Часть 21: Пробуждение сочувствия (2/2)

Раздаётся обречённый вздох. Чимин хочет услышать голос Чонгука, почувствовать его руки на своей спине, получить вдохновение, хочет упасть в обнадёживающее объятие. Ведь их так много всего связывает. Но Намджун давит условиями и ограничивает договором.

— Мне иногда кажется, что я в таком русле и проведу всю свою оставшуюся жизнь. Буду сидеть в этой проклятой комнате и петь до конца дней – ваших или моих, без разницы. Это тяжело, это угнетает. Просыпаешься и знаешь, что тебя ждёт впереди. У вас такого ощущения никогда не было?

— Ни разу.

Сотни раз.

— Это только твоя проблема, то, что ты не изъявляешь желания выходить за порог этого дома, — Намджун, задумавшись, подносит ладонь к лицу – пахнет лавандой.

— Я не виноват, Господин Намджун, не виноват. Никого здесь не знаю.

Нападает тревога, без предупреждения. Чимин спрыгивает с кровати, руки и ноги требуют движения, плечи опускаются, он доходит до комода, отыскивает футболку и долго держит в руках, крутя в разные стороны. Тоскует и не понимает. Задумчиво он оглаживает большим пальцем бирку и молчаливо натягивает, так и не найдя подходящих слов для оправдания. Чимин помнит, что Намджун даже не стремится его понять. Так в чём смысл?

— Я понял вас, — удручённо отвечает Чимин. — И когда это всё состоится?

— Сегодня вечером.

— Сегодня?! И почему вы мне только сейчас об этом говорите?

— А что, какие-то проблемы? — Намджун поднимается со своего места и снова оказывается возле Чимина. Знает, что вторжение в личное пространство без разрешения – это один из главных инструментов давления и манипуляции, эти рычаги всегда действуют на Чимина. Время от времени ему нужно напоминать, что он не имеет право на возражения.

Чимин сжимается.

— Н-нет, Господин Намджун, никаких.

Он кроток, понимает Чимин, в нём сложно воспитать человека с твёрдым характером, сложно выковать стержень, потому что родители испортили и не развили, а детский дом похоронил зачатки. Перевоспитать его под шаблоны Намджуна это всё равно что заставить слона прыгать на скакалке. Намджун пытается сообразить, чем его ещё следует осадить Чимина, но слов не находит, потому что не видит больше сопротивления, и от этого на него находит скука. Когда Чимин сопротивлялся на Хондэ, завоевать его хотелось сильнее. Необходимо сделать шаг назад и подумать. Чимин сдерживается, утаивает, ему явно чего-то не хватает.

— Что происходит? — допытывается Намджун. — Только не смей мне снова заливать, что ты просто «не выспался».

Чимин молчит – самому бы разобраться.

— И? Почему я вечно должен откровенничать с тобой, а ты даже словом не обмолвишься? Я не обязан стоять перед тобой на коленях и вымаливать от тебя искренность. Унижаться – это в твоём стиле. Собачий стиль. Не в моём.

— Мне проще будет сказать, что всё в порядке, чем рассказать вам о том, что происходит со мной, — Чимин, настроенный агрессивно, отходит от Намджуна, когда разгадывает его очередной фокус с манипуляцией, и поясницей натыкается на комод. Намджун делает шаг вперёд.

— Да ты и сам не понимаешь, что у тебя в душе творится, а? О, маленький бедный мальчик. Одинокий, в тюрьме злого дяди, по ночам рыдает в подушку, выслушивает исповедь уродливого короля, благородный, всепрощающий – как с икон срисованный! А-я-яй! — Намджун грубо обхватывает подбородок Чимина, поднимает. Если бы только Чимин мог видеть. — Не строй дешёвых драм. Мы не в спектакле. Я их на дух не переношу. Меня от них тошнит. Как и от всех актёров. Как и от твоего отвратительного характера. Я знаю, что тебе необходимо. Наслаждаешься тем, что можешь отпускать мне грехи, когда я срываюсь! Сбежать хочешь. Хочешь сбежать из этого дома! Сидишь тут и разрабатываешь план побега! Как в грёбаной тюрьме!

Чимин, осмелев, упирается Намджуну в грудь, отталкивая от себя. Под руками – кремень, у Чимина нет никаких шансов. Его задавят. Чимин скулит и вырывается, напрягает руки и привстаёт на носочки.

— Твоя внешность обманчива. Как я тебе и говорил! Честные люди самые ненадёжные! В твоих словах нет ни грамма правды, за нравственностью и благородством скрываешь истинную сущность! Ты ненавидишь меня, хочешь воткнуть нож в спину! Говоришь какие-то невозможные вещи, строишь из себя святого, говоришь, что уважаешь меня! Ты лжёшь! Вот что мешает тебе жить! Ложь! Ты нагло лжёшь мне! А я ненавижу ложь, чую её, ненавижу!

Голос Намджуна оглушает, гнев сыпется откуда-то с потолка.

— Не лгу я вам! — выкрикивает Чимин и отталкивает от себя Намджуна, резко раздвинув его руки. — Вы – грёбаный параноик! Я вам одно говорю, а вы всё с ног на голову переворачиваете, и не стыдно вам?! Идиот!

— Да как ты смеешь?

— Смею, да! И я точно такой же идиот! Думал, заработаю у вас денег и мы с Чонгуком навсегда избавимся от всех проблем с деньгами. Думал, повезло мне единственный раз в жизни, думал, заработаю и отплачу, а попался такой кусок... кусок... дерьма!

— Что ты себе позволяешь? — ослепляющая вспышка ярости, он обхватывает горло Чимина и прибивает его к стене, приподнимает – он едва касается пальцами ног пола. — Ты – ошибка аборта, изъян природы, подзаборная шваль! Ты что думаешь, что ты сильнее меня?! Что ты имеешь право унижать меня и оскорблять?! Ты – никто, и звать тебя – никак! Если ты прямо сейчас сдохнешь здесь, о тебе даже никто не вспомнит! Сбросим тебя в реку, найдём твоего проклятого Чонгука и прибьём его! — он усиливает хватку, ладонью ощущает выпирающий кадык, приближается, ошпаривает словами и угрозами. Как круг со шрифтом Брайля. — И У МЕНЯ ОТ ЭТОГО НЕ БУДЕТ НИ ОДНОЙ ПРОБЛЕМЫ. ДАЖЕ С СОВЕСТЬЮ.

Чимин дёргается всем телом, отбивается, ударив Намджуна в солнечное сплетение, и тот, поперхнувшись, отходит шатаясь. Сейчас Намджун прикажет Седжина принести пистолет, зарядит, снимет с предохранителя, затолкнёт дуло в рот Чимина.

— Ну так убивайте! Давайте! — Чимин водит рукой по комоду, находит декоративную бутылку, разбивает её о стену, проводит по предплечью. Глубокая резкая рана жжёт, но адреналин и ненависть притупляют боль. Он докажет ему. — Я не боюсь умереть! Уж лучше лежать на мусорке, чем терпеть этот невыносимый бред и ваше общество! Да уж лучше бы я вообще никогда не рождался и не испытывал этого!

Он выбивает из себя крик, направляет в пол, словно гвоздь вбивает, загибается, бьёт кулаком по стене. Он, рыдая, падает на колени, хочет что-то добавить, но голос падает до шёпота. Чимин всегда боялся этого откровения, особенно перед Намджуном. Не думал, что когда-нибудь признается в этом кому-нибудь. Чонгук знал о нём всё, только не это. Он дрожит, зажимая рот рукой, готовится к выстрелу в голову или к лезвию на шее. Чимин на грани, мысль о собственной смерти больше не отягощает, он устаёт от жизни, которая наступила вместе со слепотой. Встреча с Намджуном и контракт с ним только провоцируют старые мысли, похороненные Чонгуком, они расползаются колючим терновником, вскрывают старую боль. Время и вправду не лечит. Всепоглощающая ненависть к самому себе ограничивает и уничтожает надежду. Чимин жизнь ненавидит. Кровавые мазки на тёмно-зелёной ткани.

Намджун, остывший в эту же секунду, стоит на месте, ошеломлённый, и наблюдает за громко рыдающим Чимином. Растерянный, онемевший, без крошек гнева. Как перед повешенной матерью. Когда не знаешь, как поступить. Что ему делать?

Если быть честным до конца, Намджун всегда наслаждался, когда доводил людей до подобного состояния, под финал оставлял след от ботинка, разворачивался, уходил. Но в этот раз перед ним совершенно другой человек, который… который не заслуживает ни ударов, ни пули, ни гнева, ни… ни Намджуна. И почему он только решил, что Чимин ему лжёт? Чимин всегда пытался донести искренность своих мыслей, клялся, старался сохранить справедливость. А что в итоге? Намджун ненавидит, когда от него скрывают правду, и он решил, что ему позволено выжать из Чимина признание в чём-то несуществующем. Несколько лет назад Намджун так сильно страдал от паранойи, что не смог удержать возле себя несколько верных людей. Намджун ненавидит ошибаться. Ведь эти ошибки дорого ему обходятся. Если бы Чимин был свободен от контракта, он тоже ушёл бы от него? Намджун не знает, но догадывается.

Вздыхая, Намджун падает на одно колено и обнимает Чимина, и тот тянется к нему, обнимает за шею, не перестаёт рыдать и не заглушает свои мысли – хочет выплакать всё горе.

На шум прибегает Седжин. Есть у него одна особенность – появляться на месте в самый неподходящий момент. Он находит стоящего на одном колене Намджуна, а в его руках – рыдающего Чимина с кровью на футболке.

— Ты, как всегда, очень вовремя, — шипит Намджун, — если на меня совершили бы нападение, то я был бы уже давно мёртв.

— Да, я... кхм...

— Иди отсюда.

— Извините.

— Нет, стоп. Принеси аптечку, немедленно. — Намджун выставляет ладонь в чужой крови. Седжин в немом шоке смотрит на Чимина, боясь сдвинуться с места. — Нет. Это не я причинил ему вред. Я же говорил, что такого больше не повторится. Я ведь на транквилизаторах.

Проходит почти целый час, когда Чимин перестаёт рыдать, он всё ещё висит на шее и время от времени тяжко вздыхает, а вздох его – укор, безмолвный. Намджун чувствует себя паршиво. Впервые после её смерти. Прислушивается. Чимин сопит.

— Чёрт возьми... — озадаченный Намджун отодвигает Чимина и смотрит на него. И не находит ничего лучше, кроме как сесть возле стены и привести нервную систему в порядок. Ему самому необходим отдых. За этот час он вымотался, как за последние девять лет.