true neutral // A-side (2/2)

Реальность, конечно, далеко не такая сахарная и радужная. В реальности Марк долго продумывает, что и как он скажет, чтобы не сделать хуже, а потом ещё дольше повторяет свою историю разным экспертам даже не на одной комиссии, а на нескольких. Он выдаёт свои показания осторожно, дозированно, нигде не упоминая о том, как они с Женей стали близки, обходясь размытыми, неконкретными формулировками. Его вечно подключают туда по лагающей видеосвязи, слова то и дело теряются, Марка часто просят повторить, много переспрашивают — а он с лёгким раздражением думает, что записали б его уже на видео и крутили бы так, в записи. Но неизменно повторяет и отвечает, никогда не позволяет раздражению себя победить. Если он не способен для Жени вытерпеть даже такую формальность, то что он тогда ему заливал про свою безумную любовь. Тогда грош цена будет такой любви.

Естественно, за то, что он полез в сложные материи и пытался чему-то там обучать искусственный интеллект, Марку делают беспощадный выговор — но слова, какими бы унизительными они ни были, остаются лишь словами. Золотые медали на шее у Марка — теперь их аж две — прочно закрепляют за ним статус главной надежды отечественной мужской одиночки, делают его неприкосновенным. Выговоры Марка не трогают совсем. А вот то, насколько затягиваются все эти унылые, невозможные экспертные комиссии, очень даже трогают. Марку жутко думать, что за время всех этих допросов и обсуждений, может быть, от Жени уже ничего не осталось, нечего теперь чинить. Насколько телу необходим процессор, заменяющий мозг? Как тело живёт без процессора — вдруг оно только стремительно разлагается и умирает? Эти мысли терзают изнутри, никак от них не избавиться. Марк плохо спит. По ночам ему снится лицо Жени — бледное, с запавшими глазами, с отчётливыми пятнами разложения. Снится кровь, стекающая по губам, строго сжатым в нитку, по подбородку и длинной белой шее. И всё это из-за Марка: не влезь он со своими мечтами об оживающем мальчике, Женя сейчас был бы в порядке. Брал бы призовые места, радовал бы федру, окупая вложенные в него деньги и старания, а главное — был бы жив и цел. По ночам Марк изгрызает подушку и мается глухим отчаянием. Ему не говорят, к какому решению в итоге приходит комиссия. Вообще ничего не говорят, просто велят готовиться к следующему старту. Но какое тут может быть «готовиться», когда Марк в кусках. Он отчаянно мониторит новости, не находит ничего об искусственном интеллекте в группе Профессора и постепенно теряет надежду. Видимо, этот неудавшийся проект решили спустить на тормозах и больше к нему не возвращаться.

Марк благодарен Светлане Владимировне за то, что большинство интервью перед новым стартом она берёт на себя, ловко отвечает на вопросы, отбирая инициативу у растерявшегося ученика, и не позволяет влезть в душу. Сам он категорически не способен излучать ни энтузиазм, ни оптимизм. У него в груди словно ширится чёрная дыра, в которую валится всё: и золотые медали, и грядущая Олимпиада, и ласковое внимание фанатов. Он погубил Женьку, уверял, что будет беречь, а сам погубил. Тяжело тащить на себе это осознание; Марк непрерывно винит себя и не вполне понимает, как тяжесть вины ещё не сломала ему спину. Возможно, только потому, что в голове засело упрямое «надо катать». Надо обязательно, это его долг — тем более, что одного из спортсменов он сам выбил из обоймы.

Жени в списках олимпийской сборной предсказуемо нет, ни в основном составе, ни в запасных. Конечно, откуда бы ему теперь там взяться. Но Марк лелеял в груди надежду — а теперь эта надежда окончательно поломана. Всё. В этом сезоне Жени уже точно не будет, и никаких гарантий, что его рискнут потянуть в следующий. Как будто похоже на окончательный приговор. Марк шерстит интернет из последних сил, всё пытается найти какие-нибудь обнадёживающие новости — а находит вместо этого статью, в который кто-то любопытный и дотошный разбирает происхождение искина. Марк залпом проглатывает её всю. Женя, конечно, говорил ему про то, что процессор наживлён на обычное человеческое тело, но это воспринималось как-то блёкло, легко и не страшно. Как что-то обыденное, вроде сборки компьютера. Теперь же у Марка складывается в голове цельная картинка, пока он читает про умеренно непримечательного юниора, согласившегося лечь под хирургический нож ради науки, результатов и сдвоенной мечты, федры и своей собственной. Причём поди ещё пойми, в каком порядке эти приоритеты расставлять.

Теперь понятно, почему Женя выглядел таким ослепительно живым. Потому что он и был живым, не из пробирки. И понятно, почему так неестественно выглядит ровный машинный взгляд на светлом лице, и откуда взялся тянущийся под волосами шрам, долгий и рубленый. Марка тошнит от самого себя: он влез куда не просили и всё сломал, прикрываясь лучшими намерениями, разрушил то, к чему Женя долго и целенаправленно шёл. Марк старается об этом не думать, такие мысли подтачивают изнутри — но отмахнуться от них не получается, они всё равно пробираются в мозг и жалят, как ядовитые змеи.

Не время об этом думать. Каким бы ужасным ни оказалось то, что он натворил, он сейчас не имеет права впадать в самоуничижение и пытаться закопаться в могилку. От него вообще-то ждут подвигов и свершений, на него болельщики возлагают ожидания и, может быть, даже надежды. Ему надо тренироваться, вот он и тренируется. Много болтает с Андреем, обсуждая пекинские перспективы и — глупо отрицать, что он почти непрерывно об этом думает — ждёт, когда до красноярской базы доберётся группа Профессора, чтобы выпытать, что в итоге стало с Женей. Хоть бы был живой, пожалуйста.

Но вселенная как будто не хочет, чтобы Марк успокоился, а хочет, чтобы он вкусил ответной кармы за содеянное сполна — ему, наверное, нельзя проводить такие буддийские параллели с учётом ей насквозь христианской программы? Профессор, как назло, не торопится, а потом и вовсе по новостным каналам пролетает «молния»: у Миши Коляды ковид, Мишу снимают с Олимпиады. Теперь Профессор появится на базе только если с Лизой и только в том случае, если кому-то из девушек потребуется замена. Марк глухо мается и подумывает начать клянчить у всех встречных и поперечных номер Профессора. Плевать, насколько нелепо и жалко это будет выглядеть. Он сам себе вымотает все нервы, если так и будет болтаться в неизвестности.

Марк искренне ожидает увидеть на базе Петю Гуменника, как первого номера в списке запасных. С Петей они, вроде, нормально ладят, это будет неплохая компания на большой старт сродни компании Андрея. Вселенная и здесь распоряжается по-другому, и однажды утром, выходя на тренировку, Марк вдруг утыкается взглядом в знакомую светлую макушку на льду.

Быть не может.

Сердце сперва пропускает несколько ударов — а потом, как с цепи сорвавшись, начинает бешено колотиться, неистово молотится о рёбра до боли, почти крошится, разрываясь от собственного истошного бега. Это Женя, точно Женя, Марк узнает его из миллиона — по светлым волосам, по задумчивому наклону головы, по бесконечно точным движениям, выверенным до последнего миллиметра. По тому, как у самого всё сладко обмирает внутри от будоражащих воспоминаний и невероятного притяжения.

— Женя! — орёт Марк, почти завывает и вылетает на лёд, спотыкаясь от спешки. — Женя! Ты здесь, правда здесь? Чудо, блин, какое же ты чудо! Я-то боялся, не увижу тебя больше…

Женя оборачивается, и слова замирают у Марка в горле. Зелёные глаза — гладкие-гладкие, как отполированная яшма, и прозрачные. Марк словно смотрит сквозь тонкое стекло, за которым пустота, равнодушная, холодная, стылая. Глаза Жени его не узнают, за ними только сухое безразличие.

— Ты Марк, — ровно озвучивает искин. Нет и доли того тёплого узнавания, с которым они встречались на этапах Кубка России, всё вымерзло, всё отмерло. — Приятно встретить тебя, Марк. Я рад быть твоим товарищем по сборной, — он явно гонит какое-то стандартное приветствие, а Марк таращится на него во все глаза. Это ничего, что Женя сейчас такой весь застывший, что вся его живость, к которой он так долго шёл, оказалась обнулена и сброшена. В этот раз они будут осторожнее, у них обязательно всё получится, надо только…

— Женя! — окликает от бортика Профессор. — Подойди за указаниями.

Женя послушно катит к Профессору. Марк машинально тянется за ним следом, не желая его вот так сразу отпускать, как дивное видение, — и потому успевает услышать, как беспощадно припечатывает Профессор:

— Дополнительная задача: не взаимодействовать с Марком Кондратюком.

Женя на миг склоняет голову и прикрывает глаза, словно ставит эту задачу на полку, в ряд с другими ей подобными.

— Дополнительная задача активирована, — говорит он машинно и ровно. — Разрешите выполнять основную задачу? — Профессор кивает, и Женя возвращается к центру катка, ловко огибая Марка по большой дуге и не касаясь его даже взглядом.

У Марка рухнувшие надежды сбиваются в горле в горький колючий ком.

— Зачем? — полузадушенно спрашивает он у Профессора. — Я же совсем не собирался ломать его ещё раз! Зачем сразу вот так?

— Ты и в прошлый раз наверняка не собирался его ломать. Однако же сорвал ему процессор с резьбы, — невесело усмехается Профессор. И неумолимо качает головой: — Так будет лучше. Ты наверняка мне сейчас не веришь, но так правда к лучшему. Это исключает возможность того, что ты неосознанно, по незнанию навредишь снова. Да и кроме того: не рассчитывай на то, что это тот же Женя, с которым ты сумел подружиться. В нём многое переработали. «Устранили уязвимости» — или, по-простому, подвинули его модель дальше от человека и ближе к машине. Не жди, что он будет реагировать на тебя так же, как прежде. Плюс, при поломке он умудрился стереть себе добрую половину памяти. То, что относилось к прыжкам, удалось восстановить по остаткам записей — а вот о вашей дружбе не сохранилось ничего. Совсем. Первое время комиссия даже не верила в твои показания — настолько ты не фигурировал в сохранившейся памяти.

Марк кивает, чувствуя, как ему вдруг начинает горячо щипать глаза. Добрый, славный, чудесный Женя — он до последнего пытался вытащить Марка из-под удара, чтобы Марку не влетело за совращение искина. И вытащил ведь! Что это было, если не горячая забота, если, наконец, не любовь? Севшим голосом Марк заверяет Профессора, что понимает необходимость таких суровых мер.

Умом он и правда понимает: действительно, где он, а где вся эта робототехника? И навредить по неумехе из лучших побуждений будет проще простого. Но глупое сердце, эта сентиментальная мышца, совершенно не хочет с разумом соглашаться. Марк изнывает от невозможности заговорить с Женей, хоть на миг прикоснуться к нему. Женя исполняет поставленную перед ним дополнительную задачу со всей честностью. Он не отвечает на попытки Марка кинуть в него «приветом» или задать вопрос, всё так же обходит его по дуге, чтобы избежать прикосновений, даже лишний взгляд на Марка старается не ронять — так, не больше, чем необходимо, чтобы понять, где сейчас Марк и надо ли начинать активно его избегать. Эта старательная отстранённость душит и ранит, но с ней совершенно невозможно бороться.

Что, угораздило втрескаться в машину, идиота кусок? Вот и получи теперь.

Но уж лучше так, непрерывно страдать от неразделённой любви. Потому что так Женька хотя бы есть, больше не сломанный и очень-очень живой. Женя полностью погружён в подготовку к Олимпиаде — это, видимо, его «основная задача». Он отрабатывает прыжки, много бьётся над связками и дорожками, пытаясь в них что-то отточить и улучшить, и вообще как будто ничего кроме своих программ не видит и не знает. Девочки из «Хрустального» находят его прикольным и занятным. Марк им искренне завидует — им не запрещено «взаимодействовать» с Женей, они интереса ради проверяют его возможности как поисковика, переводчика, анализатора и ещё как чёрт знает чего. Остаются, кажется, очень довольны и всё ещё заинтересованы. Они подбивают Профессора показать им возможности искина пошире, приказать ему сделать что-то эдакое, что человек не в силах. Профессор строго-настрого отказывает — он относится к искину со всей серьёзностью, очевидно, не желая провалить с ним ещё один старт. Более того, Жене прилетает дополнительное указание не вестись на провокации и трюков по запросу публики не исполнять. Вряд ли девочки попросили бы что-то, отчего искин бы немедленно перегрелся и развалился на составные части. Но, с другой стороны, Марк понимает желание Профессора перестраховаться. Он, будь его воля, сам бы занимался тем же самым и даже более рьяно. Но ему, если как следует поразмыслить, больше веры нет. Он уже один раз всё очень качественно испортил.

На тренировках Марк смотрит, как Женя вкручивается в прыжки, стройный, лёгкий и точный, и мысленно повторяет: ты живой, как же я рад, что ты живой. Это сейчас главное; Марк думает, что немедленно желать большего будет хамством и наглостью.

Вот только в груди всё равно больно жжёт.

Марк заставляет себя не выпадать из тренировочного процесса, но всё равно так или иначе выпадает. Слушает вполуха, порой невпопад отвечает на вопросы, а изредка, когда становится совсем худо, валит прыжки на тренировках, обтирая собой лёд. Он, конечно, выбрал не самое подходящее время для того, чтобы страдать от разбитого вдребезги сердца, но что уж теперь поделаешь. Сердце — мышца ужасно своевольная, и календарь ей не указ.

Очередной день, который Марк мысленно помечает для себя как «худо», ничем не отличается от предыдущих таких же паршивых дней. Видеть Женю, кружащего рядом на льду, на расстоянии вытянутой руки, но не касаться его кажется невыносимым, не смотреть на него — невозможным. Марк беззастенчиво пялится на его точные движения, валит свои прогоны, получает по ушам и дополнительную отработку, валит и её тоже, а после долго сидит на катке в одиночестве, ругая себя «безвольным жужелом». Нельзя, никак нельзя сейчас тратить время на то, чтобы быть сентиментальным болваном — а Марк ведь тем и занят.

Он слышит лёгкие шаги в проходе и рассеянно гадает, кому они могут принадлежать — не Светлане Владимировне точно, она не разбрасывается на то, чтобы деликатно подкрадываться со спины. Потом плеча осторожно касается ладонь, Марк оборачивается — и натыкается взглядом на гладкие зелёные глаза.

Его хватает только на то, чтобы изумлённо подавиться именем:

— Женя?..