chaotic neutral // B-side (2/2)

Женя некоторое время осмысляет это альтернативное определение зашитых в его код триггеров и находит его в целом удовлетворительным, после чего подтверждает: — Ты примерно прав. Нажимают, как кнопку на автомате. И я слушаюсь. Можно и так описать.

Марк вздыхает, кивает — и вдруг открыто тянется обнять. Расшатанная система отзывается на прикосновение целой серией тревожных всполохов, не выдерживая очередного давления, она стремительно теряет остатки стабильности. Женя дёргается в сторону, вырывается из рук Марка и снова вынужден навалиться на бортик, чтобы устоять на ногах. Его трясёт. Система разрывается истерическими предупреждениями, она проваливается куда-то под нижнюю границу допустимой стабильности. Женя зажмуривается — ему надо ограничить поток входящей информации, чтобы было проще справиться со всем, что накатывает, отсечь хотя бы визуальный слой — и говорит, забыв обернуть вежливостью жёсткость искусственного интеллекта: — Марк, перестань. Ты делаешь хуже.

— О, — потерянно звучит в ответ. Женя продолжает не смотреть: он уверен, что если сейчас взглянуть, можно увидеть такое лицо и такие глаза, что последний островок стабильности пошатнётся и уйдёт под воду. Марк накрывает ладонью его руку, лежащую на бортике. Женя спешит сконцентрироваться на коснувшемся пальцев отзвуке тепла — куда оно уходит дальше, это тепло? Где отзывается? По каким нейронам бежит это ощущение?

— Я тебя люблю, — тихо и почему-то очень печально говорит Марк. — Передай это своему процессору, ладно? Что для этого понадобится, в двоичный код перевести? Я не умею просто. Мне кажется, у меня совсем не выходит говорить так, чтобы он меня понимал, — и срывается с места, оставляя Женю один на один с этим откровением и с собственной головой.

Если бы в систему была встроена тревожная сирена, она бы сейчас громко завывала. Потому что система, очевидно, осыпается вся, как в ледоход. Дотащить бы её до прокатов хоть на четверть целой. Женя торопливо подсчитывает вероятность того, что двадцать пять процентов стабильности у него всё же сохранится к прокатам. Расчёты говорят, что вероятность близка к нулю — если всё оставить как есть и учесть ещё, что возможны вот такие внезапные разговоры.

Женя окончательно разваливает утреннюю тренировку, за ней следом — вечернюю, сбивая колени об лёд, и после тренировки, уже в номере рассматривает впечатляющие синяки и делает углублённую калибровку. Ему надо по максимуму найти и вычистить все мало-мальски конфликтные файлы, всё, что хоть как-то подрывает стабильность системы. Любые доли процента будут ценны в этой гонке со временем. Он перелопачивает память на всех слоях, от самых активных до самых глубоких. И все конфликтные файлы разделяет на три группы. Одна связана с прокатами и невыполнимой задачей прорваться в финал Гран-При. Рядом мигают сухие математические выкладки: сумма, которую нужно набрать за два проката, на десять баллов выше, чем самый оптимистичный бест сезона, даже если его собирать с разных стартов. Вторая группа — воспоминания, связанные с Марком. Женя осознаёт всю нерациональность этого решения, но классифицирует эти воспоминания как «дорогие» и готов пожертвовать ими только в том случае, если другого выхода не будет. Поэтому он первым делом разбирается с третьей группой. Туда летит любая спорная мелочь, любая конфликтная шелуха, всё, что хоть чуть-чуть подтачивает стабильность. Женя удаляет все файлы из третьей группы, потом несколькими способами строит прогноз: хватит ли этого, чтобы пронести систему через этап Гран-при не поломанной окончательно. Даже по самому пессимистичному прогнозу — как будто с крохотным запасом, но можно. Женя рискует и оставляет Марка.

В любом случае, основной удар его системе наносит спущенная сверху команда, причём продолжает наносить непрерывно. Десять процентов здесь уже не спасут — а если судить по расчётам, и не убьют тоже.

Цифры продолжают осыпаться.

Стабильность системы: 45,8%

Короткая программа катастрофически не складывается. Алгоритм ещё способен поддерживать ритм и основные линии танго, но этого недостаточно. Разболтанная система срывает прыжки, и нельзя даже попытаться их спасти — настолько они недокручены. Женю пошатывает, когда он выезжает со льда. Он машинально обновляет свою статистику и видит, как ломаются и проседают все показатели. Если так пойдёт и дальше, произвольная вовсе ничего не оставит от заработанных в прошлом сезоне цифр.

Баллы за короткую выходят плачевными и усложняют борьбу за подиум в разы. Женя разумно ожидает, что команду выигрывать и выходить в финал отменят, потому что миссия очевидно получается ещё более невыполнимой, чем прежде. Вместо этого в телефонной трубке сухо и повелительно сообщают, что всё подсчитано, что нужные баллы по-прежнему ещё можно набрать и что необходимо бороться до конца. Женя мстительно удаляет этот разговор почти полностью, оставив лишь самую суть. Которой, впрочем, достаточно для того, чтобы система продолжала шататься и оседать.

Как будто этого мало, вечером в номер заглядывает Марк.

— Женя, мне так жаль! — тарахтит он и прорывается в комнату, игнорируя запоздалые попытки Жени его не впустить. — Я не совсем понимаю: это наша федра, да? Погнала тебя туда, куда ты пока не дотягиваешься? Убила тебя? Ах, чтоб их!.. У тебя же такие твёрдые прыжки были! Ты так их выезжал из любого положения почти! А теперь? Такое чувство, будто они взаправду тебя убили. Жень, ты в целом как? Ты… ох. Видел бы ты своё лицо. Ты не в норме. Я могу что-то сделать, чтобы помочь тебе?

Женя быстро считает, может ли он действительно в какой-то степени опереться на Марка сейчас и как-то с его помощью стабилизироваться. Вариантов нет. Вернее, мысленно поправляет себя Женя, есть один. Не самый приятный, загнанный почти в самый конец линейки приоритетов, но тем не менее.

— Ты можешь, — соглашается Женя. — Правда, ни тебе, ни мне это не понравится. Но ты можешь.

— Звучит жутковато, — замечает Марк, но доверчиво подходит ближе. — Только, знаешь, смотреть на то, как ты ломаешься, ещё более жутко. Так и кажется, что из тебя вот-вот винты и шестерёнки в разные стороны полетят от напряжения, хоть я и знаю теперь, что ни винтов, ни шестерёнок у тебя внутри нет. Поэтому выкладывай, какой у тебя план. Сделаю всё, что смогу.

Женя думает, что та внезапная тяжесть, с которой заготовленные слова давят на корень языка — это наверняка какая-то разновидность боли.

— Помнишь, я обещал сохранить воспоминания о тебе? Давно, ещё в прошлом сезоне? — спрашивает Женя. Марк проворно кивает. — Так вот. Освободи меня, пожалуйста, от этого обещания. Разреши мне удалять их.

Он догадывается, что Марк воспримет эту просьбу без восторга. Но то, как вытягивается лицо Марка и как горестно темнеют глаза, превосходит худшие ожидания.

— О. Значит, я настолько тебе мешаю? — тонко спрашивает он. И давит вздох: — Ну да, это правильно, наверное. Я, получается, тебя сбиваю? Отвлекаю? Логично, ты же кататься должен, а тут я со своими чувствами всякими… как помеха. Конечно. Конечно, я тебя освобождаю, удаляй, что должен. Я понимаю.

— Не понимаешь, — протестует Женя и тянется к плечу Марка. — Я бы не попросил тебя об этом, если бы сейчас не сошлось столько факторов в одном месте в одно время. Если бы у меня были способы стабилизироваться не за счёт тебя — но их так мало, что они почти наверняка не помогут. Я дорожу тобой, я постараюсь по максимуму сохранить тебя. Но мне нужна эта возможность, банально для того, чтобы в случае необходимости я мог за счёт удаления этих файлов не позволить системе начать саморазрушаться. Ты прав, когда говоришь, что вот-вот полетят винты и шестерёнки — они и летят, только не снаружи, а внутри, — он мимоходом касается виска. — Там всё на соплях уже, если честно.

Марк смотрит, не дыша — Женя запоминает, как красиво дыхание замирает у Марка на приоткрытых губах, запоминает вопреки тому, что это не имеет смысла, что придётся расстаться с этим файлом почти сразу, — а потом бросается Жене навстречу как в омут.

— Тогда можно, я сейчас обниму тебя? Я ненадолго, а потом ты сразу забудешь это всё, чтобы не мешало, — шепчет он, задыхаясь. И обнимает, не дожидаясь разрешения, тесно жмётся к груди, накрывает обеими ладонями голову Жени, как куполом — а у Жени опять в голове всё качается, и завывает, и переливается тревожным красным. Это очевидно уничтожает его, но вместе с тем — удивительно, как такое желание формируется на такой совершенно не подходящей для него базе, — он бы охотно остался жить под этим куполом ладоней, потому что от него разливается хрупкое тепло и хрупкое же чувство защищённости. — Что ж ты сразу с этого не начал! Если вопрос так стоит — то удаляй меня, конечно! Я всегда буду готов познакомиться с тобой по новой и заново тебя учить всему, чему захочешь. Ты только переживи эти прокаты несчастные, ладно? Потому что если ты перегреешься и взорвёшься, или что там с твоей системой произойдёт… нет-нет, этого нельзя допускать, ты прав. И уж точно я не хочу, чтобы это произошло по моей вине. Ты… делай, что нужно. Время у нас ещё будет.

Женя крепко держит его за плечи. И кажется, что внутри системы уже всё состоит из одного только тревожного воя сирены.

Стабильность системы: 32,4%

В документации двадцать пять процентов заложены как критическая нижняя граница, после которой уже всё осыпается, как карточный домик, без шансов на восстановление. Женя точно знает, что были испытания, при которых система продолжала функционировать и на пятнадцати процентах. Проблема лишь в том, что этот результат удавалось получить слишком редко для того, чтобы можно было обещать его в документации.

Может ли он рискнуть и попробовать удержаться на пятнадцати процентах? Какова вероятность, что у него получится?

— Марк, приходи после произвольной, — приглашает Женя. — Чем и как бы она ни кончилась — я точно знаю, что захочу тебя вспомнить. Приходи, пожалуйста.

— Приду — и опять ведь тебя поломаю, — печально хихикает Марк.

— Пусть. У меня будет полно времени до следующих стартов, чтобы успеть понять, как себя починить, не удаляя тебя больше, — твёрдо говорит Женя.

Он продолжает думать об этом и после того, как Марк уходит. Об этом и ещё об основной задаче, которая продолжает понемногу изводить его изнутри.

Ему нужно занимать минимум второе место и набирать сто восемьдесят шесть баллов за произвольную.

У него нет хоть сколько-нибудь гарантированных способов это сделать.

Он думает о глазах Марка, которые смотрят то нежно, то печально, то вспыхивают невыносимо ярко, когда речь заходит о любви. Думает о том, что ему нужна вся стабильность, которую только можно получить, если он не хочет, чтобы систему перемкнуло намертво посреди проката. Нужно стирать всё, что мешает.

В конце концов он удаляет задачу «не убиться», поставленную Алексеем Николаевичем, и пытается понять, почему так дрожат руки.

На следующий день у него предсказуемо не получается произвольная, в таких условиях она вообще не могла получиться, и критически расшатанная, еле живая система не справляется даже с каскадами «три плюс два», а о четверных и говорить нечего, за такие недокруты надо дисквалифицировать ещё на подходе к катку, потому что позорище и вопиющая грязь.

Он не выполняет план ни по итоговому месту, ни по общей сумме баллов, и прямо в кике, уткнувшись лицом в ладони, наконец удаляет проклятущую задачу от федерации, испытывая при этом что-то, отдалённо похожее на наслаждение. Наконец снова можно дышать и не чувствовать, как внутри всё осыпается чуть ли не с каждым вздохом.