Часть 24: Живым или мёртвым (1/2)

«Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и пусть они встретят меня криками ненависти».</p>

В какой момент жизни приходит то самое осознание упущенного и невозвратимого? С первым приступом? В какой момент приходит осознание того, что всё то, что прежде не обладало значительной ценностью, теперь имеет свой значительный вес? С первым ножевым? В какой момент приходит осознание того, что не стоило растрачивать впустую шансы, чтобы понять, что один из них стал последним? С первым выстрелом?

Намджун всегда остаётся реалистом до самого победного, он знаком почти со всеми гранями реальности, с её углами, об которые отшиб себе всё тело. Но чаще всего Намджун предпочитает оставаться сильным, чем выражать свои настоящие эмоции, которые потонули в нём и застряли, как в трясине. Но момент осознания и принятия того, что больше нет причин оставаться сильным, приходит с болезненной истиной. Которую, чтобы и дальше жить в глухом неведении, совсем не хотелось знать. Как оглашение диагноза или судебного приговора.

Долголетнее самопожертвование, гибель собственного «Я», крах всех трудов, потеря самых близких. Намджун больше не в состоянии мириться с этим. Он больше не может выдержать, как долго не пытался бы обманывать самого себя. Он чувствовал, что ему всё тяжелее заниматься самовнушением, и только один человек был способен подпитывать его жизненной энергией.

«И вы ведь отпустите меня, когда наш контракт подойдёт к концу?»</p>

Сознание постепенно загорается, как старая лампочка в подземном туннеле: сначала она помигивает, издаёт щелчки, а затем, вспыхнув, из-под пыльного стекла освещает пространство в нескольких метрах вокруг себя. Пахнет сыростью и безысходностью – на другом конце тоннеля нет никого, кто мог бы направить, нет указателей, только бесконечная мгла, и путь придётся преодолевать в одиночестве, шлёпая по лужам. Что-то истошно воет, и сердце замирает от страха.

Руки безжизненно покоятся на белоснежной постели, они лежат вдоль тела и кажутся Намджуну чужими. Он открывает глаза (лампочка, наконец, загорается полностью), медленно оглядывается и понимает, что находится в больничной палате. Без катетеров, без кардиомонитора, без крови для переливания, без кружащей толпы медсестёр. Светло-голубые стены, телевизор, тумбочка, белоснежный столик в дальнем углу, металлический светильник, прикрытое жалюзи окно и небольшая картина с рисунком горы Чирисан. Намджун помнит, что синий цвет вызывает снижение активности всех систем организма и оказывает успокоительный эффект на нервную систему. Он что, в отделении психиатрии?

И осознание этой хрустальной истины ощущается как пробуждение после кошмаров. Когда не можешь понять, остался ты ещё в том кошмаре или оказался в реальности. Потерянное состояние, дезориентация, глухота. И верить в такую реальность, к которой не был совсем готов, хочется меньше всего. Может, стоило остаться в том кошмаре и больше никогда не просыпаться?

«Справедливость проявляется в воздаянии каждому по его заслугам».</p>

И Намджун принимает тот факт, что он ничего в этом мире не заслужил.

Он молчаливо разглядывает свои пальцы, приподняв руки. Заполнивший голову голос Седжина подталкивает к мысли о том, что всё было напрасно. Потому что то, к чему стремился долгие годы Намджун, больше не имеет смысла. Толку от чьей-то совести? Толку от мировоззрения? Толку от принципов? Толку от выстроенной крепости? Если в конце концов все уходят от него и оставляют одного. И это повторяется из раза в раз. Из раза в раз.

Мысль прерывается на хлопке двери. Седжин с виноватым выражением лица застывает на месте, в его руках стакан с дымящимся кофе, а затем его лицо расчерчивает улыбка.

— Вы пришли в себя! — констатирует Седжин, поставив стаканчик на тумбочку, хватается за стул, приставляет его к койке и садится, с нетерпением глядя на Намджуна.

Намджун слепо глядит в пространство перед собой. Если в конечном итоге он останется один

— Вы, наверное, до конца в себя не пришли, но врач говорит, что это нормально.

то нет смысла удерживать его рядом с собой. Намджун только будет оттягивать момент наступления боли, и чем дальше – тем страшнее. Будто готовишься к щелчку по коже оттянутой резинкой. Седжин говорил, что нужно уметь меняться. Но смысл меняться, если он всё равно уйдёт? Намджун натворил слишком много ошибок, разбираться с последствиями тяжелее с каждым разом, и они продолжают вываливаться, как из шкафа, забитого вещами до краёв.

— И что я здесь делаю? — больше с раздражением, чем с недоумением спрашивает Намджун. Он ведь не умер. Он не болен. И он чувствует себя превосходно.

«Вы соврали уже в третий раз».</p>

Намджун поднимается на постели, подложив подушку под спину, и вспоминает, что было до того, как он очнулся. Седжин, вспомнив о кофе, сначала предлагает парню, но, поняв по его взгляду, что это была плохая идея, отпивает и немного обжигается. Отвратительный запах дешёвого кофе. Намджун долго приглядывается к Седжину, пока не понимает, что конкретно кажется ему непривычным в нём: сейчас он сидит в костюме, но без пиджака. Обычная белая рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами и закатанными рукавами. Пиджак висит на спинке стула. И это немного бодрит Намджуна. Он всегда видит его только в костюмах, последний раз, когда он видел его в повседневной одежде, был тогда, когда Седжин ещё не заступил на службу к нему.

— Ничего особенного, но я посоветовался с врачом, и... так, ради безопасности решил вас разместить в палате. Чтобы вы отдохнули, пришли в себя. Смена обстановки должна вас растормошить.

— Я что, похож на больного или умирающего? На психа? — возмущается Намджун. Его оскорбляет тот факт, что кто-то считает его достаточно слабым, чтобы закинуть в палату. Он не болен. У него нет никаких проблем.— Что за бред? Я чувствую себя превосходно.

— Но Господин Намджун, здоровый человек не может из-за... как же это называется? — Седжин отводит взгляд к потолку, вспоминая слова врача. Что-то связанное с лёгкими, но у Седжина, если быть честным, отвратительная память на всякие заболевания. Они всегда бывают слишком длинными и сложными. — В общем, не может человек начать задыхаться и терять сознание просто так!

— Ничего я не задыхался, чёрт возьми, просто перетрудился. И если ещё раз ты вытворишь что-то подобное! Ещё, мать твою, раз!..

— Я вас понял, — виновато. — Но если бы с вами случилось что-то непоправимое? Если бы вы вдруг умерли?

— Да уж лучше!.. — запинается. Нет. Он не настолько слаб. — Всё. Я не собираюсь здесь больше оставаться. Немедленно подай автомобиль.

Седжин, пристыженный и огорчённый, отставляет недопитый кофе, говорит: «Слушаюсь» и уходит из палаты за врачом, оставляя Намджуна наедине с правдой. Фантомная боль возникает в районе сердца, пульсирует несколько секунд, а затем исчезает – и это как напоминание о том, что было с ним до потери сознания. Они сидели на лавочке, и Намджун чувствовал себя в его присутствии почти счастливым. А потом его фраза всё сломала. Ты больше не можешь врать, Намджун, ты оказался не таким сильным, каким хотел быть. А всё из-за своего страха остаться в одиночестве. От дымящегося кофе всё ещё отвратительно пахнет, и Намджун, разозлившись на самого себя, хватает стаканчик и бросает его в самый дальний угол.

— Где Чимин? — лицо Намджуна не выражает ни одну эмоцию (будто ничего этого всего не происходило), он слушает тихое пение мотора, машина отдаляется от больницы, стоит глубокая ночь, они проезжают по мосту. Он пытается обмануть самого себя, но после больницы чувствует себя потрёпанным и изнурённым. Жить и двигаться хочется меньше всего.

— В особняке.

— А какой сейчас вообще день?

— Суббота.

— Я что, неделю в отключке провалялся? — не может скрыть своё сильное удивление в голосе.

— Нет, что вы, всего лишь час. Даже меньше. Мы экстренно доставили вас в больницу, так было бы быстрее, мы думали, что с вами случилось что-то очень серьёзное. Но вы быстро пришли в себя. Господин Чимин рассказал, как вам резко стало плохо, когда вы были в саду.

— Почему он там?

А не здесь, рядом со мной.

Намджун не знает, зачем задаёт этот вопрос, и ответ на него слышать не хочет – всё равно будет болезненно.

— Я убедил его остаться там, сказал, что с вами обязательно будет в порядке. Да и что ему делать в больнице?

И я был бы в десятки раз счастливей и в сотни раз несчастливей, если бы тогда в палате увидел его лицо. Но, возможно, так даже лучше, Чимин хотя бы не видел его в слабом состоянии. Намджун помнит свои эмоции, когда увидел урода в палате, это подарило ему мысль о том, что все мы – всего лишь люди и что мы подвержены одинаковым слабостям.

— Мне кажется, он, наоборот, мешал бы вам своим волнением. Хочется ведь в тишине и спокойствии прийти в себя. Он так сильно разнервничался, что начал заикаться, и думаю, он наделал бы тут дел. Я связывался с сотрудниками, они сказали, что ему сейчас объясняют правила по оказанию первой помощи.

— Зачем?

— Но он сам попросил. И всё правильно. Он такой же сотрудник, как и все остальные, и обязан знать это. Если вы снова пострадаете, а он будет рядом и не сможет вам помочь, то всё может закончиться печально. Вы всегда должны чувствовать себя под защитой.

Проклятье.

Даже не осознавая этого, Чимин своей заботой снова наносит удар Намджуну, болезненный, такой, от которого ноет душа из-за собственной низости. Несмотря на то, как Намджун относился к нему всё это время, Чимин всё ещё пытается заботиться о нём. Или о себе? Чтобы не испытывать муки совести от собственной беспомощности. Намджун хочет, чтобы Чимин искренне стремился переживать и заботиться о нём, но вместе с тем понимает, насколько эгоистично его желание. Как можно сохранять благородство после стольких унижений? Какое же ты ничтожество, Ким Намджун. Он всё ещё чувствует лёгкое недомогание, но той боли, которая забетонировала его лёгкие, больше нет. Вспоминая об этих минутах, Намджун немного дрожит и вдруг начинает понимать урода, когда он составил завещание после первого несчастного случая. Но если Намджун и вправду бы умер, то куда это всё ушло бы? В копилку урода, больше некому. Теперь Намджуну придётся задуматься над этим. Близких людей у него больше нет, товарищей на работе не имеет, есть только Седжин, который хоть и не обладает всеми необходимыми знаниями для управления компанией, но, по крайней мере, сможет достойно распорядиться остатками Намджуна. Наверняка Седжин уйдёт на некое подобие пенсии. Он ведь, сколько Намджун себя помнит, никогда не был в полноценном отпуске, он мог взять себе несколько выходных, но не больше. Вот Намджун умрёт (из-за болезни или из-за чужой мести), Седжин получит всё заслуженное и улетит в Японию. Вряд ли он отправится туда на поиски своей жены, но его всегда тянуло на Хоккайдо. А что будет с Чимином?

— Никто из СМИ не крутился возле больницы?

— Нет. Ни одна лишняя душа не узнала о том, что вы были здесь.

— И если промелькнёт хотя бы одна статья…

— Я вас понял.

Если бы Намджун внезапно умер этим вечером, то что было бы с ним? Намджун сжимает пальцы, сминая брюки. Перед глазами проносится город. Новостройки, вышки до самых облаков, тротуары, цветные витрины, толпы счастливых людей. Динамичная жизнь никогда не остановится, несмотря на чужие смерти. В каждом мелькающем лице он видит предателя. Чимин собрал бы свои вещи и ради приличия и из-за собственной совести посетил бы его похороны, а потом отправился бы к себе домой. Но как бы он с этим разобрался? Как Чимин сможет выжить в этом мире в одиночестве? Он не нашёл бы поблизости Чонгука. И что он сделал бы?

Намджун представляет эту страшную картину: Чимин возвращается в пустой дом, и в ответ на его счастливый голос раздаётся пыльное эхо. Он не смог бы вернуться назад, в особняк, чтобы попросить о помощи. И вот он остался в полном беспросветном одиночестве. Сердце кровью обливается. Чимин ведь не заслуживает этого. Чимин бы звал, звал, звал, звал – звал бы до хрипоты.

Нет, Намджун не может этого допустить. Нужно постараться сделать так, чтобы Чимин в случае внезапной смерти Намджуна не стал заложником собственной травмы. Но как? Приставить к нему сиделку? Распорядиться, чтобы его отправили в реабилитационный центр? Или попросить Седжина приглядеть за ним, пока он не привыкнет к жизни, которая будет наполнена одиночеством до тех пор, пока он не сможет переступить через собственные страхи? А может быть... стоит и его вписать в завещание? Но что он отдаст Седжину, а что – Чимину? Чимин сможет принять такое баснословное богатство? Или отдаст на благотворительность? Машина въезжает в тоннель из деревьев, она тонет в ночных тенях, фары поджигают падающих снег, скоро они уже должны подъехать к особняку. А кому уйдёт особняк? Чимин наверняка откажется от него, потому что он слишком маленький для гигантского дворца (о чём речь, если он едва ли выходит из своей спальни?). Седжин, конечно, сможет забрать особняк и ухаживать за ним, но совсем скоро он потеряет к этому интерес. Наверное, Намджун разделит весь свой капитал между Седжином и Чимином поровну. Так будет проще. Но кому уйдёт компания? Седжин слишком прост для этого, а Чимин – слишком юн и добр. К тому же, обмануть незрячего гораздо больше. Как же ему подготовиться к этому моменту?

— Седжин, — с тревожным волнением обращается Намджун к мужчине, тот откликается с переднего кресла. — Назначь на ближайшие дни встречу с нотариусом и запиши в график.

Седжин всё понимает, он смотрит на Намджуна через зеркало заднего вида, замечает его растерянное лицо и расфокусированный взгляд, а затем смотрит на водителя. Господи. Им двоим нужен длительный отпуск. Если Намджун не прекратит истязать себя, он полностью уничтожит все свои ресурсы. Но он полностью согласен с этим осознанным шагом. Это не означает, что Намджун уже ставит на себе крест, это означает, что в его жизни есть люди, которым он хочет что-то оставить после себя. Но кто те люди, думает Седжин, ради кого он совершает этот шаг?

Намджун, ненадолго задремавший в машине, пробуждается от мягкого прикосновения к плечу, Седжин открывает перед ним двери. Вот он, гигантский дворец, в котором он загнётся от одиночества уже через год.

Все сотрудники, столпившиеся возле парадной двери, встречают Намджуна и семенят за ним, как стадо ягнят, и только после приказа Седжина они расходятся по всем местам. Если бы Намджун сегодня внезапно умер, то они все лишились бы прибыльной работы, и вряд ли они смогли найти бы себе место лучше. На втором этаже раздаётся хлопок двери, а затем – топот ног. Это выбегает Чимин, он спотыкается, врезается в стену, нащупывает перила и, почти пролетая над ступеньками, несётся в сторону Намджуна. Но немного промазывает и проходит мимо него несколько метров.

— Вы в порядке, Господин Намджун? Вы так быстро вернулись?! — Чимин оглаживает руки удивлённого швейцара, щупает худые плечи, не чувствует знакомого запаха (наверное, больничный запах перебил его одеколон). — Боже, вы так похудели!

— Кхм, — Намджун прочищает горло кашлем, и Чимин, смутившись, отходит от швейцара, извиняется и крутится на месте.

— Господин Намджун! Почему вы так быстро вернулись?!

— Господин Намджун потребовал немедленного возвращения домой, — отвечает вместо парня Седжин. — Он не стал слушать рекомендации врача.

— Что?! Вы же так здоровье погубите! Господин Седжин, я думал, что вы его так просто не отпустите! С вами всё в порядке? Это ведь ненормально! Может, вам всё же стоит вернуться? Ну что вам? Компания без вас не развалится!

Намджун криво ухмыляется, наблюдая лёгкую растерянность Чимина. Он будто хочет накинуться на него с объятиями, но субординация удерживает его. Переживает, как и все остальные, что лишится прибыльной работы, или действительно заботится? Проклятый Седжин, если бы он не смотрел сейчас на них, то Намджун первым пошёл бы навстречу к Чимину. Такой маленький, встревоженный, взъерошенный, впечатлённый. И от того, насколько он очарователен в своей заботе, становится больно. Снова это напоминание о произошедшем на лавочке.

— Седжин, мне кажется, сотрудники не смогут разобраться без тебя, — намекает он Седжину, чтобы тот ушёл отсюда, и, когда они с Чимином остаются вдвоём, приглашает его за собой, провожая до своей комнаты.

Они молчат. Намджун включает свет, затем уменьшает яркость, но, ощутив боль в глазах, передумывает и отключает полностью, Чимин остаётся стоять возле дверей.

— Расскажите? — начинает он неуверенно.

— Не стой там, присаживайся, — говорит Намджун, а потом опоминается. Точно, Чимин ведь был тут только один раз, не мог же он идеально запомнить расположение всей мебели.

Чимин устало падает в кожаное кресло изумрудного цвета, и Намджун думает, что этот цвет ему к лицу. Он зажигает светильник на столе, подходит к шкафу, вынимает оттуда два гранёных стакана и початую бутылку виски, откупоривает, наливает немного на дно и подаёт один Чимину.

— Что это?

— Macallan. Очень благородный виски, — объясняет Намджун мягким голосом и отпивает, глядя на Чимина, лицо его, покрытое мазками глубоких теней и пятнами света настольной лампы, выглядит превосходно. Интимная атмосфера. — Этому виски, между прочим, лет больше, чем нам двоим вместе взятых.

— А зачем вы мне даёте?

— Потому что выглядим мы с тобой сейчас как раз для алкоголя. Нам сейчас двоим необходимо это.

— Но я... я не хочу пить.

— Тебе так кажется. Попробуй. Этот виски можно и без закуски пить.

Чимин пробует и морщится.

— Кисленько, — комментирует он и отставляет стакан.

Намджун, возвращаясь за стол со стаканом и бутылкой, садится и расслабленно откидывается на спинку стула. Ему кажется странным факт того, что прямо сейчас он находится в своей комнате. Слишком насыщенный день выходит. И вот как его перемалывать? Несколько часов назад он валялся на земле, прощаясь с жизнью, потом потерял сознание, очнулся в больнице и тут же отправился домой. Какая-то демо-версия американских горок. Он чертовски устаёт, уже два часа ночи, но Намджун так сильно не хочет, чтобы новый день начинался. Морально ещё не готов к нему. Наверное, ему всё же стоит... нет. Не имеет права. Если он позволит себе остановиться и передохнуть, то вставать и продолжать путь потом будет просто невозможными вещами. Этот выходной, на который Намджун чуть не решился, – как резкая остановка после бега на скорость. Чимин снова пробует виски, снова морщится.

— И что ты хотел узнать? — спрашивает Намджун. Чимин идеально вписывается в его комнату. А как он будет выглядеть на фоне его спальни? Он облизывается. Если бы Намджун не нашёл его на Хондэ, то что он делал бы после произошедшего? Намджун ведь мог и в любой другой день свалиться с ударом, так Чимин – спусковой курок или нет? Может быть. Но Намджун чувствует себя менее одиноким, когда Чимин рядом. В его отсутствии перемалывать было бы тяжелее.

— Что это было? — он полностью выпивает свою порцию виски, и Намджун подливает ему.

— Когда? — прикидывается.

— Когда вы завалились на землю. Я... я очень сильно испугался тогда. Честно.

— Хах, уже представляю, как ты там стоишь, размахиваешь руками, носишься по всему саду и пытаешься позвать на помощь. В штаны наделал?

— С... с этим не шутят! Я и вправду подумал, что у вас... как и у вашего отца, приступ случился. Это было так страшно. От беспомощности. Пожалуйста, Господин Намджун, расскажите, я и вправду волнуюсь.

Волнуешься?

Или притворяешься?

Не делай мне больно, будь добр.

Намджун долго смотрит на него, изучая его под приглушенным светом настольного светильника. Седжин без пиджака, Чимин в его кожаном кресле со стаканом виски. В какой-то неправильный мир попадает Намджун. А может быть, он и вправду после этого небольшого приступа попал в зазеркалье? Как убедиться? Попробовать поцеловать Чимина и проверить теорию. Если в зазеркалье, то Чимин ответит ему на поцелуй. Но если в реальности…

— Ничего серьёзного.

— А какой диагноз?

— Гипервентиляция лёгких.

— Вентиляция?

— Гипер.

— Всё равно ничего не понял, — Чимин удобнее усаживается в кресле (никогда в жизни он ещё не сидел в таком роскошном и комфортном кресле), будто готовясь к долго истории. — Так из-за чего это?

Поведение Намджуна и его приказ после быстрого пробуждения казались Седжину немного подозрительными. Как человек, который очнулся в больнице после потери сознания, мог трезво рассуждать и стремиться домой? Это, конечно, в его духе, но чтобы так сразу? Он позвал врача, который проконсультировал их двоих и посоветовал Намджуну всё же какое-то время провести в больнице.

— У вас случилась гипервентиляция лёгких, — пояснил врач.

— Вентиляция? — не понял Намджун.

— Гипер. — Подхватил Седжин, сложив руки на груди, Намджун смирил его взглядом.

— Синдром. Когда дыхательный ритм значительно учащается, и это приводит к неестественному усилению вентиляции лёгких и нарушению баланса крови. Это явление не является самостоятельным заболеванием и диагнозом. Причина заключается в нестабильном психоэмоциональном состоянии, к примеру, из-за стрессов, из-за перенапряжения или страхов. Причин много, и все они кроются в вашей голове, — врач трижды постучал кончиком колпачка на ручке по своей голове. — Это чаще встречается у женщин – по понятным нам всем причинам, – но и мужчины от этого страдают.

— К сути можете перейти?

— Конечно. Если говорить простыми словами, этот синдром можно описать сбоем программы «Вдох-выдох». У человека вдруг учащается дыхание, и из-за этого в лёгкие поступает слишком большое количество кислорода. Вы наблюдаетесь у психолога или психиатра? Лежали в какой-нибудь клинике?

— Я похож на психа?

— Наблюдается, — не сдержавшись, ответил Седжин.

— Также причинами могут являться панические атаки, острая боль, астма, очень сильные переживания, сердечные заболевания, беспричинный всплеск эмоций, употребление препаратов, которые влияют на ЦНС и так далее. Были недавно какие-то эмоциональные потрясения? Впадали в шок? Помните, что было накануне?

— Сейчас немного… проблематичные времена, — тактично завуалировал Седжин словосочетание «Беспросветная задница».

— И всё же, Господин Намджун, я порекомендовал бы задержаться вам здесь на пару суток. Ничего критичного, но ради вашей же безопасности.

— Чтобы ваши дуры в халатах разнесли всю информацию по газетам? Ну уж нет.

— Просто переволновались? — не может смириться со словами Намджуна Чимин.

— Ага. — Намджун решает не рассказывать ему об истинных причинах. Поэтому списывает на усталость и волнение.

— Это странно. Вы же не обманываете?

— Человек, как я тебе уже говорил, слишком хрупкое существо.

— Но не вы.

— Как знать. Организм имеет свойство изнашиваться.

— Хотите сказать, вам уже пора уходить на покой?

— Нет конечно. Не записывай меня в инвалиды.

— А как понять, что с вами случился этот... приступ. Гипервентилятор.

Намджун тихо смеётся, прикрыв кулаком рот.

— Гипервентиляция, Чимин, — и улыбается сильнее.

— Ой, точно. Что вы ощущали в этот момент?

— Хочу признаться, что я тоже сначала подумал, что меня хватил инфаркт. Дышать было трудно, — прикрыв глаза, вспоминает Намджун и невольно притрагивается к своей груди. — Чувство стеснения в груди, боль, пульс скачет, дыхание учащается, приступ беспокойства и страха, покалывание, судороги в мышцах, перед глазами всё плывёт, в ушах шум стоит, головокружение начинается.

— Ну целый букет... Мне один из сотрудников показывал, как оказывать первую помощь людям при инфаркте. Это так страшно! Ведь я ничего не вижу, и мне придётся всё делать на ощупь! Но как можно человека на ощупь спасать? Ужас! Хорошо, что у вас с сердцем всё в порядке. Хотя мне кажется, что вы чего-то не договариваете, потому что слишком серьёзные симптомы для одной потери сознания. Вы ничего не утаиваете?

— Нет. На самом деле, симптоматика схожа с инфарктом миокарда. Так что переживать не из-за чего.

— Не из-за чего? Вы серьёзно? — с недоумением на лице ухмыляется Чимин.

— Если ты столкнёшься с этим первый раз, то, естественно, растеряешься. Но во второй раз уже не так страшно будет. Ты уже будешь знать, что предпринимать. Можно и самому себе помочь без посторонних людей.

Чимин пьёт больше Намджуна, но пьянеет медленнее, и Намджун, недолго думая, понимает: «Быстрый метаболизм». В отличие от него Намджун не может пить в большом количестве алкоголь, обычно ему достаточно пару полных до краёв стаканов, чтобы чувствовать себя комфортней. Он часто прибегает к алкоголю, когда ему становится плохо. Он может проснуться посреди ночи и мучиться до семи утра от бессонницы, но если немного выпьет, то сон приходит сам. Его может внезапно атаковать беспричинная тревога, и тогда он тоже возьмётся за алкоголь, потому что в алкогольном опьянении у Намджуна притупляются чувства и страхи. Его могут застать врасплох воспоминания из прошлого, и избавиться Намджун от них может только при помощи алкоголя – мысли тут же меняют вектор. Ему не помогают ни снотворные, ни успокоительные, ни антидепрессанты, ни транквилизаторы – они делают всё только ещё хуже. А алкоголь слишком универсальная вещь, чтобы не пользоваться его услугами. Намджун не считает, что страдает от алкоголизма (ведь он любит всё держать под контролем), и несколько дней спокойно может прожить без употребления даже самой маленькой порции. Седжин с ним выпивал всего лишь несколько раз в жизни, и когда тот напивался, он мог быть слишком сентиментальным, но самое смешное в его пьяном состоянии – невозможно красное лицо и косые глаза.

Намджун постепенно начинает пьянеть (особенно без закуски). Он пытается слушать Чимина, но по большей части он, уткнувшись локтями в стол, просто любуется им, его двигающимися губами. Опьянение Чимина выражается в лёгком налёте румянца и заплетающемся языке, и Намджун думает, что это странно: он ведь такой маленький, но пьянеет медленнее человека, в котором почти 90 килограммов. Необычное соотношение массы и алкоголя.

— Поэтому очень здорово, что человек находит свой конец в земле, — бубнит Чимин, подносит стакан ко рту, но, задумавшись, останавливается и ставит обратно. — Нет, не здорово, а удобно.

— Удобно? — Намджун выплывает из своих рассуждений, вспоминая, о чём они только что говорили. Но в голове пусто.

— Человек разлагается в том месте, в котором жил. Откуда пришёл в этот мир.

— Как мусор?

— Да нет же. Как дань Земле. Природе.

— Так ты за охрану природы топишь? — Намджун скатывается по столу.

— А почему нет?

— И против войны?

— Да.

— Это ещё почему? Долг мужчины – защищать родину.

— Ну уж нет. Не нам решать, кого убивать, а кого нет, и не нам решать, имеем ли мы право отдавать свою жизнь. Это уже решают только наши мамы.

— Так твоя же мама умерла.

Чимин, закусив губу, крепко задумывается над его словами. По привычке он снова начинает массировать свои глаза через закрытые веки. Намджун подмечает: несмотря на то, что Чимин пьяный, он всё равно сохраняет прямую осанку. Держится он просто замечательно. Но что Намджуну не нравится, так это то, что тот сидит в одежде. После того случая, когда он видел его без футболки, он не может перестать прокручивать тот кадр в своей голове. Его плечи имеют притягательную силу. Слишком привлекательные для поцелуев. Намджун думает над тем, что ему делать, а затем незаметно включает кондиционер и повышает температуру.

— Знаете, я всё равно думаю, что она меня не отпустила бы в армию или воевать.

— Думаешь?

— Да, она ведь все девять месяцев носила меня в себе не для того, чтобы я стал пушечным мясом правительства. И вообще я считаю, что армия в мире не нужна!

— Так ты пацифист? — догадывается Намджун, разливает по двум бокалам остатки виски и, тупо уставившись на бутылку, пытается понять, когда они успели всё выпить. Он смотрит на свою коллекцию алкоголя на полках. Им хватит до конца жизни. Хотя если пить в таких же объёмах и в таком же темпе, что и Чимин, то максимум хватит на пару месяцев.

— Наверное. Не знаю.

— Пацифизм, — дополняет Намджун.

— Всё равно не знаю.

— Это идеология. Когда человек осуждает войны, всякое насилие. Вот сейчас сижу и думаю, что это идеально подходит тебе. Ты ведь и драться наверняка не умеешь.

Чимин, скривив рот, мотает головой.

— Хочешь, я научу тебя, как обороняться?

— Как-нибудь в следующий раз.

Постепенно Чимин замедляет свой ритм, он пьёт с большим осознанием, размеренно. Чонгук научил его прислушиваться к своему организму, и если есть какие-то подозрения, то лучше замедлиться. Стоит чаще делать перерывы между стаканами, чтобы избежать тошноты. Чимин меньше всего хочет, чтобы его стошнило перед Намджуном. Такого позора он не выдержит.

Они какое-то время молчат (Намджун – развалившись на стуле, а Чимин – сидя в кресле с прямой осанкой) и даже не притрагиваются к алкоголю. Молчание прерывает Чимин:

— Что-то тут жарковато, — и оттягивает, потряхивая, вырез ночной рубашки, пьяно выдыхает. — Откроете окно?

— Здесь нет окна.

— У вас в комнате нет окна? Как вы тут спите? Как это вообще возможно? Но вообще… зима ведь.

— В целях безопасности.

Намджун, обернувшись, с ухмылкой смотрит на огромное окно во всю стену позади себя.

— Предусмотрительно, однако... А кондиционера тоже нет?

— Нет.

— Тяжело вам тут летом, наверное.

— У меня в спальне прохладней, чем здесь. Спальня вот буквально в соседней двери.

— Понятно.

Чёрт. С ним тяжело. Обычно женщины всегда понимали такие открытые намёки. Хотя о чём я? Как вообще смею сравнивать их с Чимином? Неужели я настолько сильно помешался на нём, что хочу завалить его в постель? Хочу. Правда хочу. Как же я пьян. Но не в моём случае. Нельзя торопиться. Но можно хотя бы полюбоваться тобой без одежды?

Если план А не удался, то пора переходить к плану Б. Намджун достаёт с полки ещё одну бутылку виски, вскрывает, Чимин реагирует на шелест упаковки и интересуется, Намджун пытается проговорить вслух название, но не может сосредоточиться на иероглифах. Наплевать.

— Допей. — И Намджун подталкивает ко рту Чимина стакан с остатками, затем снова наполняет его почти до самых краёв новым виски и говорит: — Попробуй. Этот послаще.