Вечер поцелуев (1/2)
— Неплохо выглядишь, — делает своеобразный комплимент Егор Николаевич, когда мы заходим в лифт.
Я взглянула на математика исподлобья, не разделяя его приятных слов. Приглашать Люсю за несколько часов до визита к сестре преподавателя было плохой идеей, — она нарядила меня так, как будто я шла на свидание; запретила надевать любимую кофту поверх мешковатой футболки и заставила измазать глаза тушью, отчего моргать было вдвойне тяжелее из-за непривычки. Но единственное, что я не смогла оставить — сигареты. Они бережно вместе с зажигалкой лежат в заднем кармане джинс и прикрыты серым пальто, которое Чеботина любезно одолжила на один вечер со словами «так будет намного лучше!» и предупредила ни в коем случае его не пачкать. Блять, как будто я всеми силами отвечала за этот чёртов вечер. Ну, зато у меня халява — две пятёрки в журнале точно обеспечены. Если Булаткин не поставит — возьму на всякий случай номер тёти Полины и скажу ей, что он насильно приволок меня на ужин. Отличный план.
— Почему Ваша сестра переезжает в Америку? — возможно, я и лезу не в своё дело, но раз меня позвали…
— Она без ума от штатов, — просто отрезает преподаватель, как будто со вчерашнего дня готовился отвечать на такой вопрос. — Когда мы были маленькие, она постоянно крутила кассеты с западными треками, особенно, с Бритни Спирс. Боже, ты бы видела, как она жжёт, — мы одновременно посмеялись, и в этот момент железные створки открылись. Первый этаж. Мне почему-то так не хотелось, чтобы мужчина переставал говорить – либо интерес, ибо… думать не хочу. Преподаватель направился к выходу, а затем свернул на парковку. — Она тщательно изучала культуру, учила английский язык, в школе очень старательно училась. Затем поступила в МГИМО на журналиста, а когда окончила, резко улетела в Америку. Там она занялась карьерой – стала актрисой, даже снялась в некоторых фильмах. И познакомилась с Чарли – это её мужик, которого я не очень перевариваю, на самом деле…
— А чем занимались Вы? Вроде Вы тоже жили в Америке, — я заметила, как лицо Егора Николаевича мгновенно изменилось: стало каким-то угрюмым и печальным. Мы остановились около симпатичного «Мерседеса» и я едва не врезалась в спину математика, когда он резко встал посреди дороги.
— Ничем, — сурово отрезал он и открыл мне дверь задних сидений. Я с недоумением взглянула на мужчину и тяжело вздохнула.
— Я не езжу сзади.
— Мне плевать. Я никого не вожу спереди, — сразу возразил учитель, наведя на меня ледяные волны своего Байкала. Я хмыкнула, криво ухмыльнулась и открыла дверь переднего.
— Я не все, Егор Николаевич, — плюнув всё это математику в лицо, я села в машину и уставилась вперёд.
Погода стоит отвратительная. Тёплые дни сменились бесконечным ливнем, холодом и грязью под кроссовками. А ещё неимоверно бесили когда-то высохшие на солнце листья, ломающиеся под ногами каждый раз по дороге до школы, подгоняемые ветром из собранных куч. Небо затянулось серыми увесистыми облаками, изредка сгущающиеся в тучи, и на этом фоне наш дом выглядел более мрачно и безжизненно.
А ещё хотелось закурить, но делать это при Егоре Николаевиче не самое лучшее решение, — он тоже сейчас на взводе, и, видимо, уже сотню раз пожалел о том, что настоял пойти на ужин, — вдруг отберёт почти заканчивающуюся пачку и не вернёт? Нет, мне жить ещё хочется, но и делать так, как говорит господин-психолог-недотрога-за-один-вопрос я не буду.
Математик целую минуту кружил около машины, а я наблюдала за ним из окна. Он топтал грязь, глубоко и тяжело дышал, отчего его грудь ходила ходуном и я клянусь, — это был самый сексуальный момент в моей жизни. Смотреть на то, как злился мой учитель математики и заострять внимание на его играющих от напряжения скулах стало самым лучшим моментом за последнее время. Живот приятно стянуло в самом низу, отчего слегка дрогнули ноги и я резко вжалась в спинку сиденья, крепко сжав бёдра. Блять! Да что со мной творится? Какого хрена с головой в последнее время? Я схожу с ума? Булаткин заразил меня чем-то?!
Гордо выстояв ещё несколько минут на холоде и вдоволь надышавшись свежим воздухом, преподаватель всё же сел рядом, громко захлопнул дверь, молча завёл машину и начал выезжать со двора. Он агрессивно крутил руль ладонями и делал демонстративные шумные вздохи. Ладно, я переборщила, — но совсем немного! Тоже мне, неженка. Я виновата, что у него травма на всю жизнь? Нет! Какого хуя я вообще должна отказываться от места, где мой вестибулярный аппарат чувствует себя намного лучше, чем сзади, и не вынуждает истошно блевать? Плевать, но чем я думала, когда сказала, что я не такая, как все? Боже, какой позор. Мне нужно заводить собственный блог о том, как опозориться перед мужиком за тридцать и поднять нос так, как будто я пуп этого мира. Назову страничку в «Инстаграме» — «Учимся позориться красиво»! Ну и чушь…
— Когда я жил в Лос-Анджелесе, а уехал я туда намного раньше сестры из-за бывшей и очень сильной любви, на твоём месте сидела моя жена. Она всегда громко слушала музыку, танцевала и открывала два окна сразу, когда я разгонялся быстрее обычного – было прикольно, ну и всё такое.. после её гибели я никого не мог пустить на переднее. Потому что там сидела только она, и никто больше…
— Слушайте, — я не даю договорить Егору Николаевичу эту через чур сладкую тираду. — Я прекрасно понимаю боль от утраты, и так далее. Но поймите, что все следующие люди в Вашей жизни не виноваты. Это всего лишь кресло. Да, сидела возлюбленная до трагедии, но жизнь-то не заканчивается. Я, конечно, извиняюсь, действительно сказала лишнего и мне жаль, но пора отпускать людей. Вы хорошо живёте, пока речь не заходит о больной теме. И это нормально. Но нужно привыкать.
— Ты не понимаешь, что говоришь… — Булаткин буквально шипит, но я отрицательно качаю головой и кусаю нижнюю губу так сильно, дабы не высказать чего-нибудь похуже.
— Понимаю, Егор Николаевич. Я также мирилась с утратой близких людей, но смерть есть смерть, все мы – не вечны, и все страдания в любом случае необходимо оставлять в прошлом и двигаться дальше. Я не говорю о том, что Вашу любимую женщину нужно забывать совсем, пытаться заменить кем-то, искать похожую – нет, это всё бред, нужно для начала отпустить её. Полностью. Пусть она живёт в Вашей памяти, находится в прошлом, но Вы, Егор Николаевич, — когда я томным шёпотом произношу его имя, мужчина мельком поглядывает на меня, дрожа выдыхая. — Должны жить в настоящем. Её не вернуть, не воскресить. А Вам нужно продолжать идти.
Мы взглянули друг другу в глаза, и на мгновение сердце замерло. Математик смотрел с разочарованием, тоской, — неприятно и невыносимо, — я понимаю, и знаю, но по-другому нельзя. Нет смысла врать и постоянно говорить что-то приятное, покрывая сознание густым туманом. Осколки правды бьются об голову, боль отрезвляет. И если бесконечно тешить — на ноги не встать. Это я знаю точно.
До дома тёти Полины мы едем молча, изредка переглядываясь. Я замечала, что Егор Николаевич мне хочет высказать всё и сразу, но изо всех сил держится, дабы окончательно не портить настроение. Нет, я не жалею, — он выглядит действительно живым. Нет этого до омерзения самого счастливого человека в мире с улыбкой во все тридцать два и радостью наперевес; со мной не сидит робот, скрывающий всё больное за костюмом клоуна и (недо)психолога «ой-как-я-хочу-помочь-всем-но-только-не-себе», наконец есть Егор — угрюмый, злой, с улыбкой или без, с плохим настроением или нейтральным, плевать, самое главное, что он показывает настоящие эмоции, а не заряженные автоматом на каждый день. Возможно, это достижение, — вызывать такое у человека, который давно пытается смириться с потерей и вынудил себя быть героем для всех, но не для себя.
Когда машина сворачивает во двор, я почти засыпаю, но Булаткин осторожно трясёт меня за плечо и говорит, что мы приехали. Я быстро моргаю, чтобы прогнать сонливость (не надо было пялиться в Ютуб до самого утра) и качаю головой из стороны в сторону, пытаясь взбодриться. Пока я прихожу в себя, математик выходит из салона и резко открывает дверь с моей стороны. Ледяной ветер щекочет тело и я вздрогнула, недовольно взглянув на учителя. Тот с довольной ухмылкой протянул мне ладонь, — вот же сука мстительная, — и я вложила в его покрасневшие от холода пальцы свои. Ещё один разряд тока пронёсся от самой кисти до плеча, и я еле как сдержалась, дабы не вырвать руку.
Квартира у Полины красивая, я бы даже сказала почти шикарная. Она выполнена в приятных серых тонах, мебель в чёрно-белом оттенке, а кухня вообще полный отпад. Когда мы зашли в дом, нас первым делом встретила небольшая пушистая собака, и она радовалась гостям так громко, что у меня чуть не заложило уши. Породу я не узнала, а вот имя вполне, — математик то и дело повторял «Джесси», бесконечно нежно гладя мягкую шерсть. Отдаваться чувствам к животному я не стала, да и не смогла просто, — Булаткина-старшая так сильно сдавила меня в объятиях, отчего мне захотелось плакать, — в лёгких попросту перестало хватать кислорода с такой хваткой. Чарли пытался быть гостеприимным, но у него плохо получалось разговаривать по-русски, поэтому эту задачу он оставил возлюбленной. Полина горячо и активно общалась с нами, принимала верхнюю одежду и подталкивала к кухне, откуда доносился до одури приятный аромат предстоящего ужина. Егор Николаевич потерялся в другой комнате, уходя с моего поля зрения за бурным диалогом с Чарли, и это заставило меня нервничать, ведь я снова оказалась наедине с Полиной.
— Я вижу как ты переживаешь, милая, — улыбнулась женщина, усадив меня на стул и сразу подставляя бокал. — Не стоит, правда. Просто.. для меня это такое потрясение, пойми! Егор же полностью отказался от близости с людьми, хоть вид и не подаёт.. он такой, да, странноватый, даже слишком умным пытается казаться местами, но ведь это не из намерений «лишь бы пожалели, я весь такой неприступный», ему стало комфортно без близкого человека и я так испугалась, что он больше не вернётся к прежней жизни.. а потом.. а потом ты! — резко воскликнула Булаткина-старшая, заставляя меня вздрогнуть не только от крика, но и от звучного выхода пробки из горлышка бутылки. — И я так обрадовалась! Ты чудо-человек, Клава, поверь мне! Я пока не знаю, что в тебе разглядел мой несносный брат, но уверена, что ты просто шикарный человек и разглядеть тебе много чего можно!
Под радостный своеобразный тост Полина наполнила бокалы вином и подняла свой в воздух. Я не стала отказываться, стукнулась стеклом с женщиной и как-то тяжело вздохнула.
— Тёть Поль, ты абсолютно ошибаешься, — покачала головой я, отводя взгляд. Для храбрости приходится сделать крупный глоток вина. Оно явно дорогое, ведь вкус такой ахуенный, приятно остающийся на языке и стекающий в желудок. — Я обычная школьница, с противным характером, буйными тараканами в голове и тупыми проблемами в жизни. Мы только и делали, что бухали с Егором Николаевичем, — честно призналась я, а Полина даже и бровью не повела. Она делает небольшие глотки и облизывает губы, всматриваясь в моё лицо. — Немного поговорили по душам, но я думаю, что это просто от отчаянья, да и мы как-то несуразно стали близки…
— Ты ему нравишься, — перебила женщина, поставив бокал на стол. — Он любит неуправляемых. Насчёт возраста, конечно, переборщил, не туда полез, но я искренне надеюсь, что вы станете хорошими друзьями. И ещё, — она аккуратно положила свои ладони на мои и нежно сжала горячими пальцами кожу. — Пожалуйста.. вот если ты действительно ему помогаешь, помоги до конца. Ты для него как настоящее спасение, понимаешь? Ты маяк в безграничном море, — мечтательно вздохнула Булаткина-старшая и улыбнулась.
— Спасибо, конечно, — я неуверенно стала крутить бокал в руках и смотреть, как болтается вино – старательно пытаюсь представить море, с которым сравнила меня Полина. Да.. в какой пиздец я влезла. С учётом того, что я нечаянно. — Короче.. ладно. Я сделаю всё, что в моих силах. По крайней мере постараюсь.
«Ага, сделаешь! Тебя даже Егор Николаевич об этом не просил, а ты даёшь такие громкие обещания! Просто смех!», — нагло смеётся внутренний голос, и становится неприятно. Действительно — математик меня ни о чём не просил, и я тупо не могу вмешиваться. Да и мне не хочется — мало ли что я с ним сделаю?
— Ты лучшая, моя девочка! — я как-то упустила момент, когда Полина подорвалась со стула и светясь как лампочка прижалась к моей щеке своей, вновь стараясь задушить объятиями. Это не человек, это настоящее солнце.
— Ну что, вы соскучились по нам? — в кухню внезапно влетел преподаватель с обнимку с Чарли. Видимо, они решили выпить чего-то более крепкого и веселого.
— Чарли, гад! Ты опять достал свой коньяк?! — в один миг солнышко превратилось в густую тучу с раскатом молний. Булаткина-старшая отвесила обоим мужчинам мощные подзатыльники, а затем начала разгонять по разные стороны стола. Проходя за моей спиной, Егор Николаевич резко наклонился и вцепился в мою щёку жарким поцелуем. Боже! Я резко вздрогнула, когда в нос ударил мощный запах спиртного.
— Блять, ну Егор Николаевич… — брезгливо растирая щёку ругаюсь я, на что преподаватель обиженно хмыкает и буквально валится на стул.
Ужин проходил вполне весело. Чарли под градусом неожиданно хорошо стал разговаривать по-русски и даже притащил свой коньяк, и распивал его на пару с математиком. А мы с Полиной глупо улыбались, уничтожая уже вторую бутылку. Смеялись громко, до боли в животе и зуда в грудной клетке — Булаткина-старшая рассказывала забавные истории, в ходе которых пришлось узнать о том, что Булаткин-младший в пятом классе сломал ногу на физкультуре и к нему приходила самая надоедливая девчонка из класса. Он ей нравился, а она ему — нет. И тогда пришлось попросить помощь у сестры, а Полина просто сказала, — теперь у Егора вши! Представляете? Вши! Вот горе-то какое! После этого одноклассники не общались с ним ещё недели две. А он сестре запретил входить в комнату и больше не обращался.
А когда Егор Николаевич и Чарли ушли на своеобразный перекур за очередной порцией алкоголя, Полина поделилась со мной забавной историей, как первое время в Америке встречалась сразу с двумя мужиками, — ну просто она не могла выбрать одного, понимаете? Оба были красавчики! А после того, как она показала мне их фотографии, я тоже поняла, что не смогла бы определиться.
После возвращения блудных мужиков мы плавно переместились в гостиную, где Чарли на большой плазме включил музыку и начал активно двигаться под Лёшу Свика. Неожиданно, смешно и приятно, — мы с Егором свалились на огромный и мягкий диван. Я сразу привалилась к учителю, уткнувшись носом в грудь. Она размеренно опускалась и поднималась, а вот сердце почему-то билось быстрее привычного.
при желании можете включить песню «Малиновый свет» — Лёша Свик </p>
— Ты безумно красивая, — внезапно прошептал математик, когда я подняла пьяный взор на него. Мне показалось, что после этих слов вселенная сжалась до умопомрачительных размеров. — Хочешь потанцевать? — более громко спросил мужчина, и я лишь кивнула.
Кто-то пел про влюблённых, малиновый свет и обещания, а я держала собственного преподавателя за ладони, нелепо прижималась к горячему телу и позволяла длинным пальцам скользить по недоступным изгибам. Полина и Чарли буквально растворились, по крайней мере, я больше их не видела. Перестала восприниматься музыка, разговоры и прочее, — всё стало шумом в пьяном сознании.
— Мне кажется, что меня сейчас стошнит, — смеюсь я, закинув руку на шею Егора. Он обхватил талию и слегка наклонил меня, удерживая на весу. Наши лица оказались непозволительно близко друг к другу. Я ощутила горячее дыхание на губах и сильный запах алкоголя. Всё вокруг начало кружиться, и я схватилась за шею мужчины уже второй ладонью.
— Как же мне хочется тебя коснуться, чёрт бы тебя побрал, Высокова, — томно и чувственно шепчет мне на ухо математик, выпрямляя спину и сильнее прижимая меня к себе. — Но ты такая маленькая по сравнению со мной.. я буду просто уродом, да? — я смеюсь вместе с преподавателем и прячу лицо куда-то в ключицы. — Но мне плевать. Я так долго ничего не чувствовал.. мне сносит крышу.
Егор Николаевич отдалился, и в темноте постарался разглядеть глаза, но покачал головой, и..
Поцеловал меня.
Нюша пела про крыши, свободу и любовь, а мы целовались.
И вселенная, раннее сжатая до невозможности, взорвалась прямо в сердце. Звёзды разлетелись по организму.
Медленно, боясь сделать лишнее движение, а затем быстро, страстно, как будто всё в один миг может закончиться, пропасть насовсем, исчезнуть, словно ничего и не было вовсе. Я не стала раздумывать, ответила сразу, позволила чужим языку и губам вытворять невозможно приятное, до дрожи на спине.