Часть 15: Милосердие (1/2)

Заброшенный в новой комнате Чимин, как загруженный на чердак старый шкаф, пытается понять, сколько времени сидит на кровати и не двигается, сколько длится тишина и какого размера одиночество. Он думает, что уже давно за полночь, но, проверив часы, понимает, что время ещё только близится к одиннадцати. Что ему дальше предпринять? Как теперь жить? Как быть уверенным, что после произошедшего Намджун не разорвёт с ним контракт? Как быть уверенным, что он, гарцуя на господствующем гневе, не пытается прикончить Чонгука? Что же произошло?.. В какой именно момент Намджун ворвётся и выкинет его из окна вместе с сумкой и дневником? Господи, чем он заслужил всё это? Почему это происходит с ним? Почему Чонгук не приходит на помощь, чтобы забрать его отсюда?

Он вслух на уровне шёпота разговаривает сам с собой и рассуждает, пытаясь осознать ситуацию и понять, почему Намджун поступает с ним так. У каждого действия есть причина, каждое действие поддаётся объяснению, абсолютно каждое. Чимин не может поверить, что ему едва не сломали ноги только по прихоти. Намджун, внезапно появившийся в их с Чонгуком жизни, как чёрная метка, умело разрывает крепкие родственные связи. Чимин поднимается, наугад двигается вперёд, выставив перед собой руку, упирается в холодное стекло, проводит пальцами по раме, находит ручку и открывает окно. Холодный ветер заливает лёгкие, происходит новый наплыв возродившихся внутри эмоций – и Чимин плачет, так тихо, чтобы Намджун не услышал. Ветер затихает. Почему он не стремится его понять? Почему через силу и авторитет пытается выбить из него сокровенную мысль, раздавить её и перетереть? Зачем забрал к себе? Чтобы потом унижать и ломать психику? Голова разрывается от вопросов, нервы лопаются, слёзы точат щёки. Чимин продолжает вести монолог с собой и думает, что Намджун не просто странный человек, но и душевно больной. К нему следует проявить милосердие, но и на это не хватает сил. Его поведение колеблется от одной отметки к другой, невозможно спрогнозировать его реакцию и морально подготовиться к ней, это не американские горки, а эмоциональная мясорубка. Иногда он бывает с ним невозможно грубым, а иногда – проявляет приятное внимание, скрытое подобие заботы, поднимает в разговорах важные темы и вкладывает знания и собственный опыт. Внутренний Намджун хочет подобраться.

Чимин, занятый своими соображениями, обходит комнату раз за разом и не слышит, как тихо открывается дверь, и только по порыву ветра понимает, что он здесь больше не один. Пусть это будет Седжин.

Спустя длительное молчание Чимин понимает, что ошибся, и к чему ему быть готовым? К унижению или к редко проявляющейся мягкости характера? Чимин собирается произнести какую-то глупость, задать очевидный вопрос, на который и сам знает ответ, но время идёт, Чимин знает, что Намджун этого не переносит.

— В детстве, каждый раз, когда я плакал, отец отводил меня в самую маленькую уборную, захлопывал дверь и выключал свет, — прокашлявшись, начинает Намджун. Он держится обособленно и стойко, его внешний вид и голос даже отдалённо не напоминают о недавнем происшествии в гостиной. — И он не выпускал меня до тех пор, пока я не переставал плакать. В те годы я боялся темноты из-за своего воображения и стал остерегаться плакать при отце, потому что он обязательно закрыл бы меня и отключил свет. Но благодаря этому я научился контролировать своё эмоциональное состояние, стал более сдержанным, бесстрастным.

«Вот только гнев сдерживать его никто не научил. В чём смысл подавлять эмоции, — про себя думает Чимин, — а затем губить ими людей? Такие, как он, не верят в психиатров».

— Это намёк на то, что меня следует закрывать в туалете? Это не имеет смысл, — и он намекает на своё зрение.

— Твоя проблема в том, что ты слишком чувствительный, ранимый и сентиментальный.

Полная противоположность ему.

— Мне начинает думаться, что нет никаких эмоций как таковых, это самовнушение, иллюзия социума. Тебе это прививают. Когда тебе с детства говорят: «Тебе должно это понравиться», «Это тебя огорчит». Тебе всё это внушают, приказывают, какую эмоцию ты должен испытывать.

— Да разве это плохо – быть чувствительным? — изумляется Чимин.

— Или притворяется чувствительным, — тут же подбирает ответ Намджун, вскинув брови. — Как я уже говорил, из всех человеческих качеств мне отвратительно стремление вызвать жалость. Не переношу подобной игры. Особенно ненавижу стратегию жертвы, которой придерживаешься ты. Роль жертвы ведёт к демонстрации обиды, а обида – это способ заслужить любовь. Я вижу тебя насквозь, советую тебе не прибегать к этой методике, сделаешь себе хуже. Но каждый раз тебе удаётся сделать так, чтобы это пошло тебе на руку. Напоминаешь животное, которое жалко добивать. И я вот думаю: неужели ты таким образом пытаешься заползти мне в душу, найти уязвимое место и ударить в самый неподходящий момент? Ты ненавидишь меня за то, что я бесцеремонно ворвался в вашу братскую идиллию, но учти: я хорошо вооружён, тебе не удастся сделать мне больно.

— Ни о чём подобно я и не думал, — Чимин выражает недоумение на лице и от слабости обхватывает подлокотник. На самом деле, Чимин не любит, когда кто-то имеет о нём ошибочное представление. Он тоже не переносит, когда его жалеют, его тоже следует понимать, но не жалеть. — Просто у вас, богачей, сердце очерствело, это обычное проявление человеческой слабости под эмоциональным давлением...

— Признаёшь себя слабаком? Отлично. Это первая правда, которую я слышу от тебя. И что же на тебя оказывает такое давление?

— Вы.

Намджун, искренне удивлённый, смотрит на спину Чимина, а затем включает свет, чтобы лучше разглядеть его. Однако чему удивляться? Этого эффекта он и добивался, наверное, просто не ожидал, что Чимин будет прямолинейным сейчас. Он был уверен, что Чимин попытается оправдаться.

— Одному в доме приходится тяжело, я не представляю, как вы всё это терпите долгие годы в одиночестве. Я ведь ни разу не слышал, чтобы в вашем доме появлялись товарищи или… женщины. И я, к счастью, не вы, чтобы посвящать всю свою жизнь глупым бумагам и зарабатыванию денег. Мне общение необходимо, полноценное.

— Ты что, бегония?

— М? — не понимает Чимин, он поворачивается к Намджуну, чтобы лучше слышать его.

— Прихотливый цветок, его каждый день надо поливать. А тебя ежедневно надо кормить общением.

— Почему я ассоциируюсь у вас со всеми этими странными вещами? — он кривится в лице.

— Я делаю выводы из того, как ты описываешь себя. — Намджун складывает руки на груди. — Своё мнение о тебе я уже давно сложил, вот коллекционирую твои высказывания о самом себе. И ты заставляешь меня радоваться тому, что я имею силу воли не реагировать на все жизненные явления так, как ты. От этого только сплошные страдания и глупые мысли. Когда-нибудь жизнь нанесёт тебе такой удар, что ты просто будешь вынужден ознакомиться с её недостатками и стать таким же «чёрствым», как и я.

— А слепоты мне недостаточно?! — всплеснув руками, надломлено кричит Чимин. К лицу приливает кровь, от обиды голос меняется, на шее выступают вены.

Впервые Намджун, обескураженный, не находит слов для ответа. А Чимин впервые при споре с ним оказывается прав. Чимин не так прост, как кажется на первый взгляд, но если изящно надавить на психику, то можно и сломать его. Намджун знает, как ломается человеческий разум. Это никогда не составляет большого труда, если знаешь, как далеко можешь зайти. Намджун имел опыт с большим количеством людей и выяснил, что человечество делится на две категории: люди с высокой ригидностью и люди, обладающие гибкостью. Чем выше ригидность, тем проще ломать и травмировать, но чем гибче человек, тем сложнее разрушить его моральные ценности. Можно выделить отдельную категорию, исходя из учений Уильяма Джеймса, – «жёстко-настроенные», с такими приходится быть особенно изощрённым, потому что необходимо добраться до чего-то более глубокого, чем стандартные моральные устои. Чимин определённо не подходит под последнюю категорию. Гибкий? Может быть. Как вода. Поэтому Намджун остужает свой пыл, собираясь развернуть новую стратегию.

Выражение лица Чимина становится гневным, впервые на нём проявляются жёсткие линии. Чимин вырастет как личность, когда сумеет преодолеть все трудности и примет все жизненные уроки. Пока он их не принимает, он – всего лишь эгоист. Когда он это поймёт, то прозреет. Сейчас только слёзы и комплекс «жертвы». «Однако Чимин и вправду в чём-то прав, — думает про себя Намджун, не сводя глаз с Чимина, — есть во мне что-то чёрствое, противное, отталкивающее. И для дружбы я больше не подхожу, и для семьи не пригоден». Но единственное, чего не понимает Намджун, – так это желание Чимина снова и снова говорить с ним. Обычно после проявления подобной жестокости или после того, как стали свидетелями неконтролируемого гнева, люди прерывали с ним связь и навсегда исчезали из его жизни. И к лучшему. Может быть, это всё из-за денег? Хочет найти в нём спонсора собственного счастья. «Да нет, — уверенно отрицает Намджун, — он же клялся, что всей душой ненавидит деньги. Тут дело в чём-то другом. Может, у них с Чонгуком проблемы с законом?»

— Почему вы молчите? — пугается Чимин. — Я что-то не так сказал? — и он двигается в сторону Намджуна, вытянув вперёд руки, натыкается на него и щупает, чтобы убедиться в его присутствии.

Лицо Намджуна оживает, он ухмыляется и, как и Чимин, кладёт ладонь на область его сердца.

— Чимин. Сердце таких людей, как ты, никогда не способно солгать, да?

Чимин, соглашаясь, задумчиво кивает и чувствует жар на левой части груди. Пальцы Намджуна прожигают в нём дыру, они плавят рёбра, вгрызаются в органы, оставляют ожоги. Чимин испуганно дышит, сердце постепенно ускоряет ритм, в груди ухает. Он не доверяет Намджуну, особенно не доверяет, когда ощущает на себе его руки. Намджун в любой момент может проломить своим кулаком его рёбра, как прутья клетки, и убить без единой йоты совести.

— Если ты мне сейчас соврёшь, то твоё сердце выдаст тебя, — Намджун сильнее надавливает ладонью и чувствует истеричные удары под пальцами, ладонь начинает вибрировать. — Ты ведь ведёшь себя так не потому, что надеешься сблизиться со мной и предать?

Чимин, обескураженный, безмолвно мотает головой, в ответ сжимает свою ладонь, а сердце под ней – ледяное, едва слышно бьётся внутри, неторопливо отбивает удары. Будто в дерево забивают гвозди.

— А твоё сердце сейчас вот-вот разорвётся.