true neutral // A-side (1/2)
Марк пребывает в благостном неведении, пока у него прямо под боком происходит катастрофа.
Марку вообще кажется, что у него всё прекрасно. У него вышла хорошая короткая и как будто есть все шансы зацепиться за пьедестал в произвольной. Понятно, что Женя со своими машинно-божественными прыжками его наверняка переедет и не поперхнётся. Но с остальными-то как будто можно бороться? Остальных-то будто бы можно двигать? Надо только в произвольной сделать всё аккуратно.
Но Марк и «аккуратно» — конечно, понятия несовместимые. Вместо того, чтобы прокатить, ничем не рискуя, он пролетает на грани возможностей, с громом и грохотом. И готов цепляться за лёд зубами — но такой уж надрывный героизм оказывается лишним. Цепляться зубами не приходится. Марк не роняет ни одного элемента. После проката он в кике смотрит на свои оценки с глубоким недоверием — неужели это всё ему? все вот эти конские цифры? По окончании произвольных дичайшее недоверие только усиливается. Что, и эти финальные результаты ему? Это итоговое первое место? Быть не может!
На награждении он стоит на верхней ступени пьедестала, давится счастьем и всё ищет бестолковым взглядом Женю. Немыслимо, что его нет на пьедестале вообще — Марку это кажется неправильным. Как Женя мог не зацепиться на пьедестал при такой хорошей короткой? Быть такого не может. Что-то случилось. Марка царапает беспокойство, всё время грызёт на самом краю сознания, отравляя торжество. Оно превращается в тревожный набат, когда уже после пресски Марк добирается до общей таблицы и рассматривает баллы за произвольную. У Жени не может быть таких цифр. Даже в Сочи, где его ломало и раздирало на части невыполнимой командой, баллы за произвольную были выше. Цифры, которые Марк видит сейчас, похожи одновременно на жалкие ошмётки и на крик о помощи.
Абсолютно точно что-то случилось. Что-то очень плохое.
Марк бросается искать Женю. И рассчитывает снова найти его в комнате, как после Сочи — но комната встречает его оглушительной пустотой. Половина, принадлежащая Жене, вся как вылизанная. Там и так почти не было вещей, а теперь их нет совсем, даже тени присутствия не осталось. Марк рассеянно садится было на Женину кровать, но тут же снова вскакивает. Нет времени тупить и пялиться в никуда. Нужно понять, что случилось.
Он полагает, что следующим логичным шагом будет отыскать Профессора — кому ещё быть в курсе, как не Профессору, — и с этой мыслью звонит Светлане Владимировне, чтобы сократить количество беготни.
— В чём дело, золотой? Почему у тебя такой голос, как будто кто-то умер? — легко приветствует его Светлана Владимировна.
— Да никто вроде пока не умер, — осторожно отвечает Марк. Его от этого вскользь брошенного слова передёргивает — а вот если окажется, что Женька страшно сломался? можно ли будет считать, что он умер? Марк гонит от себя дурные мысли и торопливо спрашивает: — Вы не знаете, случайно, где Профессор, в смысле, Алексей Николаевич? Я с ним, эээ, хотел поговорить о… кое о чём, в общем.
— Менять тренера в разгар сезона тебя не пустят, — шутливо информирует его Светлана Владимировна. И пока Марк задыхается — ну не время сейчас для шуток, ну ему же правда очень важно! — всё так же легко переходит от шуток к более серьёзному тону: — Вообще, Алексей Николаевич уже собрался уезжать. Что-то там с его андроидом… Если тебе срочно, то, может, догонишь ещё.
У Марка сердце бултыхается в горле. Что там с андроидом, такое, что надо срочно уезжать? Марк торопливо сипит в трубку благодарность и бросается бежать.
Ему удаётся застать Профессора в холле, причём явно в последний момент, в пальто и с чемоданом. Марк бросается за ним.
— Алексей Николаевич! — зовёт он; его голос панически мечется под сводами холла. — Что с Женей? Я видел его баллы за произвольную… он же не мог столько набрать! Что случилось?
— Поломка, — коротко отвечает Алексей Николаевич. Марк бесцеремонно ловит его за рукав пальто, не замечая собственной наглости.
— Расскажите мне, — настойчиво просит он. — Я… Мы с Женей… вроде подружились за время этапов. Мне важно. Пожалуйста, расскажите.
Профессор вздыхает.
— Это мило, что ты отнёсся к нему как к живому, — терпеливо говорит он. — Но он не вполне живой, он процессор в человеческой оболочке. И этот процессор в этой оболочке не прижился. Вызвал воспаление и стал отсоединяться. Вот и всё.
Марк обмирает.
— В каком смысле — всё? — переспрашивает он, дрожа. У него в голове со щелчками соединяются факты, вяжутся в длинную цепочку, и щелчки эти похожи на грохот осыпающихся надежд. Женя говорил, что ингибиторы подавляют все ощущения — должно быть, он перестал их принимать, чтобы лучше чувствовать, — а ещё он говорил, что ингибиторы не дают процессору отойти, по сути, держат его — вот потому, наверное, процессор и отвалился сейчас, и всё это, если разобраться, произошло из-за Марка. — Вы что… не будете его чинить? Оставите так? Он умрёт?
— Не драматизируй, — строго говорит Профессор. И замечает: — Если бы речь шла просто о программном сбое, вызванном противоречивыми командами, то я бы, конечно, постарался его отстоять. Он вышел неплохим парнем, хоть и неживым, старательным, и потенциал явно был. Но раз дело в том, что сама конструкция в основе своей себя не оправдала… вряд ли на этот проект будут тратить деньги и время дальше. — Он похлопывает Марка по плечу, советует: — Поменьше думай о нём как о живом. Так будет легче, — и спускается по лестнице.
Марк не сразу сбрасывает оцепенение. Его тяжело придавливает осознанием того, что он натворил. Женя — всё. Не будет больше Жени, ни на катке, ни за его пределами. Его превратят в груду металлолома и мёртвого мяса. Всё.
Но нельзя же так!
— Это я сломал его! — отчаянно выкрикивает Марк вдогонку. И несётся за Профессором, перескакивает через несколько ступеней и едва не летит с лестницы кубарем. — Не разбирайте его, не трогайте его, пожалуйста! Он ни в чём не виноват, он бы выиграл все эти дурацкие турниры, если бы я к нему не лез, он так старался!.. Вы сможете починить его? Вернуть его? Я больше не подойду к нему, обещаю, — слова горчат на языке, но Марк всё равно их произносит. Женя не заслуживает того, чтобы стать просто выключенным процессором. И даже — он же, по сути… умрёт, если его выключить? Тогда тем более нужно вступаться за него любыми способами. Здесь цена не может оказаться слишком большой.
Профессор останавливается. Скользит по Марку внимательным взглядом. Требует: — Рассказывай подробности. Почему считаешь, что дело в тебе?
— Я пытался научить его… дружить. Чувствовать всякое, — осторожно говорит Марк, вовремя проглатывая слово «любить» — ему кажется, оно сейчас сделает только хуже. — Он же таким настоящим выглядит! А глаза мёртвые совсем. Ну так же невозможно! Я прочитал в интернете, что он самообучаемый, вот и пытался… научить… Он, наверное, перестал эти свои таблетки есть, чтобы лучше чувствовать то, о чём я говорю, вот и… процессор… — он мучительно давится словами, не в силах закончить. Господи. Он, кажется, убил Женьку своей навязчивой любовью. Как теперь с этим жить?
Профессор продолжает смотреть внимательно. У него лицо совершенно нечитаемое, не разберёшь, что он про такие откровения думает.
— Ты сможешь это повторить, если тебя спросят? — вдруг интересуется он.
— Кто — спросит? — теряется Марк. Профессор неопределённо, почти неуловимо поводит плечом.
— Ну, например, комиссия, которая будет принимать решение об утилизации андроида. Мало ли, тебя на неё вызовут, — расплывчато говорит он.
У Марка сердце бьётся о рёбра до боли, почти крошится. О какой ещё утилизации? Нет-нет, ни в коем случае, с Женей так нельзя!
— Да, — моментально обещает Марк. — Это ведь поможет… сохранить Женю? Тогда конечно. Я всё повторю, кому угодно, сколько угодно раз, — внутри него болезненно загорается надежда. Ещё как будто не всё потеряно, ещё можно зацепиться за последний шанс.
— Будь на связи, — лаконично роняет Профессор на прощание. И всё-таки уходит, оставляя Марка наедине с его полными надеждами фантазиями. В этих фантазиях он швыряет свои показания судьям в лицо, как гранату, и добивается справедливости, и снова обнимает Женю — а Женя в этих фантазиях наконец свободен от узких рамок прыжковых задач и волен учиться чему угодно. Хоть бы и любви.