Часть 3. В ловушке обстоятельств (2/2)

— Превосходное место, Дмитрий, — с восхищением сказал он.

Они наводили оружие, целились и стреляли по мишеням, Дмитрий — из пистоле­та-самозарядника «браунинг», Райнер — из армейского револьвера Webley калибра 11,5 мм, модели MK VI. Положили несколько целей. Освальд переломил раму револьвера, вытряхнул гильзы из барабана и вставил но­вые патроны в каморы<span class="footnote" id="fn_30324813_9"></span>.

— Твой хвалëный револьвер. Им ты пробьëшь лоб «темным силам»? — колко спросил Дмитрий.

— Да, сделано в Бирмингеме. Он на вооружении недавно, легко скрывается в карма­не. Шестизарядный, можно быстро перезарядить. Дмитрий, кстати, я думал, вы используете наганы, — подме­тил Райнер.

— Офицерам допускается носить для личного пользова­ния, — отозвался Дмитрий.

Британский агент поэкспериментировал со стойками, переставил ноги. Произошла осечка. Освальд повторил выстрел нажатием на спусковой крючок.

— Попал.

— В живых людей стрелял? — участливо спросил Дмитрий.

— Нет.

— Это тебе не по кошкам палить и не мишени укладывать на стрельбище, — высокопарно заметил князь.

— Что?

— Ничего, забудь.

Райнер сжал эбонитовую рукоятку.

— Между прочим, тебе выпала возможность свести с мной счёты. Сы­грал бы в рулетку?

— Плохая идея, — направил взгляд куда-то ввысь Дмит­рий. — Я обещал Феликсу, что не брошу его. — Но я буду в подмогу, — решительно сказал великий князь и с надеждой добавил: — А потом ты благополучно вернёшься в Англию.

— Тебя там вообще не должно быть, позволь напомнить. Негоже, Дмитрий, лилиям прясть<span class="footnote" id="fn_30324813_10"></span>. Ещё не поздно выйти из игры. Зачем родственнику императора марать руки об убий­ство.

— Я должен быть рядом с Феликсом в трудную минуту, — закончил тему Дмитрий. — Мы должны быть. Поздно метать­ся. Лучше скажи, как твоя рука? — с заботой спросил он. — Я слышал, ты жаловался накануне на боли в руке.

— Стало хуже после стрельбы, что и следовало ожидать, — раздосадованно сказал Райнер. — Рука правая в запя­стье болит, пальцы не чувствую.

— Не поздно научиться стрелять левой.

Дмитрий, взяв его под локоть, поводил легонько, повращал кистью и сказал:

— Ты же только coup de grâce<span class="footnote" id="fn_30324813_11"></span> сделаешь.

— Боишься, что у меня рука дрогнет? — усмехнулся Райнер.

— Как же яд? Почему ты тогда на Мойке сказал, что на врача не стоит рассчитывать?

— Лазоверт не способен нарушить клятву Гиппократа. Искать замену нет времени.

— На Феликса тоже нельзя рассчитывать, — сообщил Дмит­рий.

— А лагерь? Обучение стрельбе? — опешил Райнер.

Дмитрий вскинул подбородок, поджав губу и втянув воз­дух, безнадёжно махнул рукой.

— Толку, как от козла молока.

Освальд, озираясь, с колебанием спросил:

— Я — ваша порука?

— Буду откровенен: Феликса волнует исход, ты ему нужен только для свершения дела, — сказал Дмитрий. — Мы акте­ры в его спектакле, и промахов он не потерпит, каж­дый должен четко понимать отведëнную роль и быть в состоянии ее выполнить.

Райнер красноречиво промолчал.

— Освальд, смотри, — упавшим голосом вдруг произнёс Дмитрий, устремив глаза куда-то в еловые заросли.

— Я ничего не вижу, — сказал Райнер и наградил его сочувственным взглядом.

— Морок, кажется, так это будет по-русски?

Дмитрий ничего не ответил и пошёл на собственное ви­дение. Поплутал среди заснеженного ельника, задел ветку, его обсыпало снегом, попало за ворот. Райнер недоуменно его высматривал.

— Дмитрий, что ты видел?

Великий князь умылся снегом, растëр им лицо. Он был на грани плача.

— Не могу, не могу сказать, не может быть, показалось, — промычал Дмитрий.

Он обвел лес отчаянным взглядом.

Райнер ещё раз присмотрелся и, ничего не увидев, положил руку на спину, направляя его вперёд.

— Пойдём. Феликс заждался.

Они выбирались из сумеречного перелеска. Великий князь шёл молча, слезы сбегали и замерзали на щеках.

Князь, поëживаясь, смотрел в залеп­ленное снегом окно на очертания заиневшего леса. В сумерках снега голубели. Дороги и тропы замело. Он несколько раз выходил на крыльцо, переминался с ноги на ногу, кутаясь в шубу с собольей оторочкой и высматривая стрелков, перемудривших с конспирацией. Вскоре показались Дмитрий и Райнер. Они вошли, протяжно отдуваясь с мороза и постукивая сапогами, сбивая снег, потом встряхнули шинели, и Дмитрий стремглав вбежал в гостиную, минуя Феликса, к спасительному камину в английском стиле, окаймлённому мраморными гирляндами. Он снял кочергу с крючка, разворошил пламя так, что алые горсти искр брызнули во все стороны, словно подброшенная клюква, и простëр руки над огнём. Следом появился Освальд и встал рядом с Феликсом.

— Ничего не отморозил? — шутливо осведомился князь, покачивая ногой в обитом цветочной тканью кресле и перелистывая «Портрет Дориана Грея».

— Как тебе сказать… — переведя дух, отозвался Дмитрий.

— Он сам не свой, его что-то потревожило, будто меж деревьев привиделось. Всю дорогу был подав­лен, мне ничего не говорит, — доложил Райнер на ухо Фе­ликсу.

Дмитрий прищëлкнул языком. Он вытянулся прямо на полу вдоль камина, всем видом показывая, что с радостью пролежал бы так до весны.

— Ах Освальд, забыл предупредить! — преувеличенно всплеснув руками, Феликс ласково посмотрел на Дмитрия. — Митеньке противопоказаны мухоморы.

— Фиканов, ты бессердечный человек, ты знаешь? — бес­смысленно глядя в потолок, сказал великий князь.

— Отчего же? Меня волнуют твои мистические настроения, только и всего. Одни мистики кругом.

— Говорит человек, верящий в общение с мёртвыми, — уколол его Дмитрий.

Друзья

Декабрь, 1916

Райнер забрёл в кабинет Феликса, неся пиджак, пере­кинутый через руку, и не говоря ни слова облокотился на резную спинку стула с обречённым видом.

Феликс смерил его вопросительным взглядом и, не полу­чив ответа, смущённый, стал перебирать ворох конвертов.

— Можно Вас спросить? — услышал Феликс слегка заплетающийся голо­с.

— Мы снова на «Вы»? Спирт с морфием не дружат, смею на­помнить, — назидательно сказал Феликс.

— Ты в Оксфорде тем ещё «прошампаненным» кокаинистом был, — сказал сквозь зубы Райнер. — Свой серебристый «Роллс-Ройс» до сих пор, поди, оплакиваешь?

— У меня убили брата на дуэли, — ответил Феликс, вы­деляя каждое слово. — Я тоже считал, что это способ снять боль.

— Я тебе вот что скажу — это способ избавиться от влечения к морфию.

Феликс скептически на­клонил голову.

— Это тебя Дмитрий научил?

— Позволь задать один вопрос.

— Конечно, я внимательно слушаю, — на удивление мягко произнес Феликс.

— Мы друзья?

— Конечно, — вложил все свое благодушие князь.

— И я могу рассчитывать на нашу дружбу, когда все завершится? — недоверчиво спросил Райнер.

Князь задумчиво и сосредоточенно смотрел на него, словно что-то вычисляя.

— Освальд?

— Просто боюсь всё потерять.

Феликс вышел из-за стола и, обойдя Райнера, хмуро вполголоса спросил:

— Что у Вас на душе, сэр? Как я ещё могу рассеять твои сомнения?

— Я что, настолько отвратителен теперь? — язвительно простонал Райнер.

— Освальд, Вы же понимаете, надо пройти точку перевала, — благоразумно заметил Феликс. — Обстановка наэлектризована. Станет легче, и мы продол­жим общаться как раньше. Я Вас больше не упущу, обещаю.

— Феликс.

— Да, — снисходительно отозвался князь.

— Я был настроен дерзко, решительно склонить тебя к убийству любой ценой, когда только прибыл, — говорил Райнер прерывающимся голосом. — Я не испытывал ни ма­лейших колебаний. Но потом всё изменилось. А потом… ну ты знаешь сам…

Князь смотрел на него с нескрываемым презрением. Хамелеон, каких свет не видал. Как и Сэмюэль Хор, переступивший через свою скромность, а теперь эдакий светский лев от английской военной миссии, об­щается с гене­ралами, послами, самим Императором. Хор в Райнере души не чает, если не сказать, что без ума, судя по сведе­ниям, которыми располагал Феликс. Удивительным об­разом перекликались судьбы старца и Райнера. Невысо­кого сословного происхождения, обладают талантом за­водить полезные связи и оказываться рядом с нужными людьми. Имеют общего приятеля — баловня судьбы — Фе­ликса. Общаются на равных со знатью. Несчастный ка­рьерист, готовый на все ради нового чина. Феликс отказывался признать это. Он хотел бы поквитаться с Распутиным только вдвоем с Дмитрием. Без этих клоунов думцев, красных крестов, контуженых поручиков, жертв послов, шпионов. Чужие мытарства отталкивают, он подспудно чувствовал себя виноватым во всëм, что происходит с другими.

— Не торопись, говори медленно, — потребовал он, пробудившись от раздумья.

— Однажды ты не досчитался одной фотографии Ирэн. Я должен признаться, — начал, вцепившись в подтяжки, Райнер.

— Освальд, ты о чëм? Ты верно перестарался с морфием, — подозрительно сказал Феликс.

— Я хотел подбросить еë, ну то есть фотографию, «тëм­ным силам», — каялся Райнер. — Если бы у меня не осталось выбора, чтобы спровоцировать твою ревность и заставить действовать более решительно. Я должен был. Повторюсь, поначалу я шел с такими мыслями, но после нашей с тобой беседы я уничтожил фотографию и навсегда отказался от этой затеи.

— А я на Василия грешил, — рассеянно сказал себе под нос Феликс после паузы.

В напряжении обдумывая его слова, князь принялся ме­рить комнату шагами, потом уселся за стол, распорол ножом конверт, пробежал глазами истерическое письмо от матушки, княгини Зинаиды, и только поймав затравленный взгляд Освальда, опомнился.

— Признаться, меня посещала эта мысль, — рассудительно сказал Феликс. — Думаю, без Ирэн действи­тельно не обойтись.

— Что ты имеешь в виду? — сбитый с толку, облегченно спросил Райнер.

— Я имею в виду, — терпеливо объяснил Феликс, — что «темные силы» охраняют круглые сутки и мне нужен предлог заманить их в дворцовый подвал на бокал мадеры поздним вечером, как ты понимаешь, предлог должен быть веский. От встречи с Ириной он не удержится. Он мне за все ответит, — глядя в одну точ­ку, будто заклинал себя Феликс. — За Дмитрия, за се­ансы, за кутежи, за унижения, которые я вынес, за Муню, за страну, за…

— Ты хорошо подумал? Ты не имеешь права…

— Имею, — твердо заявил Феликс, поднявшись и выходя из-за стола.

— А ты прячешь под ней фотографию Дмитрия, — тихо за­метил Райнер.

— Ну знаешь ли… — задумчиво повел плечами Феликс. — Приходится соблюдать осторожность. И за все нести ответственность. Знаете, Освальд, я бы даже сказал, что друзья — это дар, ниспосланный Богом, — высокопарно произнес Феликс, отнимая его от стула. — Ну же, Вы сам не свой, Вам нужно проспаться. Ваша исполнительность не знает границ.

Освальд, уворачи­ваясь, сбросил его руки с плеч.

— Не бойся, Феликс, промахов не будет.

— Искренне надеюсь, — одобрительно сказал князь.

Dark Forces

Декабрь, 1916

— Заходи, маленький. Кем будешь?

Райнер застыл навытяжку, словно по стойке «смирно». В милом будуаре изумрудных расцветок за чайным столом рядом с Феликсом сидел тот самый Григорий Распутин — Dark Forces — собственной персоной, но совсем не та­кой, каким его агент представлял: облаченным в лазоревую засаленную атласную рубаху, на которую бы спадала нечëсаная в космах борода до живота, а ку­стистые с заметной проседью брови нависали над блед­ными, гипнотическими глазами, носатым. Но в остальном он выглядел добродушным простаком, а не пророком. Впро­чем, как ещё мог выглядеть сибирский крестья­нин, именующий себя Божьим человеком.

Райнер растерянно уставился на них.

— Ну что, язык прикусил? — по-отечески улыбнулся ста­рец. — Отвечай, коли спрашивают.

— Григорий Ефимович, это мой

— …друг. Мы вместе учились, — договорил Райнер.

— Ну присаживайся, — сказал Распутин.

Райнер присмотрелся. Распутин показался не таким грубым mad monk, как его расписывали Феликс и Мэриэл Бьюкенен. Уж не двойник ли это. Сквозь пелену чужих описаний он разглядел: борода жёсткая кудрявая, с сединой, брови редкие, наме­чены, проницательный взгляд, но не приводящий в оце­пенение, простой кафтан — не атласная рубаха — более чем уместный, но что с того?

— С медком — гляди, — он сделал приглашающий жест, — есть у нас и с кипрея мед, и липовый, и есть даже можже­вельный, и с вереска да с баранками-карамельками, а. Здорово. А Феликс совсем мед не любит. Князь стреми­тельно побледнел, прикрыв рот ладонью, но не от тошноты. Катастрофическая оплошность. Собственноручно столкнуть лбами палача и смертника. Феликс готов был размолотить себе лоб кулаком. Его посетила мысль, гени­альная в своей простоте: может, прикончить его прямо здесь и сейчас. Нет, он скорее нас прикончит обоих. Огреть этим самоваром, ошпарить кипятком, оглушить, пустить кровь. Слишком непродуманно. С другой сторо­ны, лучшее — враг хорошего. Тщательно продуманный план не гарантирует ничего ровным счётом. Слуги во дворце, полна горница людей, Ири­нин будуар будет забрызган кровью. Он несомненно предупредил домашних, куда направляет­ся. Как потом избавиться от тела? Слишком вульгарно. Диле­тантская импровизация. Феликс поморщился. Застрелить? Этот умник носит в кармане пиджака армейский револь­вер, он уверен. Но как объяснить выстрел? Мы играли в русскую рулетку и… выиграли. Да и поймет и подхва­тит ли его замысел Освальд. Заставить выпустить себе пулю в мозг. Просто смешно. И много разных «как». И зря что ли он подвальные апартаменты отстраивал. Для кого старался. Стоит ли так рисковать. Феликс попытался взять себя в руки и не выдавать волнения.

— А имя у друга есть? — лукаво прищурившись, спросил Распутин, разливая чай. — Антиресный у тебя говор.

— Освальд, — честно сказал агент, не обращая внимания на Феликса, испуганно сверкающего глазами. — Я из союзнической миссии, Григорий Ефимович, — уточнил он.

— Да я понял, что не местный. Англичанин?

Райнер натянуто улыбнулся.

Внутри все замерло. Освальд, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Феликс прикрыл глаза и про себя молился, чтобы прозорливый старец ничего не заподозрил.

Освальд, ловя взгляд князя, незаметно кивнул ему, чтобы он был спокоен.

— Вон оно что, хорошо русской речью владеешь, — заме­тил Распутин и вдруг спросил: — Боишься меня?

— Нет, — безразлично ответил Райнер, восхитившись своим хладнокровием.

— А чего глаза все прячешь, милый? — с добродушной усмешкой спросил Распутин, отправляя ложку меда в чашку.

Освальд собрался с духом и поднял взгляд:

— Григорий Ефимович, про вас разное говорят, я не склонен верить сплетням, многое пустословие и клеве­та.

— И на том спасибо, милый. Клеветники калëные сково­родки в аду лижут.

— Но позвольте спросить, как союзнику. Правда, что вы выступаете за подписание сепаратного мирного договора с Германской империей?

Освальд был далёк от слепого скептицизма, не ждал, что Распутин его испепелит гипнотическим взглядом, и на всеведе­ние не проверял. Он понимал одно, как и Феликс: невольно этот человек обслуживает про­германские круги. Он не переносил мистиков с детства. С того дня, как заезжие спиритистки обещали установить связь с душами умерших. Феликс с жаром возражал, что не стоит по кучке шарла­танов судить о явлении. Распутин слишком причудливый для мужика, не отличается святостью. Влиятельный старец, своего рода русский Франсуа дю Трамбле<span class="footnote" id="fn_30324813_12"></span>. Он постоянно оттягивал за кончик бороду.

— А кто хочет войны, милый? — спросил Распутин после задумчивого молчания. — Полно обливаться кровью. Я с самого начала выступал против участия России. Но когда началось, мне оставалось только желать победы. Я тоже люблю Отечество. На чью мельницу воду льём? Думские краснобаи все обещают скорое окончание войны. Не послушал царь-батюшка, втянули нас, — горь­ко причитал Распутин. — Мы были не готовы. А теперь сахар отпускается по карточкам. Зимой прибавился холод да голод. Страдают и ваши, и наши, и ихние. Немцы не люди, что ли?

— Может быть, старец у нас просто очень неравнодушен к немцам, — язвительно вступил в разговор до сих пор отмалчивавшийся князь. — Мало вам моего отца?

— Цыц, Феликс! — стукнул по столу Распутин. — Везде вам германофилы мерещатся. Царицу немкой кличете. По­громами ничего не решишь! Немцев громили и в Москве, и в вашем Ливерпуле, — кивая на Райнера, — не выход это. А отец не справлялся твой, стало быть, вот и разжаловали его!

— Ваши немцы в прошлом году потопили торпедами трансатлантический пароход с тысячей человек на бор­ту, гражданами шестнадцати государств, в том числе Российской и Германской империй. Казалось бы, крошеч­ная подводная лодка против огромной «Лузитании», — вмешался Освальд, обведя отсутствующим взглядом буду­ар. — Слыхали об этом? Почти сотня детей. Про них вы не вспоминаете, Григорий Ефимович? Вам их не жалко? — усмехнулся Райнер, с вызовом глядя на старца.

— Ложь, — с возмущением произнес Распутин. — Я ни­когда не говорил, что немцы мне дороже других. Все люди. Мне всех жалко: и немцев, и американцев, и рус­ских. Не переживай, милый, я умею читать, спасибо го­сударыне-матушке.

Если бы старец сказал, что немецкие дипломаты в Аме­рике предупреждали об опасности, Райнер бы застрелил его прямо здесь.

— Значит, читали, как крейсер с Китченером на борту — тем са­мым мужчиной с плаката — подорвался на гер­манской мине на пути в Россию. Удивительное стечение обстоятельств.

Распутин задержал на нем взгляд, затем, словно по­размыслив, сказал:

— Я ж забываю, что работаю на Кайзера. Ты это пы­таешься сказать, милый?

— Принеси, маленький, какао, что-то так захотелось, — обратился он к князю.

— Вы же не любите какао, — с подозрением прищурил глаза Феликс.

— А теперь люблю. Неси, говорю. Оставь нас с… Освальдом.

Они напряжённо переглянулись.

— Да не беспокойся. Ступай, говорю. Ну, — понукал старец.

Феликс, косясь настороженно, не спуская глаз с Распу­тина, медленно попятился.

Распутин взял Райнера за руки, когда Феликс скрылся.

— Не боись, маленький, — приговаривал он. — Рука-то болит?

Старец говорил словоохотливо, был фамильярен; чело­век, который ничего плохого ему не сделал, но угрожает интересам родной страны. Райнер го­тов на все ради благополучия Англии. Он сейчас не ду­мал о том, что ему предстоит стать убийцей, о том, как именно он будет расправляться с врагом номер один. Он молча смотрел, как сибирский мужик отворачивает манжету его рубашки и те­перь уставился на двусмысленные кровоподтеки. Прове­рил вторую руку.

— Кто с тобой так? — Григорий мрачно нахмурил­ся, словно знал больше, чем он сам. — Темный человек, нельзя так. Но знай, недолго ему осталось, несчастен тот человек. А рука пройдет к утру.

Райнер не знал, как воспринимать услышанное. Скеп­сис боролся с возмущением, стыдом, его приводила в раздражение очевидность сказанного и самонадеянность старца.

И тут Распутин заявил:

— Остальное тоже. И не надо меня стыдиться, — по­грозил пальцем. — Это от лукавого.

— Что «остальное»? — издевательским тоном переспросил Райнер, скрывая свою обескураженность и теряясь в догадках. Показная незлобивость старца доводила до белого каления.

— Ты знаешь что, — многозначительно сказал старец.

И к его облегчению ответил:

— Нервишки. И спать нужно спокойно, спи спокойно.

Райнер был потрясен.

— И с Феликсом тебе надо прекратить общение, слышишь. Одержим станешь, — добавил Распутин.

Райнер обессилел от напря­жения. Хотелось выть от отчая­ния, кричать от возмущения и смеяться от неловкости.

— Ты переваривай, переваривай, потом поймёшь, как я был прав.

Если он такой провидец, — Освальд подавлял этот занозистый вопрос, — как он может не видеть, кто перед ним сидит. Или не хочет видеть?

— Григорий Ефимович, — обратился он, опуская манжеты, но Распутин его не слушал, он всмотрел­ся безучастно вдаль, неожиданно на лицо его застыло скорбное выражение, и он тихо изрёк:

— Убьют меня.

— Почему вы так считаете? — упавшим голосом спросил Освальд.

Распутин постоянно остерегался покушений, для него это не внове, но совсем иное дело, когда это сказано агенту секретной службы, присланному с единственной целью стереть его с лица земли.

Он посмотрел на Освальда. Его глаза намокли.

— Страшно от такого знания, но что поделаешь. Не из­бежать мне смерти. Убийцы-то несчастны, не ведают, что творят, я их прощаю. Но подстрекатели, есть у них подстрекатели, что дёргают за ниточки, вот их Он ни­когда не простит, вот кто истинные злодеи. Не мино­вать мне смерти. И я говорю своим убийцам — зна­ешь что?

Райнер помотал головой. Ему стало не по себе, но он вспомнил, что он здесь не по своей воле и у него приказ, а приказ надо исполнять.

— Я говорю им: что делаешь — делай быстро.

Райнер не был уверен, что Распутин не обращается к нему лично, не видит его насквозь, но был под впечат­лением от его интуиции и меткости. И мистицизм старца, оказы­вается, заразителен, в него можно провалиться, как в сон; Освальд старался держаться на плаву, не уменьшая бдительности, иначе поверишь ему. Вопрос не в его даровитости, а в опасности, а в этом он был убежден и отступать не собирался. Он ничего не мог поделать со своим предубеждением. Никакого желания, — он прислушался к себе, — никакого желания прямо здесь и сейчас упасть на колени и во всем сознаться, никакой вины он не находил. Агент исполнит приказ, не подведёт начальство, дру­зей, союзников. Он ведал, что творит, и он счастлив, что в эту минуту не подвержен сентимен­тальности. Иногда ему казалось, что он и вовсе себя не знал до сегодняшнего дня.

— Вот что, маленький. Было мне одно видение.

Он стал говорлив, не унимался, все смотрел вдаль, словно разговаривал с кем-то ещё.

— Парень как будто бы на койке госпитальной лежит, голова на подушке, волосы такого же цвета, как твои. И корчится мучительно, начинает рвать его на грудь, и выхаркивает он трахею. Не спешат к нему сестры, вокруг ни души.

— Что же это означает?

— Что будет, — устало ответил старец. — Что предстоит людям испытать совсем скоро. В очередной раз кого-то накормят ядовитым газом<span class="footnote" id="fn_30324813_13"></span>. Я даже во сне чую этот запах, похожий на приправу, пожалуй, горчицу<span class="footnote" id="fn_30324813_14"></span>. Не веришь? Я в прошлом году видел реку крови, несла она неисчисли­мые жизни, флаги, оружие — миллион, — собирая их с обоих берегов. Техника, которой я никогда не знал раньше<span class="footnote" id="fn_30324813_15"></span>. А ведь это Сомма<span class="footnote" id="fn_30324813_16"></span>. Я только теперь понял.

— Да, вы правы, — согласился Райнер.

— Долго снилась улыбка каменного ангела<span class="footnote" id="fn_30324813_17"></span>. Перепуганные люди в погребах. Виноградники без виноградарей. Те­перь сопоставляю и понимаю: все сбылось. Всегда пред­угадывал, кто вернётся, кто нет. Вот не станет меня — придет конец и царю, и России, сам проверишь.

— А я буду, Григорий Ефимович? — неожиданно задал во­прос Райнер.

— Будешь.

— А сколько я буду? — Райнер не отступал.

Распутин задумался.

— А тебе оно надо?

— Хочу проверить, — с улыбкой объяснил Райнер.

— Кроме того, что отжил, проживёшь ещё с мое. Проверяй. — Маленький, — Распутин радостно взмахнул рукой. — На­конец-то, заждались мы какао твоего.