Часть 22: Подснежники (2/2)

— Слышала, это адвокат со стороны его отца. Помните тот ужасный случай с девушкой из семьи Чон? Мне кажется, его специально закрепили за этим тираном, чтобы он больше не буйствовал.

— Бедняжка.

— Она теперь ни за что не сможет быть такой, как прежде.

Их голоса доносятся до первых рядов. И как сильно Намджун не пытается проигнорировать тот факт, что всё идёт не по его плану, оставаться спокойным он не может. Нервно отбивает ритм пальцем по подлокотнику, раздражённо стучит ногой, пальцы второй свободной руки сжимает в кулак и разжимает. Ему говорили, что если совершать активные действия руками, то тревогу можно подавить. Чимина сплетни не волнуют, потому что получает от них удовольствие – если о нём говорят, значит, заинтересованы. А если заинтересованы, значит, он выделился. А если чем-то выделился, значит, имеет что-то особенное. Таинственное.

— Неужели у них настолько скучная жизнь? — интересуется он у Намджуна за несколько минут до начала концерта.

— М?

— Я слышу всё, о чём они говорят. Они только нас и обсуждают. А сплетни люди обычно пускают от скучной жизни. Они все так же богаты, как и вы?

— Конечно нет. Ты оскорбляешь меня. Где я, и где они. — Намджун надменно выдыхает через нос, закатывая глаза. — Тут есть люди, — он оборачивается и разглядывает толпу, чтобы убедиться в собственных догадках. А вот и подтверждение теории. — У которых ежемесячный доход составляет одну десятую моего. Часто здесь появляются дешёвки, которые через постель хотят добиться каких-то высот. Знаем таких. Они прямо сейчас здесь есть. Поэтому очередной совет: просто не общайся здесь с женщинами. Они видят в тебе только кошелёк, а не личность. — Девушка, сидящая на десять рядов дальше от Намджуна, заметив его оценивающий взгляд, улыбается. Намджун, втягивая щёки, ухмыляется. Она отворачивается и делает вид, что возвращается к беседе с сидящей рядом с ней другой девушкой, а сама не перестаёт незаметно подсматривать. — Но вот та змеюга Юнги, — Намджун разворачивается к Чимину, удобнее усаживается, расстёгивает пиджак, раздвигает ноги и роняет голову на спинку. Нужно будет выловить её и хорошенько отдохнуть. — Нас разделяют несколько миллиардов. Но в нём столько желчи, ты даже представить себе не можешь. Смотри, не заплачь, если он укусит тебя.

— Я не такая плакса! — обиженно возмущается Чимин. — Он был довольно приветливым и милым. Зря вы на него ругаетесь.

— Господи, Чимин, ты действительно так мало знаешь об этой жизни, это просто какой-то ужас. Я иногда поражаюсь, как тебе удалось дожить до совершеннолетия. Таких людей, как ты, обычно находят на квартире у маньяков или закопанными на внутреннем дворе дома педофила. Здесь вообще не стоит ни с кем разговаривать. Это факт. Такими людьми только пользуются в своих целях. Тут каждый так поступает. Это закон. Как закон тяготения, как закон Менделя, закон сохранения энергии – все эти законы мироздания. Ты никак не сможешь прервать этот цикл взаимоиспользования. А если попытаешься, то спустишь впустую очень много ресурсов. И эти твари вмешаются в твою жизнь, полезут копаться в твоём нижнем белье, а потом попытаются задушить. Тебе будет больно, Чимин. Очень больно. Ты даже не представляешь, с чем тебе придётся столкнуться в этом случае.

— Но откуда вы...

— Ты плохо справился со своей задачей. Этот Юнги...

Намджун снова оглядывается через плечо, разглядывает ряды позади себя и находит Юнги, который с экспрессивным выражением лица ведёт диалог с мужчиной. Ненадолго их взгляды пересекаются, Юнги замолкает, щурится, и тогда Намджун продолжает, не прерывая зрительный контакт:

— Он сделает тебе очень больно. И предаст в тот момент, когда ты только позволишь себе раскрыться. Друзья – это иллюзия.

Концерт приводит Чимина в непередаваемый восторг. Он, завороженный игрой оркестра, не перестаёт улыбаться, одёргивает Намджуна, чтобы вставить свой комментарий или поделиться музыкальными знаниями, тихо вскрикивает от громких аккордов и приятно волнуется. От глаз Намджуна не скрывается блаженное выражение лица Чимина, тот иногда, как воробей, вздрагивает в кульминационные моменты. Ещё никогда Намджун не видел, чтобы оркестровый концерт мог так сильно повлиять на чью-то душевную конструкцию. И смычок управляет Чимином: дёрнется – затрепещет его душа. Намджун прячет неловкую улыбку ладонью, ему становится приятно, что что-то, что он может купить, приносит подобное наслаждение. Он уже давно подобному не радуется, но заряжается чужой энергией. Готов потратить на это десятки миллионов.

Раздаётся последний взмах дирижёрской палочки, замолкает оркестр. Всеохватывающая тишина. Как только окружающие начинают аплодировать, Чимин вскакивает со своего места, утирая влагу со щёк, громко благодарит музыкантов.

— Просто чудесно! Я часто слушал концерты, но только на кассетах или дисках. А тут совершенно новые эмоции! У них есть повторное выступление? Я бы очень хотел сходить сюда! Это дорого? Я хочу заплатить!

Улыбка вызывает у Намджуна ответную реакцию. Если бы у него была возможность продлить выступление, он не пожалел бы никаких денег. И он понимает: как только они вернутся домой, Чимин впадёт в своё привычное состояние, станет страдать от бессонницы и ненависти к себе. Может, увезти его куда подальше? На Кубу, к примеру, или в Новую Зеландию. Почти перед самым выходом их вылавливает Юнги, ухмыляется, обнажая дёсны.

— Неужели вы уже уходите? Так быстро? Останься, Намджун, нам есть ещё о чём поговорить.

Вспышка репортёра ослепляет, Намджун щурится, направляя гневный взгляд в камеру. Где Седжин? Он же приказал!

— Думаю, твоему другу это пойдёт на пользу.

Вспышка.

— Даже и не подумаю ни о чём подобном. Я тебе уже давно всё высказал. А теперь дай мне уйти. — Вспышка. — Я не хочу... — вспышка, — ... создавать скандал.

— Ты же держишь всё под контролем, а? Я читал ту статью с BNews. К тому же, какие скандалы могут быть со мной, а? — не слова, а нож. — Теряешь хватку. А Чимин?

Тройная вспышка. Намджун, ослеплённый, теряет журналиста из виду.

Чимин отзывается на своё имя, поворачивая к Юнги голову.

— А? Я?

— Ты хотел бы ненадолго задержаться здесь? Ты ведь тут впервые, я прав? А Намджун просто хочет лишить тебя удовольствия находиться в элитном обществе. Не чувствуешь себя ущемлённым в собственных правах? Мы ведь в Корее!

— Закрой свою пасть.

— А кто он? — Юнги слабо обхватывает локоть Чимина, тянет на себя. — Ты только скажи мне, что он забыл здесь, и я отстану от тебя... на какое-то время. Его здесь никто не знает, а мы склонны подозревать всех новых лиц. Мало ли они попытаются воспользоваться нашей доверчивостью?

— Певец он! Всё, успокоился? — Намджун грубо пихает Юнги в сторону, снова раздаётся вспышка. Он жестом руки приказывает подошедшей охране разобраться с журналистом.

— Певец?! Но этого недостаточно! Неужели ты пожадничаешь? Не дашь узнать нам, что за птица попала в наши круги? Чимин, пташка, обрадуешь нас своей компанией? — и Юнги окончательно отрывает Чимина от Намджуна, ведёт его в сторону поджидающей толпы под хлопки вспышек.

— Сплошные проблемы! Одни сплошные проблемы! — ругается Намджун. За его спиной раздаётся треск фотоаппарата, раскрошившегося об пол.

— Споёшь для нас?

Чимин, сконфуженный, выдыхает через раз, когда его локоть выпускают, и он впервые за долгое время сталкивается с давлением внимательной публики. Не видит их, но чувствует изучающие взгляды, полные нетерпения. Они разглядывают его, как под микроскопом. С холодным профессионализмом препарируют поднаготную. Вынюхивают его потаённые страхи. Ворошат комплексы. Но он не имеет право подвести Намджуна во второй раз, не имеет право запятнать его честь. Но что же делать? И Намджун тут же приходит на помощь, крича через весь зал замешкавшимся на сцене музыкантам:

— Эй, вы! Да, да, вы! Сможете саккомпанировать ему?!

— А что у них за инструменты? — тихо шепчет ему Чимин.

— Эй, что у вас за бренчалки?

— Да у нас, в принципе, всё есть...

— А вы знаете что-нибудь из Стинга? — кричит им Чимин.

Двое мужчин переглядываются и улыбаются.

— Конечно!

Первое появление на публике далось с огромным трудом, Чимин ненавидит вспоминать тот день, но почему-то именно он отчётливо отложился в памяти. И если бы не Чонгук, то Чимин не выдержал бы и пяти минут. Перерыв в полгода – причина потных ладоней и дрожи в теле. Он постепенно отходит назад, слышит Намджуна в нескольких метрах от себя. «Роза Пустыни»<span class="footnote" id="fn_32254474_0"></span> – первая песня, с которой они выступали вместе с Чонгуком, тогда это была сырое выступление, непрофессиональное, они едва ли смогли собрать двадцать тысяч вон за тот день. Но они сделали запись своего выступления, а потом, пересматривая и переслушивая, работали над ошибками, они смогли довести до совершенства. Чимин вспоминает все уроки с Чонгуком, поёт, отдаляется от толпы и мысленно возвращается в первый день на Хондэ – начало чего-то великого. От воспоминаний глаза начинают слезиться, но он берёт себя в руки: Намджун не любит слёзы. Чимин не может подвести его.

Намджун стоит в стороне и, сложив руки на груди, довольно смотрит то на толпу, то на Чимина. Им можно гордиться хотя бы за это. На противоположной стороне гостевого зала он замечает знакомую фигуру в кремовом мини-платье с пайетками. Она стоит, опираясь рукой о стену, и, заглядывая себе за спину, натягивает лямку на туфлях со шпилькой. Поправляет волосы, закидывая их назад. Намджун всё понимает. Ждёт его. Он не сразу замечает, когда Чимин перестаёт петь, и, опомнившись, подаёт голос:

— Всё? Насладились?

Он хватает Чимина за руку. Мужчины за инструментами одобрительно хлопают.

— А теперь обсуждайте кого-нибудь другого, а не нас двоих, — он с презрением оглядывает небольшую толпу, – вон, — указывает пальцем на высокого мужчину с красным лицом и рассеянным видом. — Ты, Пак Чихон! Он любит нюхать мужские трусы и возбуждается, когда на него мочатся! А ты, Чхве Сюльмин, спишь со своим пасынком! Ты, Пак… как там тебя?! — щёлкает пальцами, но не вспоминает. — Любишь одеваться в женскую одежду и ходишь по гей-клубам! Если закончатся темы – обращайтесь, я много здесь про кого что знаю!

Намджун, подтолкнув Чимина к Седжину и сказав выводить его на улицу, разворачивается в сторону девушки, зовя за собой двух охранников, и быстро доходит до неё. У него мало времени. Она улыбается своей удаче, строя смущённый вид, опускает взгляд в пол, трогательно улыбается, но, как только Намджун отворачивается, ухмыляется.

— Через пять минут выходишь через выход B, — Намджун ещё раз оценивает её с близкого расстояния. В его вкусе. Смотрит на вырез. Его размер. — Поворачиваешь налево, возле фонтана будет дверь, это вход для сотрудников. И чтобы без фокусов. Приходишь одна. Без телефона, без фотоаппарата, без диктофона. Ясно? Всё.

В ближайшее время он не сможет выкроить себе день или даже хотя бы час на то, чтобы найти себе подходящую женщину и затащить её в постель. Чаще, чтобы продать себя подороже, они держатся обособленно – для вида, – строят из себя роковых женщин, разыгрывают сцены и только потом ломаются. Намджун не хочет заново проходить эти этапы. Устал. Нет настроения. И если прямо сейчас она предлагает себя ему, то кто он такой, чтобы отказываться от комфорта прямо здесь и сейчас? Встретившая его охрана доводит до помещения.

— Обыскали? — они кивают. — Ничего при ней постороннего не нашли? — кивают. — Правила все объяснили? — кивают. — Значит так, стоите здесь, — Намджун останавливается в двух метрах от двери и, расстёгивая верхние пуговицы рубашки, напоминает: — и сторожите. Посторонних не пускаете, разворачиваете без всяких слов, если эта вдруг сбежит или выйдет первая, ловите и крутите. Выход из этой комнаты один. Сначала выхожу я, потом она. Только в таком порядке. Потом вы выводите её по другому коридору, — и показывает пальцем, они кивают. — Кто-то из вас двоих потом обчищает комнату, чтобы никаких устройств там не было. Всё.

Мало времени. Мало времени. Намджун торопливо раздевает её, трясёт платье для подстраховки, его не волнует, что Чимин сидит в машине уже полчаса. Пусть ждёт дальше. Двигаясь в ней, он вспоминает пение Чимина, его триумф, его победу над плебеями. Он грамотно и ловко отомстил за Намджуна. Отомстил так, что никто не примется искать в нём изъяны. Слишком слаженно. Она двигается ему навстречу, осыпая поцелуями шею, царапает ногтями грудь, оставляет след от губ на ключицах. Поднимает глаза, смотрит, надеется, верит в свой золотой билет. Не догадывается о своём будущем – это её последний визит. Больше сюда её никто не пустит. Не знает. Намджун часто дышит через открытый рот, грубо сминает пальцами бока, мало времени; опуская голову, он вспоминает его голое плечо, запах его тела в ладони, руки, которые ударили в солнечное сплетение, бледную кожу с кровавыми разводами. Он начинает двигаться быстрее в предчувствии оргазма, кожа бархатная, быстрее, быстрее, быстрее, голос занебесный, быстрее, быстрее, быстрее, торжественная улыбка, быстрее, быстрее, быстрее. Намджун спускает в презерватив, а перед глазами

у Намджуна проблемы.

Он пальцами доводит девушку до оргазма. Пока она натягивает на себя платье, Намджун выбрасывает презерватив, поправляет рубашку, приводит себя в порядок перед зеркалом и, не глядя на неё, говорит:

— Чтобы я тебя больше здесь не видел.

— Но…

— Такая плата. Ничего личного. Увижу тебя здесь ещё хоть раз – можешь попрощаться со своей спокойной жизнью, — для убедительности Намджуна обращает на неё тяжёлый взгляд. Осматривает рукава и замечает отсутствие рубиновой запонки. Куда пропала? Он, удивлённый, оглядывается. На полу ничего не видит. В комнате только шкафы с книгами, туалетный столик, комод, мусорный бак, щиток, корзина со сложенной тканью. Ещё раз он заглядывает в мусорку, но видит только презерватив на самом дне. — Не понял.

Она, всё ещё не пришедшая в себя после его слов, прижимается к стене, сидя на комоде.

— Где запонка?

— Какая… запонка?

— Дуру строишь? — У Намджуна мало времени. Он закатывает глаза. Как они ему надоели. Мало, мало времени. Нервов ещё меньше. Сколько его уже ждёт Чимин? Что ему наплёл Седжин? Наверняка ведь ему уже передали всё по рации. А если Чимин находился рядом с ним и всё слышал? Седжин не мог совершить такую оплошность. Намджун резко открывает двери комнаты, в молчании жестом руки просит у охраны пистолет из кобуры, снимает с предохранителя, направляет на девушку. — Ещё раз повторяю: где запонка?

— Вот, вот она! — вскрикнув, девушка отодвигает самый верхний ящик комода, наугад шарит рукой и вытягивает перед собой руку с красным камнем в пыли.

— Какая ты мелочная.

Последнее, что она видит перед его уходом, – очередную презрительную мину. Скоро она станет его визитной карточкой.

— Видел бы ты только их лица!

Намджун запрыгивает в автомобиль, стряхивает снег с обуви. Чимин, вздрогнув, просыпается, отрывается от дверцы и вытирает запястьем скопившуюся в уголке рта слюну. Господи, какой сейчас год?

— Видит Бог – ты их уделал! — торжественно заявляет Намджун. Делает вид, будто не он пропал на полтора часа. — Ну а я просто красиво завершил твоё выступление. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Мы вовремя ушли, а я вовремя нашёл подходящие слова. Уверяю тебя, если бы мы задержались, они нашли бы к чему прикопаться. Даже если перед ними поставить стакан родниковой воды, они назовут её мутной. Понимаешь? А твой голос идеален, чтобы подвергать его критике. Возмутительно! Меня не волнует их мнение, но я ненавижу, когда необоснованно критикуют то, что нравится мне. И это могло повредить тебе бы, да? Ты же такой у нас нежный. — Намджун по-доброму хлопает Чимина по бедру – заслужил. — Ты отлично справился со своей задачей! Им ко мне больше ни за что не подобраться! Я давно думал, как бы изящно заткнуть им рты, но тебе, пробке, удалось сделать это с первой попытки. Браво! Отпразднуем это. Ты, как я понял сегодня, алкоголь пьёшь.

Выслушивая от Намджуна такую громкую и неподдельную похвалу впервые за всё время сотрудничества с ним, Чимин тут же расцветает в улыбке, смущённо отмахивается, шёпотом благодарит. Но как же это приятно. Это стоит своих усилий. Но мысли о триумфе перебивают женские духи. Не такие, какие он почувствовал при входе, дорогие, роковые. И он знает, что это означает. Становится неприятно. Наверное. Почему он продолжает пользоваться ими? И почему именно сейчас? Его поступок выбивает Чимина из колеи. Он мог полноценно насладиться своей победой, но фантомное присутствие женщины и запах секса тут же пришпоривает. Чимин пытается представить, как вообще выглядел этот процесс, с кем и где, и ему тут же становится противно от себя. И Чимин знает, чем закончится её история. У всех один конец. Как это низко. Он пользуется людьми и избавляется от них. И однажды он избавится и от Чимина. Получит своё удовольствие и вычеркнет из жизни. Чимина не так сильно удручает этот факт, как факт того, что Намджун точно так же может перекрыть ему пути к полноценной, счастливой жизни.

Намджун, глядя на очаровательную реакцию Чимина на его комплименты, приходит к выводу: ему не хватало одобрения, внимания и признания, не хватало заботы. И Намджун делает для себя отметку, запоминает. Чимин меняет вектор его мышления. Влияет на мировоззрение. Заставляет вспомнить себя прошлого. Рукой он скользит по бедру выше, Намджун старается сделать это как можно менее заметным, ему нравится сжимать его мышцы. С ума сойти. Наверное, стоило задержать её и прогнать по кругу ещё два раза.

— Я рад, ч-что вам понравилось.

Несмотря на трепетные касания, Чимин чётко ощущает горячие пальцы и поглаживания на внутренней стороне бедра. Паника. Паника. Паника. До разбитых в автомобиле окон. Пальцы в опасной близости от паха. Что это? Это намёк? Им хотят воспользоваться?!

Ладонь, растирая и согревая ногу под тканью, опускается к колену и поднимается обратно. Кожа горит. Чимин задыхается паникой, скрипит сидением, пытается отодвинуться. Боится пресечь. Хочет верить, что действия Намджуна – плод разыгравшейся фантазии. Всему виной эмоциональное потрясение, приправленное неожиданным признанием Намджуна. Но он хочет быть честным – его слова возродили в нём гордость за самого себя. Страшно. Этими руками он оглаживал женщину, от них пахнет, Чимин, отворачивая голову, молит о том, чтобы в их машину внезапно кто-то врезался или чтобы на них с неба упало что-то тяжелое. Неожиданный метеорит. Господи, пусть это всё прекратится. Мерзко.

Но на большее Намджун не решается, почему – сам не знает. Он вспоминает недавний секс и анализирует неудержимый поток мыслей. Он ведь так точно почувствовал этот запах лаванды.

Чимин шумно выдыхает, ёрзает на месте, желая избавиться от чужой руки, но она только сильнее сжимается. И так на протяжении всего пути. Он снова ненавидит себя, Намджуна и мир. Хочется утонуть или разбиться.

Как только автомобиль останавливается, а Седжин, раскрывая двери, объявляет о прибытии, срабатывает, как спусковой крючок, инстинкт самосохранения, и Чимин вылетает из салона. Бежит наугад, успевает проскочить через медленно закрывающиеся ворота. Он боялся, что, если задержался в машине хотя бы на секунду, его ожидала бы та же участь, что и участь женщины, с которой переспал Намджун. От него избавились бы. И, как говорил Намджун, у него не было бы от этого ни одной проблемы, даже с совестью.

Чимин спотыкается о ноги, падает, руки роняет в сугробы – колет. Запах зимы бетонирует тело, он глубоко дышит через рот, глотая свободу, раздвигает пальцы на руках, слышит, как за спиной закрываются ворота. Боль в коленях и ладонях. Но Чимин слишком увлекается воспоминаниями о солнце. Как оно выглядит? Какой у него цвет? Какой запах? Чимин только чувствует тепло от солнца и ожоги на бедре. Огромный красный шарф на шее распутывается.

Чимин ведь помнит, что снег – белоснежно-белый, колючий, сияющий, алмазный, хрустящий. Чимин отрывает ладони от земли. От проекции снега. Он хочет увидеть, как прогибаются под тяжестью снега ветки. Хочет увидеть белую корку. Хочет завалиться с Чонгуком в сугробы и хохотать. Хочет зубами разгрызть сосульку. Хочет, чтобы аквамариновое небо упало ему в глазницы. Ему становится дурно. Невыносимо. До самоубийства. Он сжимает ладони в кулаки, сжимает снег и начинает запихивать себе в рот.

Он ведь помнит.

Как.

Выглядит.

Снег.

Помнит?!

Пусть он захлебнётся снегом, это будет подходящая смерть. Они вскроют его тело в морге на столе, а из разрезанных желудка и лёгких протолкнутся подснежники. Он станет для них мёртвой мясной клумбой.

Вопросы провоцируют поток сознания. А может быть, снег не белоснежный, а персиковый или зелёный? Фиолетовый или оранжевый? Или несуществующего цвета? Может быть, он ярко-ярко-красный? Но как выглядит красный?!

Чимин, шатаясь, встаёт, выдыхает, ощущая морозное покалывание на щеках, а кожа на ладонях горит и плавится, стекает по сугробам. Проходит несколько секунд, и Чимина уносит в другую сторону, он срывается с места, услышав позади приближающиеся шаги под изумлённые возгласы, и бежит наугад – подальше от голоса Намджуна. Подальше от него. От его теории «взаимоиспользования». От его безнравственности. Подальше от жизни.

— Твою мать, Седжин, быстрее передвигай своими культяпками! — кричит Намджун, указывая на быстро удаляющегося от них Чимина, изо рта клубами валит пар. — Он же сейчас сломает себе что-нибудь!

Или сбежит от меня.

Оставит одного.

А Чимин, погружённый в цвет снега, больше ни на что внимания не обращает. В голове только снег, снег, снег, снег. Снег порошит, заметает мысли. И Чимину начинает казаться, что белые точки сверкают на чёрном полотне под веками. Может быть, он прозрел?! Ноги подкашиваются, Чимин снова падает и, вскрикнув, скатывается по небольшому склону, откусывает от сугроба, встаёт и несётся вперёд. Лёгкие скрипят, стенки горла судорожно сжимаются, под боком колет. Пальто, покрытое снегом, по зигзагу двигается тёмным пятном на белоснежном поле.

— Да стой же ты! Стой, Чимин! Не беги туда! Слышишь?! Там вода! ВОДА! ЧИМИН, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ БЕГИ!

Голос звучит где-то над головой – как пролетающая над полем птица.

— ЧИМИ-И-И-ИН! — истошно кричит Намджун и разгоняется из последних сил – только бы успеть, только бы Чимин под лёд не провалился. — СЕДЖИН, ПРОКЛЯТЬЕ! — он оглядывается назад, Седжин отстаёт от него. Может быть…

Может быть, сделать предупредительный выстрел?

Или прострелить ему ногу, чтобы не добежал и не сбежал?

Чимин постепенно слабеет и, сломленный, падает на землю, нащупывает пальто, резко дёргает ряд пуговиц, руками расцарапывает грудную клетку через свитер. Разодрать рёбра, выпотрошить лёгкие, прогрызть ногтями стенки, проглотить рваными ранами снег и захлебнуться оттенком, которого он совсем не помнит.

Так как выглядит белый?

Он трётся щекой о снег, громко и жалобно стонет, слёзы не идут, он устаёт плакать, а глаза начинают болеть. Он не хочет возвращаться обратно. Он ненавидит Намджуна и всё, что с ним связано. Пожалуйста, пусть вернётся Чонгук и расскажет ему, как выглядит снег. Раздаётся скрип, Чимин, узнавший по запаху Намджуна, совершает слабые попытки подняться и снова убежать. Упирается руками в снег, колени сводит, поясница трещит, лёгкие пульсируют внутри. Он встаёт на ноги, тянется вперёд. Намджун громко хрипит, хватаясь за бок.

Чонгук, вернись, пожалуйста, мой единственный друг, мой брат, моё спасение. Вернись и забери меня от Намджуна. Пожалуйста, без тебя я умру, загнусь, задохнусь, пожалуйста, без тебя я никто. Я умру. Правда. Пожалуйста. Чонгук.

Седжин остаётся издалека наблюдать за происходящим, он уже не в том возрасте.

— Не ешь снег – заболеешь ведь.

Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук, Чонгук.

Плечо Чимина обхватывают, его разворачивают, а он, ватный, клонит тело в сторону.

— Давно я так не носился за кем-то. Что сейчас произошло?

А в ответ ни вздоха, ни слова, ни стона, ни слёз. Он молчит – тоскует.

— Ты из-за концерта расстроился? Да ладно тебе, я могу заказать их выступление в особняк. Хочешь? Чего не отвечаешь? Или из-за того, что тебе пришлось петь перед ними? Но знай: ты вызываешь уважение.

— Да сдалось оно мне... это ваше уважение, — едко проговаривает Чимин.

И Намджун делает вид, что не замечает затаённой обиды в голосе и гордого плеча, скидывающего его руку.

Его глаза, направленные на Чимина, сверкают. И то ли от солнца, то ли от снега, то ли...

Румяные щёки, покрасневший кончик носа, потрёпанный вид.

Низкая температура пробирает до костей. Намджун укладывает ладонь на талию Чимина, прижимает его ближе к себе, но ощущает отторжение.

Чимин чувствует эту руку, хочет сломаться, рассыпаться, провалиться костями под снег, чтобы не достаться Намджуну. Я просто хочу умереть, и чтобы обо мне никто не вспоминал. Хочет послать этот импульс отчаянного желания по приобнимающей руке, чтобы Намджун понял, отпустил и застрелил. Намджун ведь никого просто так от себя не отпускает. Чимин не против.

Лёгкой рукой, освобождённой от кожаной зимней перчатки, Намджун стряхивает белоснежную крошку с пышных растрёпанных волос и в этот момент чувствует объём желания Чимина сбежать от него прямо в эту секунду. Никогда ещё подобного не испытывал. Пальцами чувствует, что его хотят бросить. Но Чимина он теперь ни за что не отпустит. Больше никто не посмеет оставить его одного.

Нет, Чимин, ты не умрёшь. Ты выживешь. Пожалуйста.