Часть 1 (1/2)

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дыши.

Предположим, он просто обознался. Да как можно было спутать человека с дрянью? Начнём с начала. Предположим, в мире нашёлся кто-то более изворотливый и проницательный, чем он (это вызывает неконтролируемый смех). Снова не то. Предположим, он ошибся.

— Правильно говорят: одалживаешь деньги другу – теряешь и деньги, и друга. На, свинья заплесневелая, жри свою алмазную икру.

Белужья икра пирамидкой падает на голову с редкой плешью, она скатывается по лбу и щекам, блестит. Выстрелившее без глушителя в воздух недоумение. Этого можно было ожидать. Почему не предугадал заранее? Ошибка. Он ненавидел ошибаться. Он видел людей насквозь. Так почему упустил? Кто ответит за это?

Вечер пятницы. Центр Апкучжона. Стук каблуков, дробящих мраморный пол. Негодующе расстёгнутые полы пиджака. Оттянутый галстук. Втянутые щёки. Нервное движение пальцев по уложенным волосам – он пытается обуздать деструктивные эмоции. Здесь и рационализация не потребуется: оправдывать было нечего, Намджун поступил по совести и кодексу. Лоб краснеет. Пугливые взгляды сотрудников на прощание (надеются больше никогда его не встретить вживую), они прячутся по углам с бесцветными лицами – точно коммунисты напротив стены перед расстрелом. Шлейф разочарования тянется за Намджуном. Что-то глубже и опаснее, чем разочарование. «Это» начинает формироваться в воздухе, приобретает форму, плавится из стали, со сформированным «этим» можно идти войной против всего человечества. Намджун мог выжить в одиночестве на этой планете, ему здесь никто не нужен. Гнев и ярость заполняют воздух, закупоривают лёгкие. И невидимая рука, вдавливающая кадык в шею, растворяется с его уходом. Они с облегчением выдыхают.

У него отобрали землю, доверие, товарища, но – не гордость. Намджун умрёт, а кости его не сгорят в печи, гордость не позволит им даже треснуть. И тогда им придётся выплавить урну под заказ – под размер его скелета.

— Господин Ким! Господин Ким! — голос летит через коридор, вышибает дверь, тычет Намджуну между лопаток.

Намджун даже не оглядывается, накидывает солнечные очки, кусает внутреннюю сторону щеки, гремит часами на запястье. Вдох. Выдох. Вдох.

— Господин Ким!

Выдох.

— Господин! Подождите!

Вдох. Глубокий вдох. До боли в рёбрах.

Ким Седжин подаёт жест персоналу, через минуту выезжает чёрный кабриолет. Мужчина раскрывает перед Намджуном дверь, а тот глядит на него сквозь тёмные линзы очков, безмолвно обвиняет в собственном промахе, мысленно проецирует на него свой гнев. Выдыхает. И у него ничего не выходит: Седжин слишком преданный и простой, чтобы быть способным выдержать эмоциональную баталию. Намджун проводит ладонью по лбу, игнорируя открытую дверь, стягивает пиджак, закидывает на плечо и, молчаливо развернувшись, следует в противоположную сторону.

— Погодите! Куда же вы?! — мужчина бросается вслед за Намджуном, все остальные сотрудники оглядываются на них и ропщут им вслед.

Тридцатиградусная жара.

Пот от загривка течёт вниз по шее.

Было бы здорово вложиться в научную компанию и потребовать разработать навесной купол, отталкивающий пекло и направляющий его в какое-нибудь космическое пространство.

Точно, купол, чтобы накрыть Сеульский муравейник, гудящий и трещащий от пробок, канализаций и неудачников. Руки в карманах брюк сжимаются в кулаки – в них тлеет импульсивное желание сбросить на город атомную бомбу.

— Господин Намджун! Машина позади, куда вы идёте?

— Не хочу я, — резко обрывает мужчину Намджун, он упрямо идёт вперёд, широкие очки спасают от солнца, прохожие оглядываются. Если рядом с ним была бы охрана, он приказал бы расчистить улицы, подмять чужие заинтересованные взгляды. — На Хондэ хочу, я там не бывал с тех времён, когда меня выкинули из Сеула!

— Х-Хондэ?! Да куда же в такое время? Скоро ведь вечер! Что вы забыли на той улице циркачей? — с пренебрежением подмечает Седжин, он нагоняет Намджуна и семенит позади. — Или у вас там встреча? — мужчина припоминает график. — Но ведь сегодня больше не запланировано никаких встреч. Вы устали? Заказать вам номер со СПА? Может, собрать покер? Заказать самолёт до Японии? И Господь Всемогущий, что вы позволяете себе? Это ведь уважаемый человек. — Седжин опоминается и по рации отдаёт приказ: — Быстро прочешите Хондэ, расставьте людей по периметру.

— Ты где человека увидел? — обернувшись, недоумевает Намджун, он опускает очки на кончик носа, из-подо лба осуждающе смотрит на мужчину, а затем возвращает взгляд вперёд. Отражение его фигуры мелькает в стёклах цветных витрин, он поправляет свои волосы, расправляет плечи. Люди отскакивают перед ним в стороны, как рассыпанный по полу бисер, и тонут в его тени. – Осёл он полоумный, а не человек. Ничего не желаю слышать об этой свинье, надо будет капнуть под него. Поговаривают, он любит баловаться подростками. Слышал что-то про это?

Седжин быстро мотает головой и ошарашенно глядит на спину Намджуна. Как он может так спокойно рассуждать об этом?

— Ну так разузнай. Доложим куда надо, будет этот лизоблюд знать, как мне дорогу переходить. Или, может, ты знаком с его женой? Знаешь, куда она ходит? Знаешь её любимые магазины, спортзалы, рестораны? Нет? Чего умолк? — оглядывается. —Думаешь, для меня это слишком низкий поступок? Может быть, ты и прав. Да и мне сейчас с замужними связываться не хочется. Если честно, подумываю вернуться и макнуть его голову в унитаз. Сейчас я никуда ехать не хочу, никуда возвращаться не хочу. Хочу только одного – свободно гулять и ни о чём не думать, как пять лет назад. Чтобы голова пустая была. Вытряхнуть бы мысли, как пепел из пепельницы. И ты либо молча идёшь за мной, либо возвращаешься в автомобиль и стережёшь руль, ясно?

Мужчина, пристыженный, опускает взгляд и молча следует за Намджуном.

Менее чем через час они оказываются на Хондэ, и Намджун выдвигает условие: ни слова о работе, иначе уволит (ложь). Он беспорядочно останавливается возле точек с едой, смещает очередь, оставляет денег в десять раз положенного и продвигается вглубь района на манер Моисея – острым взглядом, уверенно нацеленным вперед, раздвигает толпу, словно воду. Время от времени Намджун останавливается возле артистов, руководствуется личным правилом, уделяя каждому по пять минут, и двигается дальше. Он ловит на себе внимательные взгляды, оглаживающие его рубашку и строгие брюки, мерилом глаз они измеряют стоимость ботинок, носом втягивают ценник одеколона, нутром раболепщут перед незыблемой уверенностью. Намджун хаотично ест всю еду подряд, начиная с хоттоков и заканчивая джипанги, он надкусывает, съедает ровно половину и выбрасывает, пресытившись дешёвым привкусом. Он поправляет безразмерную шляпу с фиолетовым пером (Седжин, потупив взгляд, задумывается: «Когда успел?»), тяжко вздыхает, глаза, помятые тоской, разглядывают динамичную толпу, и откуда-то издалека он улавливает пение, волшебный голос, пианино и скрипку. Резко Намджун меняет вектор направления, утягиваемый голосом с противоположной стороны Хондэ, ускоряет шаг, по пути выбрасывая в ведро пустые шпажки, и вдруг резко останавливается.

— Слышишь, Седжин? — Намджун, взволнованный, указывает оставшейся шпажкой на толпу, полукругом окружившую артистов.

— Да, что такое?

Намджун пробирается вперёд, чтобы взглянуть на инструменты и артистов. Перед ним двое парней, один повыше, а другой пониже. Оба привлекают внимание не только игрой на инструментах и пением, но и внешностью. Юные и трудолюбивые – это Намджун улавливает своей интуицией. Но больше всего внимание к себе притягивает парень со скрипкой: тот пританцовывает, двигая смычком, улыбается толпе, проходится по полукругу, ловко вторгается в личное пространство, и в этот момент Намджун тут же утрачивает к нему интерес. Парень, играющий на клавишных, остаётся неподвижным: двигаются только его пальцы и губы, на шее выступают толстые вены. Пальцы перебирают по клавишам, словно щупают женское тело, и тот начинает петь. Возможно, Намджун однажды и мог слышать эту песню, но в их исполнении признать не может. Наверное, в нём проклёвывается тоска по прошлому, парень за клавишными поёт голосом, сотканным из ностальгических оттенков: Намджун хочет подойти к нему и спросить, не помнит ли, случайно, каким Намджун был пять лет назад – потому что он себя уже совсем позабыл. Он окончательно стягивает галстук, кидая в руки Седжина, расстёгивает несколько верхних пуговиц, когда дыхание перехватывает и в голове возникает шум. И Намджун едва не задыхается, когда понимает, что начинает испытывать то, от чего не страдал долгие годы – бессилие, усталость и желание упасть на кровать. Голос, обезоруживающий, убеждает, что проявление слабости – это не вето. Плечи опускаются впервые за пять лет, подбородок чуть наклоняется вниз, веки прикрываются: он был сильным слишком долго. Прежние убеждения разбиваются о хрустальный голос.