Часть 5. Вечеринка (2/2)

Райнер застал Дмитрия в парадном вестибюле. Он был один. Непослушными пальцами застегнул верхнюю пуговицу. Безвольно припал к стене и перевёл дыхание.

— Не говори Феликсу.

— Я в чужие амурные дела не лезу.

Мимо них прошла Марианна. На плече заметно отсутствовала одна жемчужная нить.

— Клянусь, когда всё будет кончено… если выживу, отдамся Габриэль Шанель, — сказал Дмитрий, проводив её взглядом. — Я на этой вечеринке уже чужой.

— Кому?

— Это самая известная модистка Европы.

— Очень многообещающе.

— Ты ничего не понимаешь.

— Плохи дела, раз ты себя не видишь в России.

— Господи, — тяжело протянул Дмитрий и обхватил голову руками.

— Я говорил, это не для тебя.

— Не для меня? А для кого? — язвительно простонал Дмитрий. — Бьюкенен и Стопфорд твердили то же самое. Да, не удивляйся. Когда Феликс представил мне посла в домашнем театре, мы просто сделали вид, что прежде не были знакомы. На самом деле нас свëл Стопфорд, его общий с Феликсом знакомый, антиквар, любитель Фаберже et cetera. Боже, кто ещё не знает о сговоре. Феликс разболтал всем от Бенуа<span class="footnote" id="fn_31492910_6"></span> до Бимбо<span class="footnote" id="fn_31492910_7"></span>. Так что, conspiracy — для тебя, стало быть?

— У меня приказ, — сказал Райнер, раздражаясь от самого себя.

— Что же ты ум под кивер спрятал<span class="footnote" id="fn_31492910_8"></span>? — покачал он головой.

— Любишь Пушкина?

Дмитрий широко распахнул глаза.

— Боже, такой приличный юноша и в таком месте… Мой брат-поэт<span class="footnote" id="fn_31492910_9"></span> любит, — добавил он.

— Дмитрий, постарайся для разнообразия не думать о смерти.

— Мне не уцелеть, — возразил он. — В лучшем случае сошлют на Восток, в ужасные условия, откуда с моими почками дороги назад нет.

— Ты не говорил, что болен…

***</p>

Они ещё немного постояли в вестибюле и вернулись в кабинет. Райнер обратился к Сухотину:

— Поручик, я Вас попрошу последить за окном.

— Раскомандовался.

— Пора заводить чертов марш, — сказал Райнер. — Кладите пластинку.

— Я все сделаю, — откликнулась Вера.

— Спасибо.

Грянул «Yankee Doodle». Сухотин беспомощно взвыл и стиснул пальцами виски.

Вера повернулась к Дмитрию в растерянности.

— А у Феликса есть другие пластинки?

— Не слышу.

Она подошла ближе, поймав косой взгляд Марианны.

— Наш гость ничего не заподозрит… когда в десятый раз услышит этот марш? Пяти минут не хватит…

Дмитрий стукнул ладонью по лбу и прошептал:

— Болван всё отнес к Сандро.

Потом добавил:

— Господа, у нас одна единственная пластинка.

— Черт! — заволновался Пуришкевич. — А если затянется, что, по кругу играть один и тот же марш?

— Не может быть.

— Это гениально…

— Да заводите хоть «Зелёную крокодилу<span class="footnote" id="fn_31492910_10"></span>». Должно быть хоть что-то.

— Вы мне смерти желаете?

— Не время играть в эстетов!

— Ой, лучше сразу застрелите меня вместе с Распутиным.

Все переглянулись и хором воскликнули:

— Нужна гитара!

— Я принесу, — сказал Дмитрий.

— И кто-же бренчать будет? — спросил Пуришкевич.

— Не смотрите на меня, — отрезал Сухотин. — Даже не просите.

Дмитрий добрался до гостиной. Снял со стены семиструнную. На ней кокетливо красовался бирюзовый бант. Он отвязал шифоновую ленту. В голове пронеслись слова Феликса:

Я отпустил слуг… Ты уверен… Теперь не смотри… Он улыбнулся, не заметил, как вошла Марианна.

— Слава Богу.

Дмитрий быстро скомкал ленту и сунул в карман.

Она забрала инструмент.

— Я отнесу.

***</p>

Марианна протянула гитару поручику и принялась его умасливать.

— Выручайте, Сергей. Вы же, как Феликс, любите романсы.

— Душенька, я бы и спел, и сыграл, но слух ослаб после контузии. Больше не играю.

— Ну не кокетничайте, у Вас получится. Я схожу с ума от цыганских романсов.

Сухотин сдался и взял гитару.

— Ну разве что «контуженый романс».

***</p>

— Приехали. Всем веселиться! — похлопал в ладоши Райнер. — Вот так, да. Продолжайте себя так вести. Больше света.

Он вновь сел за стол и надел наушники.

***</p>

Распутин и Феликс зашли со двора в подземную столовую.

— Готов к экзамену, маленький?

— Да.

— А что это за шум? — спросил он, услышав граммофон и голоса.

— Шурья нагрянули. Скоро разойдутся, не волнуйтесь. Садитесь, выпьем вина с чаем.

— Это можно. А откуда столько сластей? «Братьев Елисеевых» ограбил? — со смехом спросил Распутин.

Он обошёл столовую, осмотрелся.

— Красиво тут, маленький. У тебя дар.

— Я люблю здесь читать.

— Смешно я, мужик в смазных сапожищах, небось, тут смотрюсь.

— Вы вхожи в императорский двор, Вас принимает сама государыня, — с достоинством заметил Феликс.

Наверху в это время уже неслись под гитарные переборы романсы в исполнении Сухотина, звучал смех и звон бокалов. От такого непритворного веселья, порой вызывающего, становилось не по себе. Он смутно представлял, что они там устроили, но выглядело правдоподобно. Вечеринка прекрасно усыпляла бдительность. Феликс хотел поддерживать в нём праздничный дух и отвлечь от подозрений.

— Мне Протопопов вообще-то запретил выходить. Говорит, убьют. Но меня каждый год кто-то убивает, — вздохнул старец.

Феликс промолчал, потом сказал:

— Здесь Вы в безопасности.

Очи чëрные, очи жгучие,

Очи страстные и прекрасные!

Как люблю я вас!

Как боюсь я вас!

Знать, увидел вас я не в добрый час!

Распутин мгновенно оживился, услышав любимый романс.

— Весело у вас там, баб много.

— Выпьете со мной вина?

— Наливай.

— А когда Ирина придёт?

— Скоро, — спокойно сказал Феликс. — У неё голова разболелась от шума. Сейчас разговаривает с моей матушкой по телефону.

— Да головную боль я запросто сниму. Зови её сюда. Делов-то.

Феликс наполнил кубки, один, с ядом, инкрустированный рубинами, протянул Распутину, себе взял «безопасный», с изумрудом.

— А как матушка? — спросил Распутин, а сам отставил кубок и, вожделенно глядя на поставец, вышел из-за стола.

— Хорошо. В Крыму отдыхает.

— А друг твой английский? Всё так же хандрит?

Распутин подошёл к старинному шкафу и начал играть ящичками, выдвигая туда-обратно.

— Хорошо. Садитесь, Григорий Ефимович, выпьем.

— Поссорились, что ли?

— Ни в коем случае.

— Ой, маленький, врать ты так и не научился.

Спасительные слова едва не слетели с губ. Феликс покрепче обхватил кубок обеими руками и мигом осушил, побуждая Распутина последовать его примеру. Он, самозабвенно покачиваясь в такт музыке, пригубил вино и в следующую секунду всë выпил крупными глотками. Феликс смотрел, боясь сделать вздох.

Распутин со стуком опустил кубок на стол, отдулся и спросил:

— Доброе вино. Где такое водится?

— Это мадера с моих крымских виноградников.

— А что, такое бывает? — удивился Распутин. — Мадера. Вкуснее я не пробовал. А много её у тебя?

— Полные погреба.

— Плесни-ка ещё мадерцы.

Феликс взял новый кубок с рубином.

— Да в тот же лей, — попросил Распутин.

— Нет, не положено вина смешивать.

Феликс с изумлением смотрел на старца, подливая вино, и не мог взять в толк, почему его бокал за бокалом не берёт цианид. Он откупоривал вторую бутылку. Настала очередь третьей.

— Может, чаю?

— Подставляй.

Распутин повернул кран самовара.

Феликс ненавязчиво придвинул к нему тарелку ванильных эклеров с цианистым калием.

— Шоколадные Вы не любите, я купил другие.

— А, ерунда. Иногда люблю. Лишь бы эклеры.

Он взял будто намеренно шоколадный. Феликс скрипнул зубами, впился до боли пальцами в ладони. Но потом старец отхлебнул чай, закусил ванильным, следом распробовал с малиновым кремом. И тут ждало разочарование. Феликс увлёкся процессом и почти не чувствовал паники. Между тем они сидели уже не меньше часа. Князь больше всего опасался, что «гости» не выдержат и спустятся в подвал. Он с презрением рассматривал Распутина: шёлковая рубашка в василёк и чëрные бархатные шаровары, сапоги с лоском. Бороду тщательно расчесал, волосы прилизаны. Весь натëрся дешёвым мылом, надушился. Видно, что к встрече готовился.

— Где же Ира? — нетерпеливо спросил Распутин, затем хлопнул по столу и поднялся.

— Вы куда? — запаниковал Феликс.

— Отлить, — невозмутимо сказал он.

— Я провожу.

— Ну давай по последней, — предложил он, выйдя из уборной.

Распутин сам себе облегчал задачу.

Четвёртая бутылка. Он даже не захмелел. Потом он засобирался.

— Вы уходите? — беспомощно спросил князь.

— Ну с Ириной ты меня не горишь желанием знакомить, — усмехнулся он, — я же не дурак, всё понимаю. Не хочешь, не надо. Только ты напрасно переживаешь. Баб у меня с избытком. Я же не зверь какой.

Он встал, подошёл перекреститься перед хрустальным распятием. Повернул голову.

— Может, к цыганам? Душа прямо просит кутежа.

— Не могу, завтра экзамены.

— А, ну да. Ты поэтому такой пасмурный?

Где же ваше ясное видение, Григорий Ефимович. Вы не видите зла или меня испытываете? Это Вам не газетные статьи под видом пророчеств пересказывать.

— Ну не хочешь, как хочешь, в другой раз. А я поеду, — сказал он, потирая бока.

— Григорий Ефимович, уезжайте из Петрограда.

— Из Петрограда?

Феликс сглотнул. Вновь взлелеял надежду обойтись малой кровью.

— Ну раз Протопопов ожидает покушений… Что Вам стоит?

— Ерунда.

— Уезжайте! — сорвался на крик Феликс. — Не упорствуйте. Покиньте город. Хотите, денег Вам дам. Берите все мои деньги! Мой дворец в любом городе подарю!

— В чем дело, маленький? — недоуменно спросил он. — Деньги мне не нужны, я тебе давно говорил. Не хочешь знакомить с женой — не надо. Чего звал-то? Давай успокойся и рассказывай.

— Что рассказать?! — воскликнул Феликс.

— Да что хочешь.

— Вот взять шкуру белого медведя, что у Вас под ногами, — бросил он первое, что пришло на ум. — Мало кто знает, какую опасность для человека таит его печень…

— Да? — рассеянно спросил Распутин.

Музыка и голоса смолкли.

— Уезжайте из Петрограда, — сделал последнюю попытку Феликс.

— Ещё чего. И не подумаю, моё место здесь.

Распутин зашагал к выходу.

— Гранатовый френч, мой гранатовый френч, я забыл на Гороховой… — едва не плача проронил Феликс. — Стойте! — крикнул он в спину. — Вы не уйдёте живым!

— Да всё будет…

Распутин застыл и обернулся.

***</p>

— Яд не действует, это же очевидно.

Дмитрий дежурил на ступеньке и курил сигарету. Уйти отказывался.

— Как такое возможно? — недоумевал он. — У него противоядие или…

— Говорю вам, такая доза слона убьёт, — божился Лазоверт.

— Что насчёт мамонта? — прошипел Пуришкевич.

— Два часа ночи.

— Что там происходит?

— И этот кошмар длится уже два часа! Освальд, что там? — крикнул Дмитрий. — Феликсу нужна помощь!

— Знаю.

— Шестая батарея, — сказала, убирая использованные в чемоданчик, Вера.

— Дайте послушать!

Сухотин сорвал с агента дужку с наушниками.

— Поручик, спокойно. Сядьте. От вашего крика он… быстрее не умрет.

— Давайте спустимся…

— Он нас раскидает, как листки.

— А если он уйдёт? Ради чего тогда столько планировали?! Мы не можем его просто отпустить!

— Побежит — пуля догонит.

Сухотин сердито сел, придвинул стул и беспомощно застонал, растирая костяшками пальцев виски. Чьи-то лёгкие руки обняли за голову, и он от удивления замолк.

— Тихо. Черт!

Райнер сбросил наушники и ринулся к лестнице, приказав всем оставаться на месте. Оттолкнул Дмитрия, но не успел спуститься и на одну ступеньку, как пророкотал выстрел. Остальные сбились в кучу у него за спиной. Он замер. Навстречу поднимался Феликс, сжимая в опущенной руке браунинг.

— Ну что? Всё кончено?! — наперебой спрашивали все.

— Яд не действовал, — запалëнно сказал Феликс. — Я его застрелил. Не знаю куда. Может, в живот. Я не знал, куда стрелять.

Глаза Райнера расширились от ужаса: следом скорее карабкался, чем шёл, Распутин. Бурое пятно расползалось по рубашке. Райнер рывком оттащил Феликса на себя и в сторону, затем прикрыл спиной. Они потрясëнно наблюдали, не смея пошевелиться и не решаясь его прикончить, словно эта развязка к лучшему. Распутин несколько секунд посмотрел на них, потом отшагнул вниз, схватился за ручку запертой потайной двери, дёрнул на себя, она поддалась, и он, прихрамывая, бросился во двор. Первым вышел из оцепенения Пуришкевич и, выхватив «соваж», выскочил следом, его ноги разъехались на скользкой наледи. За ним вихрем — Сухотин, но Пуришкевич его прервал.

— Подумайте о последствиях, Вы простой поручик.

И он выпустил пулю в спину. Распутин повалился. Пуля попала в почку и застряла в хребте, заключит потом патологоанатом. Он лежал в луже крови, ни у кого не хватало духу подойти.

— Он мëртв? — с надеждой спросил Пуришкевич.

— Я не уверен, что он даже теперь мертв, — в замешательстве ответил Сухотин.

Во дворе показались Дмитрий, Феликс, Марианна и Лазоверт. Вера выйти побоялась. Врач был не в состоянии констатировать смерть и наотрез отказался приблизиться к телу. В конце концов он расплакался и полулежал в углу.

— Мы убили его, — повторял он потрясëнно. — Я не подойду.

Тогда вызвалась помочь Марианна.

— Я посмотрю, — сказала она. — Я отличу живого от мертвого.

Никто и не думал помешать.

— Городовой, наверное, услышал выстрелы, — сказал Пуришкевич. — Да и у слуг появятся вопросы. Есть идеи? Может, сторожевого пса застрелить?

Феликс попал в неистовый стрежень времени, жизни, истории так неожиданно, что не успел очнуться от происходящего. Ему ничего не оставалось, кроме как предаться потоку, его всё уносило и уносило куда-то. Феликс наблюдал, слабея сознанием, невдалеке, затем, держась за стену, сполз наземь. В это время прибежал камердинер и в ужасе зажал рот. Он слышал выстрелы, хотел узнать, в чëм дело.

— Уйди, Ваня, это зрелище не для тебя, — вяло сказал Феликс. — Не смотри, поди прочь. Я после всё объясню.

Марианна, скинув туфли, обошла тело старца, склонилась осмотреть, встала на колени, дотронулась до сонной артерии. Удары пульса. Он распахнул глаза. Могучая рука впилась в горло, держит железно, не выпускает.

— Не спеши, красавица! — прохрипел из последних сил старец, сплëвывая кровь. — В прошлый раз муженëк спугнул, вот и сбежала, маленькая?

Попытки глотнуть воздуха, сбить руку, высвободиться, но удается только беспомощное сопение. Окружающие впадают в необъяснимое магическое оцепенение и только безмолвно стоят. Вдруг он ослабил хватку и разжал пальцы. Удушение прекратилось. Сухотин вдавливал подошву сапога в его лицо. Старец безумно бил по голени, постепенно удары начали замедляться, потом совсем стихли, он тяжело уронил руки.

— Живой, — прохрипела она, — хватит.

— Что за чертовщина, — пробормотал Пуришкевич. — Вы это видели?

Он размашисто перекрестился и поспешил к ним.

— Довольно, это не пьедестал, — бросил он.

Сухотин убрал ногу, оттащил Марианну, всю красную, от старца.

Она перекатилась на спину. Ничто не отвлекало от звёздного неба. Только она и прерывистый блеск Вселенной. Никаких помех и оглушающая тишина кругом. Между тем подоспел Райнер, в воздухе перехватил запястье великого князя, не давая выстрелить. Завязалась короткая борьба.

— Нет. Ты — великий князь, — упрямо твердил Райнер. — Не стоит оно твоего участия.

Чья-то рука взяла за другое запястье и потянула в сторону. Он изумлением увидел стоящую рядом Марианну.

— Митя, не нужно.

Он рассеянно опустил пистолет. Райнер бесстрастно наблюдал рывки агонии на снегу. Пальцы не слушались, он тщетно силился нажать на крючок, кривился в муке.

— Рука ведь не болит, маленький, — читал он по окровавленным губам старца. — Стреляй, смилуйся. Свинец жжёт изнутри. Две дуры не смогли — твоя сможет. Стреляй, не бойся. Прекрати мои мучения.

Райнер, не ожидая сам, пробил выстрелом лоб. Пуля прошла мозг навылет.

— Скажите мне, что он мертв, наконец, — взвыл Пуришкевич. — Может, разрубить для надёжности?

— Боюсь, что плоть срастётся, — сказал с сомнением Сухотин.

— Мёртв, — подтвердил Райнер.

Они не заметили, как подошёл Феликс, неся ту самую гирю Маклакова.

Все невольно попятились.

— Феликс … — начал Дмитрий.

Князь задал только один вопрос: «Он мертв?» — и, не получив ответа, упал на колени перед телом, со странным выражением благоговения на лице несколько секунд помолчал, затем занёс руку, обрушил удар на лицо, размозжив череп, и начал исступлëнно молотить по всему телу, при этом повторяя с нотой дикого ликования «Теперь он мертв». Лицо Феликса окропило кровью. Когда Сухотин и Райнер схватили его, Распутина опознать было невозможно, лицо отсутствовало. Пуришкевич перекрестился.

— Лазоверт, выходи! — закричал Феликс что есть мочи. — Я убил Распутина!

Его продолжали удерживать.

— Отпустите! — крикнул Дмитрий.

Великий князь помог Феликсу встать, вынул из рук гирю — он не сопротивлялся — и, подхватив впавшую в шок Марианну, завел обоих в дом, потом вернулся во двор.

— Освальд, останься с Феликсом и дамами, — распорядился великий князь и с усмешкой добавил: — Дальше — работа русских, прости. Помогите мне.

Вместе они завернули тело в холстину. Райнер подобрал в снегу пулю и сжал в кулак. Затем Сухотин, ряженный в шубу и шапку, под видом Распутина уехал с Дмитрием и Лазовертом в сторону Гороховой в открытом автомобиле Пуришкевича, чтобы запутать слежку, а когда вернулись, оставили Лазоверта во дворце приходить в себя, а сами погрузили тело в крытый мотор Дмитрия и повезли на Большой Петровский мост, где под ним уже зияла черная полынья.