chaotic neutral // A-side (1/2)

Межсезонье — отличное время для того, чтобы всё позабыть и начать с чистого листа.

Марк очень старается выкинуть из головы все связанные с искином мысли. Потому, что это не даёт толком сосредоточиться на тренировках, а ещё потому, что мысли перерастают в странные фантазии — что-то из сказок и легенд, где у Железного дровосека начинает биться сердце, оживает Галатея, у Кая в глазу растворяется ледяной осколок, а андроид разрушает программную стену — и явно тянут куда-то в страшный омут. Из которого выгребать надо сейчас, пока затянуло не очень глубоко, потому что потом останется только тонуть и пузыри пускать.

Для такого извращения есть ведь название, наверное? Или это уже совсем клиника и диагноз?

В своих попытках вернуться к нормальной жизни Марк движется по неразрывной синусоиде. Он честно вкалывает на тренировках, стараясь уйти в них с головой. Благо, рядом всегда есть Светлана Владимировна, которая схалтурить не даст, но и размотать самого себя о прыжки до состояния нестояния не позволит. Наверное, благодаря ей только Марк уберегается от травм — но с катка вечно выходит упаханный и довольный от усталости, потому что сил на странные фантазии с каждым днём остаётся всё меньше. Потом обязательно в какой-то момент интернет обязательно делает подлость и подбрасывает Марку что-то, что напоминает. Сдержанное интервью Профессора, высказывание очередного эксперта по поводу потенциала фигурнокатательной модели в грядущем сезоне или просто напрямую Женины прокаты. После этого Марк начинает опять катиться по наклонной и снова засматривает на повторе короткую и произвольную, загипнотизированный изломом рук и изгибом шеи. Потом ему снятся зелёные глаза, но не бесстрастные, как обычно, а ласковые, с разгорающимся в глубине теплом, и улыбка не механически-заученная, а светлая, искренняя. Марк подолгу мечтает о том, как у него получится зажечь эти глаза и добиться такой улыбки, мечтает вопреки тому, что понимает: получится вряд ли, не для того искусственный интеллект создавали, чтобы учить его любви и нежности. Марк мечтает-мечтает-мечтает, пока не начинает окончательно захлёбываться розовыми фантазиями, и снова одёргивает себя, бросаясь в тренировки.

К началу сезона он подходит в верхней точке синусоиды, на пике трезвости и здравомыслия. Ухитряется разминуться с искином на контрольных прокатах, одновременно и жалея, что не получилось встретиться, и сознательно отсекая себя от всего, что связано с Женей. Марку отчаянно хочется справиться с этим странным влечением, потому что в противном случае он потом не справится ни с чем вообще. Он тяжело размышляет о том, какие шансы у него ворваться с таким же звенящим, чистым настроем на единственный свой этап Гран-при — на который его, как специально, опять ставят вместе с Женей. Судьба то ли на что-то толсто намекает, то ли откровенно издевается.

Жене после чемпионата мира федерация доверяет больше (или продолжает хвастаться техническими достижениями на весь белый свет), ему дают два этапа. Во время первого, канадского, Марка всё-таки догоняет знакомая тяжёлая волна, ударяет в затылок и опять переворачивает все мысли, поднимая на поверхность сокровенное, несбыточное, невыносимое. Трансляции Марк смотрит ночью под подушкой. Льющийся с экрана смартфона свет режет уставшие глаза, но Марк упрямо отсматривает всё: в первую ночь — короткие, во вторую — произвольные. Самому себе он уверенно говорит, что в первую очередь болеет за Сашку и Макара. Но эта уверенность разбивается вдребезги, как только над канадским льдом звучат первые аккорды танго.

Вот и хорошо, что на контрольных прокатах разминулись. Иначе Марк от такого зрелища прилюдно спятил бы ещё тогда. Ночью хоть никому не видно, как его переезжает этой программой, как скорым поездом, и по насыпи разбрасывает.

Танго!...

Конечно, что подойдёт искину, умеющему чеканить движения так, что они почти звенят, лучше, чем хлёсткое танго. Незнакомый звучный голос страстно поёт о любви, Женя летит по льду вслед за ним, то взмывая в прыжке, то почти обрушиваясь на лёд, а Марк вгрызается в угол одеяла и забывает дышать. У него под рёбрами трепещет безумная-безумная, полоумная совсем надежда.

У искусственного интеллекта есть музыкальный слух? Или в него просто вложили аудиодорожку с пометками, где что исполнять? Но то самое заковыристо сочинённое описание обещало, что он умеет «принимать сложнокомбинированные решения» и менять программу по своему усмотрению. Значит, мыслит дальше перечня движений и строго заданных таймингов? Значит, что-то всё-таки слышит?

После коротких Марк не может уснуть. Он пересматривает прокат — Женя ошибся на сальхове, но хладнокровно вытащил казавшийся безнадёжным выезд, даже чуть-чуть в овации, и этот момент быстро растащили по всевозможным пабликам — и напряжённо думает.

Танго — очень требовательная музыка, очень чувственная. Не может быть, чтобы Женя был в ней так энергично, впечатляюще точен и при этом катал механически, ничего не ощущая. Марк не может заставить себя поверить в это, даже подумать об этом цельно не может — у него в голове будто кусочки двух разных паззлов друг в друга бьются и никак не стыкуются.

Что-то должно быть.

Произвольная у Жени на свой лад ещё хуже — он катает в ней Воланда, дьявола. Марк невольно проводит напрашивающуюся параллель со своим терновым венцом под «Христа-суперзвезду», и его разбирает нервный смех. Как только так совпало: две произвольные, темы которых так и толкают поставить их на одну доску и сравнивать? У Марка кружится голова. Он из последних сил твердит себе, что это всё опять совпадение и ничего не значит.

Женя чётко исполняет свою произвольную, зацепляется за пьедестал, и какое-то время даже кажется, что он будет с серебром. Марк в волнении окончательно изжёвывает угол одеяла и до последнего надеется на чудо. Чуда не происходит: Женя откатывается на третье место, уступая второму примерно как раз тот самый эффектно сорванный в короткой сальхов. Да и вообще, не придумали ещё тот искусственный интеллект, который был бы на льду так же гибок и по-скрипичному чуток, как Джейсон. Из живых-то почти ни у кого больше не получается, а искину тем более не объяснишь.

И тем не менее. Женя свой первый же этап Гран-при заканчивает на подиуме. Марк потом долго пересматривает кадры с награждения, на которых Женя такой умиротворённый и светлый на своей ступеньке пьедестала. И даже будто бы что-то движется в зелёных глазах.

Или это просто так падает свет.

Первое, что Марк говорит Жене, встретившись с ним на тренировочном льду в Сочи, — даже не «привет», а «поздравляю». Он таскает это в себе очень давно, и всё никак не мог сказать, поэтому при встрече вываливает почти с порога, воспользовавшись первым же шансом. Смущённо улыбается и объясняет: — Я тебя ещё за Кубок России нормально не поздравил. И за выступление на мире, и за то, как ты в Канаде… Крутой. Правда. Поздравляю.

Несколько очень долгих секунд Женя смотрит так, будто не понимает, кто перед ним и о чём. Марк, в свою очередь, понять не может, взаправду это или так всё и должно выглядеть после многочисленных — как это? — калибровок, и с затаённым страхом уточняет: — Ты же меня помнишь?

Его немножко убивает то, что по зелёным глазам не понять ничего вообще, настолько они ровные и неподвижные. Потом, спустя примерно вечность, Женя кивает. И говорит, едва заметно мерцая тенью улыбки: — Конечно. Ты Марк. И я не умею строить приемлемо точные модели тебя.

Облегчение бьёт Марка по затылку и под коленями. Он опирается на бортик, чтобы не расползтись по льду внезапной кляксой, и радостно говорит: — Всё-таки помнишь! Я уж было испугался, что нет. У тебя глаза такие, знаешь… ничего не выдающие. Ровные всегда.

Женя странно вздрагивает бровями. Это ново: обычно мимики у него на лице минимум, и самая яркая эмоция всегда — озадаченность, когда он упирается в вопрос, который обработать нормально не может.

— Я же обещал, — говорит он. Голос спокойный, без упрёков, но Марка вдруг обжигает стыдом за то, что он усомнился. — Что защищу память о тебе от удаления при калибровках. Так я и сделал. Просто это память не первого слоя. Я не использую её при тренировках, мне нужно отдельно к ней обращаться.

Марк вздыхает с лёгкой завистью. И признаётся: — Я бы тоже хотел так уметь. Думать во время тренировок только о том, что мне при тренировках пригождается. И вспоминать о тебе только тогда, когда могу себе это позволить.

А вот эти нахмуренные брови, сдвинутые к переносице, ему уже знакомы — Женя не понимает, и в глазах у него мелькает что-то, похожее на недоумение.

— Ты думаешь обо мне во время своих тренировок? Зачем? Разве это помогает?

— Скорее, мешает, — честно отвечает Марк. И чуть виновато пожимает плечами: — С точки зрения тренировок — низачем, наверное? Я сам не очень знаю. Так получается. Чем ближе я с тобой знакомлюсь, тем сложнее выкинуть тебя из головы. Даже во время тренировок. Был бы ты по-настоящему живым, я бы, наверное, давно спятил и в тебя влюбился.

Он хихикает, полагая, что сказал шутку. А потом внутри всё запоздало обрывается, и самому становится страшно и сладко. Потому что это звучит слишком точно и слишком верно описывает его ночные бдения над раскрытым ютубом, с прикованным к белой шее взглядом.

Как можно было такое допустить?

Но какая теперь разница, когда это так похоже на правду?

Марк позволяет себе эту мысль. Разрешает ей осесть в сознании и удивляется тому, как она согревает вопреки своей абсурдности. Женя опять смотрит на него со сложным выражением лица — смотрит пристально, внимательно, в эти мгновения в его глазах отражается один только Марк и ничего кроме. Ради таких моментов Марку хочется удивлять и быть непонятным вечно, всегда находить способ выскочить из любого шаблона и любую модель сломать, только бы Женя продолжал к нему вот так тянуться, пытаясь постичь и предсказать. Ровно как сейчас, когда он снова и снова сканирует Марка глазами, зелёными, как лазеры, пытаясь уложить в математическую модель и не преуспевая в этом.

— В меня нельзя влюбиться, — говорит наконец Женя, но Марку это слышится не очень уверенным. Как будто это не запрет, строго-настрого вбитый в его программные настройки, а так, непроверенная гипотеза.

Конечно, должна быть гипотеза. Кому бы пришло в голову в алгоритмах искина, заточенного под фигурное катание, амурные дела прописывать.

— В описании твоей модели ничего подобного нет, я читал, — бойко возражает Марк. Ему кажется, он наконец начинает понимать эту выдержанную, полумашинную манеру общения и может её подхватывать. Не то чтобы ему безумно нравилось — но так будто бы легче поддерживать с Женей беседу. — В моей — тем более. У моей модели вообще никакого описания нет, я волен воротить, что хочу. Поужинаем?

Последнее слово вырывается из него движением сердца, опередившим разум, вылетает, как шальная пуля, и должно, по идее, рикошетом отскакивать от Жени. Но вместо этого Женя продолжает неотрывно смотреть и озадаченно мерцать глазами. У него, похоже, опять не сращивается логика. Он мягким движением скользит ближе к бортику, уступая дорогу пролетающему мимо Мише, и вопросительно таращится: — Зачем? Это социальный конструкт вежливости — или ты преследуешь некую цель?

Когда-нибудь он узнает, что, когда речь идёт о Жене, Марком движет не столько логика, сколько слепая вера и безумная надежда. Набор как прямиком из больничной палаты.

— Ещё как. Цель ошиваться рядом с тобой как можно дольше, — заявляет Марк. И старательно разворачивает мысль: — Увижу тебя наконец вне льда. А то на катке только и видимся, я даже начинаю понемногу подозревать, что коньки из тебя так и растут. Я узнаю тебя получше, ты тоже узнаешь меня получше. А то ты на ошмётках встреч пытаешься какие-то модели строить, а потом удивляешься, что они не работают. Тебе никакие инструкции не запрещают ужинать, я надеюсь?

Женя медленно склоняет голову и соглашается: — Не запрещают.

— Значит, «да»?

— Да.

Вот так внезапно и просто.

— Класс! — восклицает Марк. Он вообще морально готовился к нескольким раундам переговоров. К тому, что ему придётся гоняться за Женей по катку и неоднократно долбить настойчивое «поужинаем», на разные лады склоняя одни и те же нехитрые аргументы. Ему удивительно, что «да» звучит так быстро, и становится пьяняще легко. На радостях он готов весь каток покрыть каскадами, потому что его несёт воодушевлением как на крыльях, и сначала примерно то и пытается сделать. Потом его ловит за ухо Светлана Владимировна и напоминает, что а) каскадов в произвольной считанное число, а в короткой, так вообще всего один, б) жилы рвать надо на соревнованиях, потому что там это смысл имеет, а если их порвать перед соревнованиями на тренировке, то выйдет печально и глупо, только и всего. Общий посыл недвусмысленно сводится к тому, чтобы умерить пыл и не надорваться раньше времени. Марк растирает чуть покрасневшее ухо, виновато кивает в ответ на упрёки и молчит, потому что возразить нечего. Он и сам понимает, что гусарствовать рано — да только теперь объяснить бы это глупому сердцу, которому теперь кажется, что можно и горы свернуть, и пламя изо льда высечь лезвиями коньков, и каскад хоть из десяти прыжков сделать.

До конца тренировки Марк продолжает чувствовать себя окрылённым. У него получается всё, все элементы кажутся идеальными, и даже немножко жаль, что сейчас ещё не соревнования. Иначе он, пожалуй, покусился бы на то, чтобы выиграть этот этап Гран-при. В отсутствие снявшегося с этапа неподражаемого Юзуру — как будто можно обнаглеть и попытаться влезть на верхнюю ступеньку подиума. Понятно, что для этого придётся тяжело схлестнуться — помимо иностранных фигуристов — с Мишей, который одними только чистыми-чистыми линиями зарабатывает очень высокие, с трудом перебиваемые прибавки к баллам, и с вечно чётким Женей. Марк смотрит его прогон, бесстрастно безошибочный, и признаёт, что будет сложно — но чувствует в себе силы всё же попытаться.

С Женей они встречаются позже вечером и уже сразу на улице. На последнем условии почему-то настаивает Женя — Марк пытается предложить встретиться, например, у Жениной комнаты, напарывается на звенящий отказ и дальше не лезет, рассудив, что, наверное, есть какая-то тому причина. Может, опять какое-то ограничение в программе или что. Марк послушно ждёт на улице, кутается в куртку и немножко мёрзнет. Женя появляется с опозданием минут на десять, и Марк даже не сразу выцепляет его взглядом — у Жени натянут на голову капюшон невзрачно-серой толстовки, а ещё на нём даже куртки нет поверх той толстовки.

— Маскировка? — с пониманием спрашивает Марк, указывая на капюшон. И, не сдержавшись, осторожно щупает ткань толстовки — вдруг она с каким-то супер-ультра-мега-начёсом, но на ощупь как будто нет. — Ты не замёрзнешь?

— Извини за опоздание, — перво-наперво говорит Женя. У него в голове как будто все прозвучавшие вопросы рассортированы в порядке строгой очереди вместе с тем, что он и без вопросов имел сказать, и именно в таком порядке он по словам и движется. — Капюшон? Да, можно это назвать попыткой маскировки. — Тем временем Марк, чтобы не стоять (раз речь зашла про маскировку, значит, наверное, не стоит подолгу светить лицами возле отеля), сгребает его за ладонь и тянет за собой. Женя послушно тянется, объясняя на ходу: — Видишь ли, прямого запрета на то, чтобы я ходил ужинать с прямым конкурентом по этапу, действительно не прописано — но я очень подозреваю, что он подразумевается. Насчёт одежды не беспокойся. У меня пониженная чувствительность к холоду.

— Ты очарователен, — в восхищении говорит Марк. Женя, нарушающий правила ради встречи с Марком, пусть даже нежелательность такой встречи правилами только подразумевается — очарователен. Его тёплая ладонь, которую он не спешит отнимать, лежащая в ладони Марка — что-то из области чудесной сказки. — А почему «пониженная чувствительность»? Это как-то связано с твоей… э… конструкцией? — Он не знает, как сказать, чтобы не обидеть, и не уверен, что выбрал верное слово.

Хотя, если Женя до этого не обижался на «компьютера» — есть шансы, что и сейчас неаккуратное выражение его не заденет.

Женя смотрит на Марка из-под капюшона, и его взгляд тонет в падающей на лицо тени. Марк иррационально надеется, что там, за тенью, в глазах — тепло, а не вечная прохладная неподвижность.

— Для таких обсуждений тебе нужен более высокий уровень доступа, — замечает Женя. И вдруг дарит: — Если подождёшь минут десять, я перепишу твои права доступа. И тогда у нас будет возможность свободно поговорить на темы, которые тебя интересуют.

Марк спотыкается на полном ходу. У него в голове и в груди от таких обещаний взрывается вообще всё. Ему кажется, что повышенные права доступа — это если не что-то сродни ключам от квартиры, то как минимум знак высокого доверия. И перспектива их получить манит и пугает одновременно. Манит, пожалуй, всё же больше, чем пугает, но для очистки совести Марк осторожно уточняет: — А тебе точно так можно? Раздавать права во все стороны?

— Почему во все стороны? Только тебе, — поправляет Женя и этим заставляет Марка второй раз споткнуться на ровном месте. Слишком желанно и сладко звучит — только тебе. Не может всё так быстро стать так хорошо. И в голосе Жени как будто слышен отзвук улыбки, когда он разъясняет: — На самом деле, я думаю, не предполагается, что я буду так поступать. С другой стороны, прямого запрета нет, а возможность у меня есть. Вероятнее всего, она оставлена для экстренных случаев — но опять же, границы её использования нигде не прописаны, так что их определяю я. И у меня нет оснований полагать, что ты злоумышляешь против меня. Как, впрочем, нет и достаточно точной модели тебя — но с учётом того, что ты демонстрируешь исключительно положительное отношение ко мне, я полагаю, что могу построить приемлемый прогноз и оценить вероятность того, что повышение твоего уровня доступа не будет иметь негативных для меня последствий, в девяносто процентов, с десятипроцентным интервалом. Это хороший прогноз, позволяющий принять решение.

Марк слушает, не дыша. Несмотря на сухой язык не менее сухих цифр, гладко льющиеся рассуждения Жени завораживают. Женя изумителен. Марка тянет поцеловать его, хотя бы ради того, чтобы узнать, что это невозможное создание думает о поцелуях, что в связи с этим считают его алгоритмы. Ну и просто потому, что у Жени, наверное, тёплые губы. Такие же тёплые, как и его голос, которым он вечно умудряется смягчить самые равнодушные интонации и самые громоздкие слова. Было бы потрясающе узнать эти губы на вкус, это, наверное, было бы похоже на рай. Но вместо поцелуя Марк чуть крепче сжимает руку Жени, пока осторожно ведёт его по улице. Женя в это время смотрит куда-то под веки себе, словно вглубь себя, и, кажется, вообще дороги не разбирает, всецело полагаясь на Марка. Переписывает права.

В такой момент идти в массовый фастфуд типа Макдака — даже как-то неприятно, тем более, там наверняка шумно и нормально поговорить не дадут. На более приличный сегмент может банально не хватить денег, и в итоге приходится остановиться на каком-то нишевом японском фастфуде. Женя, к этому моменту уже управившийся с переписыванием прав, что-то рассказывает про специальную сковородку, использующуюся на такой кухне. У Марка в одно ухо влетает, в другое тут же вылетает. Он куда больше увлечён звучанием голоса, чем конкретными словами, и легкомысленно заявляет: — Я в этом мало что понимаю, поэтому доверяю тебе. На твой вкус тогда.

Женя смеряет его каким-то странным взглядом.