Часть 14: Раскалённый шрифт Брайля (1/2)

Чимин ненавидит книги, которые он не может прочитать: они напоминают ему о его инвалидности и впечатывают в голову жирным шрифтом «Слепой». Он ненавидит гладкие страницы для зрячих, обожает водить пальцами по выпуклостям и на дух не переносит аудио-книги, потому что редко когда ему удаётся найти голос, идеально подходящий под его предпочтения. Они читают не с той интонацией, пропускают нужные и драматические части или паузы, не следят за скоростью чтения и теряют эмоциональный окрас. Если Чонгуку не удавалось найти версию для незрячих, Чимин злился и проклинал всё человечество. Они не воспринимают его всерьёз! Вот если бы они все разом ослепли. Иногда Чимин, почти отчаявшись, обращался за помощью к Чонгуку и просил его почтить книги вслух. И они искренне обожал такие моменты, потому что о нём действительно так сильно кто-то заботился. Единственный во всём мире человек, которому ты небезразличен. У Чонгука были незначительные проблемы с дикцией, он часто отвлекался (и мог, позабыв о Чимине, про себя прочесть ещё несколько страниц), но тембр и динамичное повествование были очаровательными.

В этот особняк Чимин заехал без единой книги, и ему было тошно, а наедине со своими мыслями хотелось быть меньше всего. Вот бы разучиться думать.

Чимин спит больше, чем прежде, но ужасное состояние от смены обстановки и недосыпания всё ещё не покидает его – не может выспаться. И чем больше он спит, тем сильнее страдает от этого: разбитый рассудок напоминает перцемолку – ему приходится перетирать свои мысли, выдавливать их из себя, – ему становится сложно прилагать физические усилия (во время пения и игры на инструментах он теперь всегда сидит), сложно пытаться сосредоточить на чём-то внимание; стремление адаптироваться к новой обстановке округляется, и Чимин теряет интерес абсолютно ко всему, он не стремится понять что-то или изучить – на него нападает смирение, глухое и полое.

— Ты в последнее время молчаливый какой-то.

Голос Намджуна, наполненный сталью, дотягивается до него через весь стол и льдом окольцовывает его шею. Чимин слышит, как кто-то снуёт туда-сюда за его спиной, раздаются удары тарелок, кто-то задевает его, извиняется и желает приятного вечер, и толчок в плечо приводит его в чувства. Чимин благодарит, он хочет удариться в бессмысленные обсуждения, лишь бы на эмоциональном состоянии не акцентировали внимание.

— Я просто неважно себя чувствую сегодня, не берите в голову, давление. Наверняка из-за погоды. Погода в последнее время испортилась, да? — пальцы слабо обхватывают столовые приборы, и Чимин прилагает большие усилия, чтобы удержать их. Сейчас его пальцы рассыплются по столу. Сегодня им подают стейк, и Чимин с трудом разрезает его, а потом опоминается – ему ведь нужно ещё поднести ко рту, прожевать и проглотить. Он так больше не может. — В том году было более солнечно, да? Я помню, было тепло. Чем вы занимались в прошлом году, помните?

— Чудесно.

На этом их диалог прерывается, Чимин понимает, что ему не удалось отвлечь Намджуна. Он не умеет обманывать людей, не умеет манипулировать или отвлекать от сути, он любит прямолинейность, но на неё нет сил. Иначе придётся объяснять и оправдываться – а это огромный расход энергии. Её ведь должно хватить на полтора года. Но что он может поделать? По совету Намджуна Чимин всегда ложится спать в десять и без будильника встать не в состоянии. Если бы не круглосуточный режим дома, то он вставал бы с постели только под самый вечер. Кладя на язык мраморную говядину, Чимин не чувствует вкуса мяса, он медленно прожёвывает, глотает. Пусто. Безвкусно. Запах есть, а вкуса нет. Чимин тут же вспоминает о Чонгуке: он так сильно обожал говядину, что старался готовить её хотя бы раз в неделю. В памяти всплывает тёплый весенний вечер. Чонгук вдохновился на блюдо из стейка, хотя не имел ни малейшего понятия о том, как его готовить. Вышло у него отлично.

— Чонгук случайно не появлялся?

— Нет, а должен? — безэмоционально.

— Не знаю... но ведь прошло уже несколько месяцев, а он даже не объявился с того дня. Может быть, с ним произошло что-то страшное? Я переживаю, Господин Намджун, вы ведь отобрали у меня телефон. Чонгук ведь знает, где вы живёте? Или ваши люди просто не подпустили его?

—Потому что на изъятие гаджетов есть свои причины. А твой братец просто получил ваши деньги, и на этом наше общение с ним прекратилось, — Намджун давит ножом, тарелка поскрипывает. — Что происходит в его жизни, меня интересует меньше всего на свете. И ты нарушаешь условие договора.

— Какое? — удивляется Чимин и перестаёт жевать, чтобы отдохнуть.

— Постоянно забываешь. Ты обязан делиться тем, что творится с тобой. Всей информацией, и я могу узнать даже то, сколько раз ты плакал за эти месяцы, сколько моргал и сколько отжимался. Ты меня понял?

— Да.

— Знаешь, мне наплевать, что с тобой будет дальше, но пока ты работаешь на меня, ты должен следить за собой и своим самочувствием, потому что я не хочу вдруг узнать через полгода, что ты решил забросить пение и уезжаешь в какие-нибудь горы, чтобы обнаружить там просветление. Я отдал деньги за товар.

— Но это совершенно не зависит от вас, Господин Намджун. Даже заботы вашей не стоит, что вы. Такое бывает, и я отлично справляюсь. Нужно просто хорошо-хорошо поспать!

За окном вибрирует солнце, Чимин чувствует тающее тепло на лице, хочет окунуть в него пальцы, но не видит. Солнце очерчивает его лицо, выделяет щёки и нос, золотит их. Чимин складывает руки на коленях, когда устаёт держать их на весу или на столе, он больше не может есть, аппетит притупляется. Мысль о том, что он должен продолжать держать вилку и жевать, одолевает голод. И его внезапные метаморфозы приводят Намджуна то в изумление, то в гнев. Он удивляется тому, как быстро меняются эмоции на лице Чимина, и его раздражает, что он пытается сохранить бессмысленный ореол таинственности и ограждает от своего состояния чужое внимание. Если таким образом он стремится только сильнее привлечь Намджуна к своей душевной конструкции, то делает это слишком заметно. Либо говорить напрямую, либо тщательно скрывать до самого конца. Намджун ведь предупреждал, что ненавидит излишнюю драматизацию.

— Ты не собираешься есть то, что тебе подают? — цедит сквозь зубы Намджун, крутя нож в руке. Если Чимин не ответит ему, он проткнёт его ладонь насквозь, прибив к коленям. Пальцы уверенно обхватывают нож, крепко, достаточно крепко, чтобы достичь костей лезвием и выбить из Чимина вопль.

Чимин, смущённый, поворачивает в сторону Намджуна голову и походит на человека, потерявшего понимание того, почему он здесь находится. Намджун повторяет вопрос. А Чимин и не знает, что ему ответить, потому что сам не может разобраться в себе, и тогда как объяснить это постороннему человеку? Может быть, человечество изобретёт микроскоп для души? Наверняка там завязалось в узел какое-нибудь душевное соединение, пульсирует, мешает. На самом деле, Чимин и вправду хочет поделиться с Намджуном своими переживаниями, но предчувствие ограждает, будто пытаясь защитить. Он осудит его в очередной раз, попытается перевоспитать, перестроит по собственным предпочтениям и сделает только всё хуже. А Чимин не желает, чтобы его меняли по чужому вкусу, он ещё не до конца сформировался, и он просто хочет, чтобы его поняли, приняли и позволили ему принять себя таким, какой он есть. Так говорил Чонгук: «Ты должен не становиться лучше, а принимать себя таким, какой ты есть». Его не хватает. Наверное, по нему душа и ноет. После сентиментальных вспышек откровений Чимин сожалеет, потому что Намджун не тот человек, с которым можно делиться душевными секретами, они для него ничего не весят, будут полезными только в том случае, если он захочет подчинить и подавить. Так думает Чимин, а затем на следующий день повторяет свою ошибку. Цикл запретов и их нарушений. Работа механизма гигантских часов отрезвляет.

— И говорить со мной, видимо, тоже не собираешься.

Намджун не получает ответа. Всё ясно. Он злится, встаёт на ноги, опрокидывая стул, и тогда Чимин сбрасывает с себя оцепенение, чувствует жар по всему телу. Намджун за одну секунду преодолевает расстояние между ними и, обхватив запястье Чимина, резко выдёргивает из-за стола.

— Ты доигрался. — Словами он душит надежду.

— Господин Намджун, постойте, не надо! Прошу!

Чимин пытается сопротивляться и обнаруживает в себе новый прилив сил: наверное, страх за собственную жизнь вбрасывает адреналин в кровь, возможно, немного энергии хватит на то, чтобы набраться смелости и высвободиться. Чимин спотыкается, падает на пол, гремя задетыми стульями, но его продолжают тащить по полу, Намджун хватает за волосы на голове.

— Господин Намджун! Я правда больше не буду молчать! Спросите меня о чём угодно! — верещит Чимин и обхватывает пальцы Намджуна, чтобы ослабить боль возле корней волос. Он дёргается всем телом, но всё ещё слишком слаб.

Чимин хватается за дверную ручку быстрее Намджуна, кривится в лице от невыносимой боли и не позволяет вытолкнуть его наружу. Руку, забетонированную, пытаются оторвать от двери, но от страха Чимин борется до самого последнего, мысли о самом ужасном концентрируются возле корней волос. Паника вызывает приступ удушья, и Чимин кашляет, словно заряжая сердце.

— Прошу, Господин Намджун, спросите меня о чём угодно, я на всё отвечу, честно! Только не выгоняйте! На всё отвечу! Если хотите, избейте меня, но не выгоняйте! Я не знаю, Господи, не знаю! Мне… мне просто тяжело! Тяжело! Я исправлюсь!

Истошная мольба заполняет весь первый этаж особняка, в самом конце коридора группируется кучка людей, они, напуганные, наблюдают за происходящим сквозь стеклянную дверь. Лицо Чимина неестественно бледнеет, Намджун, втянув от негодования щёки, заглядывает в округлённые невидящие глаза Чимина, валяющегося в ногах, и не видит в них привычной глубины. Глаза начинают слезиться, а Намджун не переносит мужских слёз.

— Не пускай здесь слёзы передо мной, чёртов паршивец! — Намджун сдаётся, выпуская копну волос из захвата, и наблюдает за тем, как Чимин, прибитый к двери, учащённо дышит, дверная ручка становится продолжением его тела. — И я тебе всегда говорю: не извиняйся, а исправляйся! — но вместо ожидаемой реакции получает только новый поток слёз, бурный и неконтролируемый. И к чему была эта демонстрация независимости за столом? Что доказать пытался? — Поднимайся, сейчас же! Устроил спектакль какой-то!

Он дёргает Чимина за плечи, пытаясь поставить его на ноги, но впервые не может совладать с ним, тогда Чимин, как обезумевший, хватается за ногу Намджуна, окольцовывает двумя руками и прижимается щекой.

— Спросите о чём-нибудь! Только не выгоняйте!

— Господи! Что ты за идиот?!

— Я не хотел, правда, не хотел! Я просто не выспался, я не хотел!

— Прекрати ты со своим «Я не хотел», меня тошнит от твоего нытья. И встань с пола, ты не собака.

— Не встану, пока не простите! Вы ведь такую помощь оказали нам с Чонгуком, а я веду себя так заносчиво, подвожу вас! Столько заботы получаю!

— Да что же это такое... Седжин! Седжин, немедленно подойди сюда!