Часть 1 (2/2)

Парни прекращают играть, тот, что со скрипкой, подбегает к толпе под громкие аплодисменты, подсовывая шляпу, низко кланяется каждой купюре и монете. Намджун толкает Седжина в бок локтем и говорит:

— Подойди к ним и спроси, смогут ли они так играть для меня каждый день.

— Каждый день?! Они?! — громко изумляется мужчина, выпучив глаза. Намджун, пытаясь смирить его взглядом, приподнимает брови. — Вы нанять их хотите, что ли? Так они же уличные музыканты, попрошайки, шуты! Давайте лучше отправимся в театр, в оперу! Вот там настоящие артисты, а не эти... эти...

— Не принимаю никаких возражений. Я тебе приказал – твоё дело исполнять. Хоть умри, но выполни.

И Седжин до того теряет дар речи, что целую минуту стоит на одном месте и глядит на музыкантов, потупив взгляд. Губы превращаются в тонкую полоску, руки одёргивают подолы пиджака, спина выпрямляется, в глазах блестит сталь.

Из-за шума толпы Намджун не может услышать то, о чём они говорят. Он с нетерпением, как у пятилетнего ребёнка, разглядывает то Седжина, твёрдо держащегося перед музыкантами, несмотря на своё пренебрежение к ним, то низкого и высокого. Выражения их лиц не прогнозируют хорошие новости. Намджун видит, как низкий в солнечных очках отрицательно мотает головой, прикусывает нижнюю губу – он словно вынужден не по собственной воле дать отказ. Окружающие люди поднимают телефоны, узнав Намджуна, начинают фотографировать, а дети, задрав головы, с интересом смотрят на него. И тогда Намджун встревает в разговор.

— Вы отказываетесь? — с близкого расстояния они выглядят иначе. От них разит подростковыми замашками и юношеским максимализмом. Сколько им лет? Одеты они на слабую тройку, материал – очевидная дешёвка, швы кривые. Реплика? Не отталкивает Намджуна от них только талант, и его упускать он не собирается. Его голос – острие скальпеля, препарировавшего нечто сакрально-личное, ещё никому в жизни не удавалось достичь этого мягкого места, даже самому Намджуну. — Вас не устраивает цена? Условия? Что?

— Мы просто не хотим делать это лично для кого-то, — высокий скомканный голос, Намджун смотрит на низкого, но натыкается на собственное отражение на поверхности очков. Интересно, выдержит ли он зрительный контакт? Намджун самодовольно ухмыляется. Невозможно. Голос выдаёт его несформировавшуюся личность. Значит, если слишком юны. — Поймите, мы подаём нашу музыку в массы, а не-

— Ким Намджун, — он подаёт руку, её жмут в ответ.

— Чон Чонгук, — отзывается высокий, он держит скрипку, на чёрных лакированных изгибах выделяются его покрасневшие пальцы.

— Чимин, — низкий руку не подаёт, и для Намджуна это своеобразный знак, оскорбление, вызов. Он просовывает кулаки в карманы брюк – поступает так только в исключительно враждебных ситуациях.

— Я готов заплатить любые деньги, потому что такой талант... — Намджун, в надежде расположить к себе Чимина, с фальшивым восхищением разглядывает его с ног до головы. Одним только взглядом можно смутить человека и затем начать манипулировать им. С таким, как Чимин, этот трюк легко можно провести. — Разве можно пропадать на улице такому таланту? Такому голосу? Сколько вы зарабатываете здесь? Двадцать тысяч? Тридцать? Я дам вам в сотню раз больше.

Седжин ещё шире раскрывает свои глаза, крутит ими, глядя на Намджуна, и крепко смыкает челюсти, складывая руки спереди.

Да что происходит вообще?

— Мы же сказали вам, что не готовы работать лично на вас. Можете приходить сюда, как и все остальные, и наслаждаться нашей музыкой. Пожалуйста, нам не жалко! Мы будем только рады вашему присутствую!

— Слушай, парень, — Намджун, устав от безмолвного возмущения Седжина, грубо отталкивает его в сторону, крепко обхватывает плечо Чимина, надавливает на ключицы большим пальцем и чуть наклоняется, чтобы глаза были на одном уровне. Старая джинсовка с радужными заплатками. Он чует запах страха. Втягивает носом. Наслаждается. Когда вторгаешься в личное пространство ничтожества, получаешь контроль над его волей. — Думаешь, такой ты нужен кому-нибудь за такое количество денег, которое я могу дать вам? Ты совсем с головой не дружишь. Взгляни на себя в зеркало – увидишь жалкого пацана в дешёвом тряпье без твёрдого настоящего за плечами и без светлого будущего впереди. За то время, что я говорю с тобой, я успел бы заработать уже несколько сотен тысяч. Но я стою и церемонюсь тут с тобой! Эй, ты кем возомнил себя? — пальцы второй свободной руки сжимают подбородок, как добела раскалённые тиски. Чонгук тянется стряхнуть с Чимина чужое давление, но Седжин не позволяет и без слов отодвигает подол пиджака, демонстрируя пистолет в кабуре.

Чимин дёргает плечом, отрывает от лица властные пальцы, сжимающие крохотное сердце и крошки перепуганной души, втягивает щёки и громко дышит. С усилием. Со страхом.

— Что, хочешь что-то вякнуть? Говори мне!

— Если вам деньги дороже человеческого общения, то я не смею занимать у вас ни минуты!

Чонгук и Седжин одновременно переглядываются. Обстановка накаляется. Седжин адаптируется быстрее, потому что изучение поведения Намджуна за эти несколько лет выковали в нём привычку и реакцию. Он всё ещё продолжает слегка удерживать Чонгука вытянутой рукой.

— Чимин, давай лучше собираться. Я сейчас уберу в чехол инструменты, и мы пойдём.

— Сколько вам надо? — не унимается Намджун, вставая перед Чимином, до мозга не может добраться осознание того, что манипуляция не удалась. — Сто тысяч? Пятьсот? Или, может, миллион? Назови цену – и я дам вам столько, сколько надо. Поверьте, я могу позаботиться о том, чтобы вы больше никогда не смогли играть на улицах. Будете бегать по переулкам от моих людей и прятаться в доме за диваном. Будете дрожать только от одного моего имени.

— Знаете!.. — Чимин повышает тон, разглаживает сгибы своего помятого голоса. — Я могу догадаться, что вы, кажется, не очень хороший человек! Нечестный. Я прав? Отстаньте от нас, мы ничего плохого не сделали вам! А вы хотите своими деньгами, которые в гробу я видал, уничтожить искусство! Шантажируете?! Людей без власти? Как это... низко! Боюсь представить, каким путём вам удалось достичь своего положения в обществе. Да от вас же несёт ненавистью ко всему живому. Что думаете, вы тут царь и бог? Что вы строите царство божье на Земле? Ваши идеология и действия — рак общества! Вы — гнилое яблоко, заражаете всех окружающих страхом перед деньгами!

— Ч-Чимин, пойдём. Пойдём, — Чонгук дёргает Чимина за рукав, прерывает его тираду. Он вешает чехол со скрипкой на плечо, собранное пианино пихает под мышку и уводит Чимина за собой, время от времени оглядываясь на Намджуна – боится, что они проследуют за ними.

Когда музыканты скрываются за углом, Намджун не сдерживается, стягивает с себя шляпу, бросая под ноги, и срывается с места. Ярость возрастает прямо пропорционально ускоряющемуся шагу, из-под каблуков летят искры, плечи, словно таран, сносят толпу, а взгляд сковывает каждую захваченную в поле зрения душу во льды. Сволочь. Он не признаёт, что кому-то удалось задеть его, оскорбить или унизить честь и достоинство. Это невозможно. Низшее существо. Намджун слишком сильный для того, чтобы чьи-то слова имели вес против него. Падаль. Эти проклятые музыканты не нуждаются в его деньгах? Ничтожество. Отлично, думает Намджун, если они не поняли его с первого раза, то нужно в этом их убедить.

По возвращении домой он грубит швейцару, за ужином критикует мясо и бросает блюдо в стену, сворачивает посуду со стола, пинает прислугу, переносит все звонки на следующий день, до изнурения занимается в зале и не слышит, как скакалка щёлкает по коже, вздувая борозды.

Сегодняшний вечер отдаёт горечью. Словно пепел лизнул.

И мысль негодования не даёт покоя. Словно жвачка, прилипшая к нёбу.

Он зовёт к себе в кабинет Соджуна, приказывает позаботиться о музыкантах с Хондэ, но, задумавшись, отменяет приказ. Его голос ему нужен. Не позволит голосу, вскрывшему его слабости, попасть в открытый мир.