет руку, стоит Кэйе потянуться навстречу.
— Двести моры! — вместо закатника перед недовольным лицом Кэйи оказыается детская ладошка, покрытая мозолями от тяжёлой работы. И вдруг становятся заметны несколько перебинтованных пальцев, а светловолосая девочка больше не кажется если не сошедшим божеством, то точно императрицей.
— У меня ничего, — Кэйа осекается, не понимая, почему должен оправдываться перед незнакомкой, которая вряд ли осознаёт, что перед ней будующий прославленный капитан самого Ордо Фавониус. — Они и не твои вовсе!