Часть 12: Смирение (2/2)

— Доброта у тебя на первом месте? — ухмыляется Намджун. — Если человек не обладает этим, то он для тебя пустышка?

— Ну что же вы так сразу словами бросаетесь? Пустышка... — и снова на выдохе. В присутствии Намджуна Чимин неизменно испытывает эмоциональное давление, спровоцированное не только стальной аурой, но и осознанием собственной неопытности. Намджун ведёт себя так заносчиво, но слишком часто забывает о простых, человеческих вещах. Кто-то отучил его от привычки оставаться человечным даже в самых суровых условиях. — Все люди добрые изначально, а зол человек потому, что он несчастлив. Так что вы тут неправильно выразились. Доброта – она первоначальна.

— Ты, кажется, недавно обвинял меня в жестокости и в отсутствии благодушия. Что я, по-твоему, несчастлив?

— Да.

— Да ну? Я обеспечил себе жизнь до конца своих дней. — Намджун откидывается на спинку стула, разводя руками. — Я себе ни в чём не отказываю. И развлечения, которые приносят удовольствие, стоят денег. И здоровье. И крыша над головой. В этом мире продаётся всё. Даже принципы. Жизнь крутится вокруг денег. Ты просто ещё мыслишь примитивно, потому что слишком юный. Жизненные условия приучат тебя к другому мышлению, в тебе разовьётся иная стратегия.

— Естественно, — голос Чимина становится тонким и высоким, — естественно, деньги правят миром, я тут с вами не спорю. Но вот свобода всё же для меня в приоритете.

Намджун громко, заливисто смеётся, запрокидывая голову и направляя смех в потолок. Чимин не находит этот смех ни привлекательным, ни отталкивающим. Смех Намджуна не имеет оттенка, будто это смех, выдавленный из колонки игрушки.

— И где ты в конечном итоге? — смех становится громче. — Господи, ты и вправду меня здорово смешишь в последнее время. Ты посмотри на себя, Слепыш, посмотри, что с тобой стало, — сквозь слёзы говорит Намджун и подтирает пальцами глаза. — Свобода в приоритете. Говорит человек, который продал свою свободу за несколько миллионов. Свобода – она в деньгах, — Намджун меняет интонацию голоса и звучит строго и серьёзно. — Свобода – это наслаждение. Зарабатывание денег стало для меня смыслом жизни. Я способен удовлетворить свои желания. Культ денег пришёлся мне по вкусу. К чёрту примитивную американскую мечту, нужно уметь мыслить шире. У меня получилось, и смотри, чего я достиг. Ты посмотри на себя, а. Деньги прогнули тебя под себя. Вспомни: ты ещё совсем недавно бегал от меня на Хондэ, как ошпаренный, пытался унизить, выставить напоказ своё идеальное мировоззрение, оскорбить, поддеть, что-то доказывал. А сейчас что? Сопли, слёзы, мольбы. Ты прогибаешься, когда в этом есть необходимость. Перед деньгами человек – безвольное существо. Я подчинил тебя при помощи денег. Понимаешь, какой силой они обладают? В тебе нет никакого стержня. Ты противоречивый, придавай деньгам значение, и жить будет проще, по крайней мере ты перестанешь обманывать себя. Деньги у меня есть, и я ни в чём не нуждаюсь. Меня никто под себя не прогнёт, я ни от кого не зависим, и это моё главное оружие.

Лжёт же. Он и сам это знает.

Чимин, оскорблённый и ужаленный прямолинейностью Намджуна, несколько минут обдумывает его монолог, берёт некоторые выражения на заметку, а потом спрашивает:

— Я слышал, что богачи никогда не останавливаются и стремятся заполучить все деньги мира. Они слишком жадные. Вы из таких?

— Это шваль слишком зациклена на деньгах, у меня такого фанатизма нет. Я деньги уважаю, а не обожаю. Всему должна быть мера, если бы я этой мерой не обладал, то мы бы с тобой тут не сидели, да? Меня давно уже пристрелили бы или столкнули с моей вершины. Всё гораздо проще: я умею разумно тратить заработанные деньги. Деньги не любят собирать пыль, деньги любят, когда их пускают в ход. Это их функция. Я не пожалел на тебя ни одной сотни вон, хоть ты и оценил себя довольно высоко. Поэтому будь добр: не приписывай меня к тем фанатикам, главное – понимать, как правильно распоряжаться деньгами. Некоторые мои коллеги жертвуют огромные суммы, открывают благотворительные фонды.

— А это разве не способ избежать уплаты налогов?

Намджун, поджав губы, сдерживает смешок, потому что Чимин, честно говоря, на этот раз оказывается проницательным.

— Может быть. Но не следует бояться пускать деньги в ход.

— Интересное мышление у вас, богачей, конечно... Зарабатывание денег как смысл жизни. Но разве это не обычная цель? И как же... что же с духовной пищей?

— Грубейшая, грубейшая ошибка Чимин. Между двумя этими стремлениями есть огромная разница. Чтобы не напрягать твою голову таким большим объёмом информации, я максимально кратко и просто сформулирую эти две дефиниции: цель – это нечто достигаемое. В некотором смысле цель организовывает твою жизнь, стимулирует двигаться в одном векторе. Цель сменяется по мере достижения, и их комплекс формирует тебя как личность. А смысл же, наоборот, не досягаем, он не имеет объёма или веса, не имеет системы исчисления. Это видение того, как ты должен вести свою жизнь, идеология, мотив! — На этих словах Намджун заглядывает на потолок. — Всё равно что пытаться обогнать солнце. Всё ускоряешься, ускоряешься. И не хватит у тебя на это ни сил, ни времени, ни возможности.

Поэтому запомни простое правило: цель субъективна, смысл – объективен. Цели инициируются самим человеком, они направлены на преображение действительности, а их достижение не всегда способствует возникновению гармонии человека с миром. А смысл – он где-то там находится, далеко, наша задача найти его, то есть поиски и обнаружение смысла – результат нашего разума, духа, это процесс самопознания. Таким образом человек находит тот самый тайный смысл жизни и обретает баланс. Особенно меня поразило то твоё откровение: «Дети – смысл жизни». Рождение детей – это наша репродуктивная функция, её априори нельзя короновать под смысл жизни. В наши годы сейчас детей навязывают, как какой-то культ. Этот способ прививания можно назвать насильственным, потому что тебя в этом убеждает общество. Детей можно назвать точно такой же целью, — скептично проговаривает Намджун и возвращает взгляд на Чимина. Безликого. — Точнее, цепочкой целей. Родить, воспитать из заготовки человека, развить личность и отпустить, чтобы он повторил ту же последовательность действий. Так что, надеюсь, ты не выберешь себе семью или детей смыслом жизни, правда, одумайся.

— Но ведь если бы не деторождение, то и вас бы здесь не было.

— И что? В таком случае никому не было бы до этого дела. Мысли шире, Чимин. Со мной учился один неудачник, только его проблема была более глобальной, потому что он этот смысл даже и не стремился найти. На последнем курсе ни с чем так и не определился, будто корабль застрял посреди океана в безветренную погоду. Когда ветер подует? Неизвестно. Он как был никем, так им и остался. Советую, Чимин, тебе скорее с этим определиться, ты ещё молод и юн, но пройдёт десять лет, а ты можешь остаться ни с чем. Бесцельно скитаться в открытом море – это не то, что я желаю кому-то, даже своему врагу.

Снова громкое молчание. Пока Намджун с невозмутимым видом разбирается с десертом, Чимин, обездвиженный словами Намджуна, судорожно сжимает края футболки. Он чувствует себя эмоционально вымотанным, потому что требуется приложить невероятное количество сил, чтобы попытаться осмыслить мировоззрение Намджуна и его идеологию, потому что Чимин совсем его не понимает. Но больше всего Чимин боится, что сейчас Намджун учует запах унижения в воздухе. Чимин не знает, чем парировать в беседах с Намджуном, он не вооружён ни аргументами, ни временем на обдумывание. Иногда Намджун отталкивает от себя своими непоколебимыми взглядами на жизнь, выкованными годами взросления и переосмысления самого себя, и на его мнение едва ли может кто-то повлиять. Он человек с твёрдым характером, прагматичный, не приветствует пацифичные цели, он словно лишён человеческой души, сострадания и внутреннего тепла. Но Чимин в это не верит, он знает, что глубоко внутри Намджун ищет понимания и внимания. Когда-нибудь он перестанет это отрицать.

Чимин, застывший на месте и дрожавший от мыслей, привлекает внимание Намджуна, он чувствует себя самоуверенно, привкус победы остаётся на кончике языка. Именно такой Чимин по вкусу – со вкусом победы. Сладкий, подпитывающий. До этого самого вечера Намджун и понятия не имел, насколько Чимин мыслит примитивно, и он видит, как откровения, которыми он бросался через стол в Чимина, оставляют на нём следы.

И Чимин чувствует себя перед Намджуном несколько жалко, ещё никто не унижал его так морально. Он боится что-нибудь произносить в ответ, пусть лучше Намджун говорит безостановочно.

— Ты про духовную пищу что-то спрашивал, да? — вспоминает Намджун, решив оживить Чимина.

— А... да...

— Не переживай, на это тоже уходят деньги. Создание библиотек, походы на культурные мероприятия, чтение книг, беседы с представителями современного искусства. Это всё есть. Но знай, что духовная пища заключается не только во всех пафосных походах в театр, но и в принятии самого себя. И стремление к лучшему, к саморазвитию – это результат поглощения духовной пищи. Ты же читаешь, да?

— Читаю... — рассеянно. Будто по неосторожности выронил это слово.

— Это хорошо, не забрасывай книги, без книг человек сразу тупеет.

— А... любовь? — шёпотом интересуется Чимин. — Все ведь знают, что любовь человеку необходима. И деньги при ней не имеют ценности. Да разве можно купить любовь за деньги?

— О, ещё как.

— Я говорю об искренней любви.

— Я тебя умоляю, Чимин, — покончив с едой, Намджун допивает вино, с громким стуком опускает бокал на стол, поднимается с места и смотрит Чимину в глаза. Замявшись, вглядывается в их глубину. На поверхности плещется душа – ранимая и пугливая, а внутри бьётся личность, пережившая тяжёлые испытания. Возможно, Намджун всё же немного недооценивает его.

— Любовь – это сказки для дураков, ты уж поверь мне: нет её. Любовь – это бред. Люди называют обычную химическую реакцию любовью, простая романтизация человеческих, ненужных чувств. Знаешь, что такое любовь с медицинской точки зрения? Синдром навязчивых состояний. Всего-то. Этот вид привязанности – самая жалкая человеческая слабость. Привязанность – это для собак. Избавься от неё, она тебя погубит. Просто нам легче обзывать функцию размножения чем-то красивым, чтобы мы имели право считать себя достойными в чём-то отличаться от животных. Нам стыдно за нас самих.

— Но вы вообще никакой любви не признаёте? Ни к матери, ни к отцу, ни к друзьям?

Вопрос Чимина Намджун оставляет без ответа.

— Как грустно всё это слышать...

Глубоко несчастный, опасающийся выставить наружу слабости.

— Вот я совершенно ясно ощущаю то, как тебя воспитывали, и течение твоих мыслей. Ты удивительный, но жизнь, к сожалению или к счастью, выжжет из тебя всю эту индивидуальность. Обстреляет скоро тебя десятками страданий. Скоро ты повзрослеешь.

— А если вы всё-таки влюбитесь?

— Исключено, Чимин, — беззаботно отвечает Намджун и приближается к Чимину, хлопает его по плечам, ощущает в них слабость.

—Ну... если предположить? Вы всегда говорили, что никогда нельзя быть в чём-то уверенным до самого конца. Просто представьте, предположите хотя бы на мгновение, что кому-то удастся растопить ваши льды.

Не убирая рук с плеч – в качестве доказательства присутствия – Намджун закатывает глаза и, чтобы утихомирить вспыхнувший интерес внутри Чимина, отвечает:

— Любовь – это предательство.

— Но всё же?

Щелчок. Чимин ведь всё равно не видит и не слышит метаморфозы Намджуна. И он позволяет уйти в себя. Пять лет не вылечили. Время в принципе никогда не лечит, Намджун ненавидит заниматься самообманом. Время притупляет, позволяет ненадолго забыть, но никогда не хоронит и не сжигает боль, она всегда остаётся и застаёт в самый опасный и неожиданный момент. Как сейчас. Почему же это всё произошло с ним? Любовь – это страдание, любовь – это эгоизм, любовь – это боль, любовь – это смерть, любовь – это безнадёга. Любовь это.

Это.

Это.

До сгиба серебряной вилки и тупой боли в пальцах.

— Это был твой приказ? Твой?!

— Она мешала.

— Что?

— Она была невыгодной. И не вовремя. Ты не имеешь право развлекаться.

Он не мог поверить в его слова. Что это значит?

Что значит, развлекаться?

Да как же...

Да как же это...

Да как же это так...

Чимин привыкает к тому, что Намджун ненадолго отключается от реальности (чувствует это по неожиданно образовавшейся паузе) и затем снова вклинивается в диалог, делая вид, будто ничего не было. Поэтому он просто возвращается к еде, ожидая, когда Намджун снова оживёт. Как бы назвать этот случай? Момент откровения. Интересно, что он вспоминает? Намджун не походит на человека, пресытившегося счастьем. Значит, вспоминает что-то болезненное, а если он не способен контролировать свои переходы, значит, что-то травмирующее. Чимин – человек, он способен жалеть всех подряд. А Намджуна жалеть боится, его следует только понимать, но не жалеть. Нельзя.

Щелчок.

— Стану жалким слабаком. Доволен?

Чимин вздрагивает. Даже если он привыкает к тому, что Намджун может отключиться, то моменты, когда тот возвращается в диалог, всегда остаются внезапными (могут наступить через минуту, через пять или через десять).

— Да.

— Вот и отлично.

Когда Намджун раскрывает двери, чтобы покинуть гостиную, за ним тут же поспевает Чимин и следует за ним до самой лестницы, долго не решаясь произнести хоть что-нибудь вслух. Он обдумывает какую-то сложную мысль, которую не может сформулировать до конца даже для себя, потому что знает, что Намджун не любит, когда сырые мысли выходят наружу

— Ты ещё что-то хотел от меня? — Намджун останавливается возле лестницы, опустив руку на перила. Он торопится в спальню вытряхнуть в мусорку остатки внезапно атаковавшей слабости.

— Да... вы хоть и много знаете, но мало чего понимаете.

— Поверь, Чимин, — он ставит ногу на первую ступеньку, с сожалением глядя на потерянное выражение лица Чимина. Снова взгляд вперёд – в никуда. На самом деле, Намджун устал бы на его месте, от этого вечного взгляда в несуществующее пространство. — Я понимаю этот мир гораздо больше, чем ты можешь себе это представить.

— А меня не понимаете.

— Чего ради? — искренне интересуется Намджун и всем телом поворачивается к Чимину.

— Не знаю.

— Я знаю о тебе ровно столько, сколько хочу и сколько это необходимо. А вот ты сам, — он тычет указательным пальцем ему в лоб, — ты должен вечно находиться в процессе познания самого себя.

— А что вам необходимо?

— Чимин, послушай, — Намджун заглядывает на наручные часы, гремя золотом. Он потерял очень много времени. — Уже поздно для разговоров, я не люблю отклоняться от графика, а беседы с тобой именно это каждый раз и делают. Время позднее, — и палец стучит по стеклянной крышке. — Я, конечно, счастлив, что обрёл такого слушателя, но мне требуется совершить важный звонок.

— Да, извините.

И больше Чимин в собственное оправдание ничего не добавляет, остаётся стоять на месте – не поворачивается, на двигается – и только спустя пять минут вспоминает главное правило Намджуна: не извиняться, а исправляться. Вот только когда он опоминается, Намджуна уже рядом не оказывается.

— Удивительные дела, — сам себе говорит Чимин и с тяжким вздохом присаживается на лестницу, лишившись всяких сил, чтобы добраться до своей комнаты.