сегодня (иваой) (1/2)

За час до встречи Тоору решает — сегодня. Он скажет. Поставит жирную, твердую точку, разрубит этот гордиев узел раз и навсегда. Так дальше продолжаться не может.

Так больше не может жить он сам.

Как бы ни любил, как бы ни желал оставаться рядом. Хватит. Не так он себе представлял их отношения. Все свернуло совсем не туда и слишком уж затянулось. Они оба завязли чересчур глубоко. Это неправильно.

Он прервет эту ядовитую связь. Сегодня.

Ойкава хватает подушку с соседней половины кровати и роняет себе на лицо, плотно прижимая. Сучит ногами по постели, взбивая свежую отельную простынь. Прям как маленький. Вода в душе шумит, а полуотчаянный то ли вой, то ли рык глушит плотный слой перьев в подушке, и Иваизуми, конечно, ничего не слышит. Сколько он уже там сидит? Обещал сполоснуться с дороги и сразу выйти.

Ойкава размякает, раскидывает конечности звездочкой, продолжая лежать с подушкой на голове, и тяжело дышит. Пиздец как хочется разрыдаться, но он не плакал, наверное, с того просранного Карасуно матча в старшей школе. Сейчас то поражение уже далеко не на первом месте его разочарований.

— Ты чего тут натворил, Дуракава?

Хаджиме ругается и хлещет его влажным полотенцем по голой ляжке. Тоору ойкает от неожиданности и спихивает подушку в сторону. Номер постепенно наполняется запахом стандартного гостиничного шампуня, исходящего от горячего после душа тела Иваизуми.

— Ты долго, Ива-чан, я ждать устал, — нудит Ойкава и косится взглядом на непозволительно красивого Хаджиме, когда тот вытирает влажные волосы. — И не тряси тут своими причиндалами у меня перед лицом.

Тоору перекатывается на кровати к дальнему краю и снова пялится, буквально облизывая взглядом каждый сантиметр вожделенного тела. Пока еще можно. Осталось чуть-чуть, и нужно впитывать — выжигать глубоко на подкорках — все линии мускулов, все родинки, шрамы, изгибы. Всего Ива-чана. И неважно, что Тоору даже с закрытыми глазами помнит, что на локте след от раны, когда Хаджиме рухнул с тарзанки за домом. А на правой икре бледная полоска от старого пореза — распорол арматурой, когда гоняли летом по заброшенной стройке.

— А сам че изголяешься тогда и голой жопой светишь? — фыркает Иваизуми и плюхается рядом.

Хлобысь! Шлепок по крепкой заднице Тоору звонко раздается в стенах номера.

— Ай, блин! Ива-ча-а-ан, за что? — капризничает Ойкава и кидает в Хаджиме подушку. — Точно след останется.

— За то что языком молотишь херню всякую. А мог бы рот чем-то другим занять.

Иваизуми швыряет полотенце на пол и наваливается сверху на Тоору.

— Задавишь же, — кокетливо жалуется тот и елозит, чтобы полностью развернуться к Хаджиме лицом.

— Давно б уже так и сделал, если б мог, — якобы ворчит Иваизуми. Стискивает пальцами запястья Тоору, прижимая к матрасу. Смотрит глазами своими невозможными, щурясь так, что у Ойкавы все клубком внутри от предвкушения сворачивается. — Дурака ты кусок.

Целует, как голодный, горячо, зверско — Ойкава плавится. Терзает губы, языком буквально трахает, аж задохнуться от наслаждения хочется. Тоору стонет в поцелуй, мычит гортанно, и Иваизуми продолжает натиск. Кусает за губу, тянет на себя, вырывая из горла Тоору еще один протяжный стон, а потом на мгновение отпускает с тихим чмоканьем, так что между ними тянется тонкая и прозрачная ниточка слюны.

— Ива-чан, — у Ойкавы грудь часто вздымается от загнанного дыхания, — ты меня совсем не щадишь.

Куксится наигранно, едва пряча хитрющую ухмылку (вот же типичный Говнюкава, с любовью думает Ива-чан), и лижет саднящие губы.

— Опять, гляжу, распизделся. Открой-ка рот, только молча.

Приказывает, глаза дикие, и Ойкаву жесть как ведет от этого властного тона и хриплого от возбуждения голоса. Каждый раз штырит, как в первый, сколько бы лет ни прошло.

Ойкава — послушный мальчик, выполняет все указания. Хаджиме медленно, даже лениво, обводит кончиком языка по кромке его зубов, щекочет чувствительное нёбо, буквально вылизывает. Тоору толкается языком ему навстречу, будто борьбу затевает, а потом начинает со вкусом посасывать.

Иваизуми опять отстраняется первым, но всего на секунду. Переводит дыхание и перемещается к основанию челюсти. Тоору тихо всхлипывает, когда Хаджиме добирается мелкими поцелуями вдоль подбородка до самого уха. Втягивает мочку в рот, причмокивает. Ойкава сладко мычит и коротко вздрагивает, когда Хаджиме прикусывает мягкую кожицу и сопит.

Переплетая их пальцы в замок, Иваизуми вновь возвращается к губам Тоору и целует, но на этот раз медленней и нежней, словно смакуя. Чувствует, как крепкий стояк Ойкавы тычет в живот, растирая по коже первые капли смазки. У самого уже тоже яйца гудят.

Разомлевший Тоору следит из-под полуопушенных век, как Иваизуми привстает и присаживается на коленки. Без его жаркого тела Ойкава ощущает легкую прохладу на коже, а без тяжести веса Хаджиме на себе становится как-то пусто.

— Ложись на живот, — снова командует Ива-чан.

Водит на пробу ладонью по члену вверх-вниз, дразнит. Наблюдает, как разнеженный ласками Ойкава под ним от такого вида на слюну исходит и жадно сглатывает.

Неторопливо перекатываясь, Тоору чувствует как сильные руки Хаджиме подхватывают его, впиваясь в бока, и ставят в коленно-локтевую. По рукам разливается слабость, поэтому Тоору позволяет себе растянуться, падает грудью на подушку, и только поддерживаемая Ива-чаном задница торчит кверху.

— Хм, смотрю, уже наиграться с дыркой своей успел, пока меня ждал? Или еще дома начал? — с азартом спрашивает Хаджиме и трет подушечкой пальца около входа.

Тоору отклячивает задницу, чуть дергается навстречу. Просит. Изнывает уже. Хаджиме вводит палец буквально на две фаланги, раззадоривает и вынимает обратно, и так повторяет несколько раз.

— Ива-ча-а-ан, пожалуйста, — куда-то в матрас хнычет Ойкава.