Часть 13: Дневник (2/2)

За его действиями наблюдает не только ошарашенный Намджун, но и неизвестно когда материализовавшийся в воздухе Седжин.

—Господин Намджун.

— Седжин, Господи! — испуганно вскрикивает Намджун, накрывая область сердца рукой, и раздражённо спрашивает: — Ты-то здесь откуда? — а потом, задумавшись, добавляет: — И чего ты Чимина не разбудил? Ты в курсе, что он здесь всю ночь провалялся?

— Так точно. Я говорил с ним, пытался растормошить. «Я тут посижу, мне удобно, не беспокойтесь, я скоро уйду». Вот мне и пришлось его оставить, — Седжин дёргает плечами, строя равнодушное выражение лица. И если у Чимина оно безжизненное, то у Седжина просто каменное. — И вам тут письма пришли, — опомнившись, говорит Седжин и передаёт белоснежную пачку Намджуну. — Я сообщу, чтобы завтрак подали.

— Кстати, Седжин. Узнай, что за идиот вчера сервировал стол, и... уволь его.

— Да мы же его всего несколько недель назад наняли, Господин Намджун, он и проверку прошёл, и не своровал ничего, и конфликтов не вызывал.

— А на память вы его проверяли, или этим я должен заниматься? Я плачу ему деньги не за то, чтобы он забывал, как правильно нужно сервировать стол. Сторона Чимина вчера была неважно накрыта. Так что сейчас я просто собираюсь повысить процент безработицы.

И каменное лицо Седжина, треснув, обнажает новую эмоцию – неконтролируемый шок. Заявление Намджуна возглавляет список его замашек и капризов. Он, обескураженный, смотрит Намджуну в глаза и ждёт, когда тот признается, что просто пошутил. Но Намджун, не понимая его намёков, смотрит на него в ответ, приподняв подбородок. Почему смотрит, как тупоголовый олень? Давай же, исполняй приказ. Не дождавшись, Намджун покидает Седжина, разглядывая пачку писем и размышляя, с какого ему лучше начать. Несколько газет с максимально объёмной и достоверной информацией теряются между писем, а глаза пробегаются по жирному заголовку: «Убийство». Письма отправляются на край стола, Намджун хватается за статью.

«Загадочное убийство в центре Сеула прошлой ночью политика N, одержавшего победу в последних выборах».</p>

Намджун перелистывает страницу, углубляясь в подробности дела об убийстве политика. Параллельно он вспоминает его имя – это ближайший друг его отца, через него он планировал развернуть собственную стратегию. Как он отреагировал на новость – неизвестно. И вряд ли это кончится чем-то хорошим, кто-то решил перейти им дорогу, отец не оставит это так просто. Когда со статьёй оказывается покончено, Намджун, закрывая газету, тут же замечает тишину в гостиной. Разве Чимин не должен был играть и петь? И он находит его лицом на столе, раздаётся еле слышное сопение. Намджун, поражённый его дерзостью и вместе с тем испытывающий подозрительное любопытство, аккуратно и бесшумно откладывает газету в сторону. Он с немым интересом прислушивается к тихому дыханию и всматривается в лицо, укрытое тенями безмятежности. Во сне человек всегда остаётся самым беззащитным существом, а сонное состояние – верх беспомощности. С Чимина смывается вся его глупость, в душе наступает оттепель, когда луч солнца бороздит его волосы и разливается по пухлой щеке. Впервые Намджун замечает три родинки на лбу, которые Чимин всегда скрывал под чёлкой; Чимин коротко вздыхает, хмурится от солнца, Намджун тут же косится на занавески, хочет их задёрнуть, но боится. Чимин не раскрывает глаз, и Намджун, вспомнив про время, принимается за еду. Снова он крадёт у него самое ценное – время.

«Когда я хочу поговорить с мамой она всегда прогоняет меня потому что устала, когда я подхожу к папе он говорит что ему некогда и отправляет к маме, Чонгук уехал вчера со своей семьёй, мне скучно.

У Намджуна фотографическая память, а у Чимина в маленьком возрасте был настолько идеальный для его возрасте подчерк, что прочтение и понимание написания слова не заняли много времени. Иногда он проводил параллели между детством Чимина и своим. Ужасно иметь хорошую память, потому что защитную реакцию мозга заклинивает, и он не стирает то, что должен похоронить на дне сознания. Он помнит абсолютно всё.

Щелчок.

Направленное дуло. Скошенные глаза. Это было тогда, когда начался сезон дождей. Между тесно расположенных зданий. Чтобы подразнить. Когда рядом ходят живые люди, но нет возможности попросить о помощи. Намджун тогда уже разучился прощать, не церемонился, всё было доведено до автоматизма: выловить, загнать в угол, поставить на колени, выяснить причину, выбить извинения (в жертву эгоизму) и совершить правосудие.

На него смотрели, а за душой ни грамма сожаления. Под ботинками кровь, лужи и грязь. Намджун не выразил ни одной эмоции. У него не было на это времени. А потом дал приказ. Развернулся. Ушёл в противоположном направлении и даже не дрогнул и не обернулся при звуках выстрела и падения тела. Как же так? Как же? Как? Это уже что-то за гранью невозможного. Почему-то в последнее время они не брезговали предательством и не извинялись. Наслаждались тем, что им удалось обвести Намджуна вокруг пальцев, но какой ценой? Похоже на тайный заговор против него одного.

Щелчок.

В коридоре пол дробят каблуки, в открытое окно врывается рёв газонокосилки, серебряная вилка стучит о посуду, Намджун со страхом прислушивается к каждому звуку и, набравшись смелости, прикрывает окна, тихо выходит в коридор, приказывая копошащейся прислуге парить над полом, и возвращается за стол. Задумавшись, Намджун немедленно вспоминает свои годы юношества и то, как ненавидел отца за его работу и его стремление сделать из единственного сына подобие себя. В университете ему промыли мозги, переделали на свой лад и уже в идеальном состоянии залили в черепную коробку. То, что прежде вызывало отвращение, стало смыслом жизни, родным постулатом. Понимает ли он Чимина и его ненависть к деньгам? К сожалению, нет, потому что Намджун уже давно позабыл, о чём думал в свои восемнадцать лет и о чём мечтал. Это было так давно, что уже и не кажется частью его жизни. Кадр из фильма. Отрывок из книги. Строка из притчи. Слово из мифа. Не помнит цвет ненависти. Воспоминания о детстве отштампованы словом «Ненависть».

Если и вправду постараться, то Чимин через несколько лет может стать действительно значимой фигурой в политике или экономике, но глядя на него, погрузившегося в сон, Намджун где-то в глубине себя теряет эту идею. Ему впервые в жизни придётся прикоснуться к настолько невинному, целомудренному и незрелому разуму. Намджун только опасается, что Чимин, будучи человеком простодушным и открытым к миру, может и вправду не выдержать мира Намджуна, треснет и сломается.

— Господин Намджун, вы же опоздаете! — Биг-Беновские часы Лондона врываются в гостиную. Седжин, вцепившись в ручку двери, кидает вопрошающий взгляд то на Намджуна с округлёнными глазами, то на Чимина, лежащего на столе.

— Вот чёрт, — шипит Намджун удаляющейся спине Седжина, когда видит, как за одну секунду выпрямляется Чимин, как упругая пружина.

— О нет... я опять уснул? Что же это такое?.. — встревоженно спрашивает Чимин, потирает сонное лицо, желая избавиться от сонливости, и в слабости хватается за подлокотники, пытается подняться. — Извините, Господин Намджун, ещё не поздно? Я что-то не выспался, давайте... давайте я сейчас...

— Ты уже всё проспал, Чимин, отправляйся в свою комнату, если ноги дотащат, и там уже выспись. Если ты будешь продолжать в таком духе, то я отправлю тебя домой и выбью из вас все свои деньги. Никого не пожалею.