Часть 3. В ловушке обстоятельств (1/2)

Demetria

Весна, 1916

Феликс позволил своему камердинеру вдеть запонки — и на манжетах вспыхнули бриллианты. Потом умастил волосы кремом и зачесал черепаховым гребнем набок. Застегнул пиджак.

«Как можно влю­биться в самого себя?» — спьяну спросил он однажды Райнера в Оксфорде. «Ты не виноват, что увидел своё отражение», — льстиво ответил однокашник. Возможно, в Райнере говорило шампанское «Поммери», князь точно не уверен до сих пор, но он был прав. Юсупов с опаской заглядывал в своё псише<span class="footnote" id="fn_30324813_0"></span>, он боялся старости, но Ири­нины зеркала — Феликс верил, что зеркала, перед кото­рыми она прихорашивалась, сохраняют и продлевают молодость — чистая волшба. Он был готов не выпускать ее из Крыма, чтобы с замиранием сердца смотреться в трюмо. Феликсу начинало казаться, что Распутин — человек сомнительной нравственности, но старец и не считал себя святым — видит его насквозь. Пороки же не запудрить, гниль, накопленную за последние дни, не искоренить; это дерзкое убийство по личному замыслу, и душа в нём не замешана; не было сил заглядывать в себя. Феликс не жаждал крови, но ради правого дела готов был преступить заповедь первую. Князь смеялся вслух над своими мыслями, заводя ключиком золотые «Патек Филипп», потом спрятал в карман и собрался идти, но, спохватившись, остановился в полушаге от вазы. Вынул приготовленный букет. Выразительно посмотрев на ка­мердинера, протянул ему пачку разменных марок. Иван сделал лёгкий поклон. Феликс убедился по его непроницаемому лицу, «что он ничего не видел».

Юсупов ступал элегантной походкой сквозь анфиладу, гордо неся охапку роз. Предвкушение самого лёгкого примирения билось в груди. Он издали растроганно залюбовался одинокой фигурой в кителе. Преданное ожи­дание. Дмитрий не обернулся на щëлканье его каблуков. Он слушал плеск Мойки в каменном русле. Феликс подо­шел и остановился рядом. Взору Дмитрия предстали стройные плотные цветки густо-красного цвета. Он в замешательстве уставился на букет, неуклюже обхватив руками.

— Фика, я, конечно, мужеложец, но цветы — это что-то новое.

— Вздор. Всего лишь робкая попытка искупить вину, — Феликс старался чтобы, голос звучал не слишком без­различно и высокомерно. — Мне есть, за что просить прощения.

— Я не вчера родился, — с протяжным вздохом закатил глаза великий князь. — Скажи, в чем тебе каяться передо мной?

— Сам вывел, из моей оранжереи в Архангельском, — похвалился князь.

— Правда? Если мне не изменяет память, ты мечтал на­звать розу в честь Ирэн?

— Нет, — довольный вопросом, князь покачал головой: — Взгляни, разве они напоминают Ирину?

— И как же ты их назвал? — заинтригованно спросил ве­ликий князь.

Феликс с нежностью посмотрел на розы.

— Этот сорт я назвал «Деметрия».

Он перекинул на него взгляд.

— Тебе нравится?

Дмитрий задумчиво провел длинными пальцами по матовым лепесткам. — Я польщён. Посвяти, будь добр, уже в свои секретики с мистером Райнером, пока я сам их не разузнал.

— Митя, давай отложим это до твоего возвращения, а я поговорю с нашим английским другом, обещаю, — вкрад­чиво сказал Феликс, привлекая его в объятья вместе с цветами.

«Кто он, этот Райнер, черт побери», — подумал Дмит­рий.

— Я не могу быть откровенен с тобой, но придет время, и ты сам все поймёшь.

— Это как-то связано с… другом императрицы?

Феликс умолк.

— Просто помни, наши головы смотрят в одну сторону, — сказал Дмитрий. — И узы нашей дружбы никому не разорвать. Храни тебя Господь, Феликс, терпения тебе на учениях, береги здоровье, оно у тебя хрупкое.

Феликс обдумывал его слова позже. Что он хотел сказать: он тоже вынашивал замысел убийства, но боял­ся непонимания? что он готов, как и Феликс, на всё ради чести страны и высочайшего семейства? Он окажет поддержку, будет бороться, какова бы ни была развязка? Феликс понял, что слегка принижал Дмитрия, привыкнув пользоваться непререкаемым авторитетом в глазах младшего, восприимчивого к его слову товарища, но был по-прежнему близок Райнеру в нежелании втяги­вать его в политический заговор.

В «Астории»

Весна — лето, 1916

Сэмюэль назначил встречу в своем номере в «Асто­рии». В условленное время послышался стук, Хор отворил дверь и застыл на месте от неожиданности. Он отвык видеть Райнера в штатском.

— Ну и что ты сияешь, как медный пятак? — чëрство спросил подполковник, впуская его внутрь.

Номер Хора был обставлен деревянной мебелью с плавными очертания­ми, под ногами простирался ковер, расписан­ный огромными стеблистыми цветами, смутно напоминаю­щими синие ирисы, на стенах — обрамлённые зеркала, письменный стол освещал элегантный светильник из жёлтого стекла, рядом была выставлена фотография его супруги леди Мод. Хор не стал закрывать портьерой вид на купол Исаакиевского собора. Он проводил Райнера к двум креслам с низкими спинками, между ними стоял од­ноногий круглый столик, а над ним висели настенные часы. Хор пригласил сесть и сел сам напротив, вытянул из-под тома Куприна и стопки &#039;Eastern Daily Press&#039; и &#039;Times&#039; — отдельно лежали сводки мартовского наступле­ния русской армии на немецкие позиции близ озера На­рочь, оказавшего помощь французским войскам, — свежий выпуск «Нового Времени». Встряхнув газетой, он сделал вид, что погружен в чтение.

— Может, я не вовремя? — с сомнением спросил Райнер.

— Не говори чепуху, — возразил Хор. — Докладывай. Как там наш друг?

Праздный гвалт ресторана доносился даже до них. Каза­лось, «Астория» — это отдельная планета, которой не коснулись беды этого мира.

— Как прошла встреча с князем? — повторил Хор.

— Замечательно, — удовлетво­ренно сказал Райнер. — Всю ночь вспоминали Оксфорд. Говорили о трактатах Буало, Лессинга. Как в студенческие годы.

Брови Сэма приподнялись дугой над газетой.

— Буало, значит.

— Феликс, конечно, упирался для порядка, — добавил Райнер. — Пришлось постараться. Мне это нелегко да­лось, но можешь быть спокоен: князь полностью наш, — сказал он с чувством исполненного долга.

Начальник британской разведочной миссии кинул на него разъярен­ный взгляд и начал складывать газету.

— Ради Бога, почему ты сердишься? — недоумевающе спросил Освальд. — Сэм?

— Извини, дружище. Так ты уверен, что князь… серье­зно настроен и будет с нами сотрудничать?

Райнер сделал предупреждающий жест и достал из кармана фотографию. Ирина в день венчания. Алмазный венец на кружевной фате Марии-Антуанетты.

— А это чтобы он вдруг не передумал. Устроим малень­кую фотографическую провокацию.

Райнер живо воображал, как Феликс будет гостить у Распутина на Гороховой и ему на глаза вдруг попадется фотография супруги. Старец растерян, божится, что понятия не имеет, как она оказалась в его кварти­ре. Феликс помчится в «Асторию». Райнер, затяги­вая узел галстука, затем вкалывая в него булавку с камнем, делает вид, что не понимает его беспокойства, и он торопится, у него визит в дом Английского посольства. Князь начнет ползать в но­гах, умоляя помочь ему уничтожить Распутина. Он уверен, что Распутин влюблен в Ирину и между ними что-то есть. В соседней комнате — это так же драматично, как и комично, — по­забыв о субординации бранятся Бенетт с Элли, из-за того, что кто-то взял без спроса safety razor<span class="footnote" id="fn_30324813_1"></span>. Билли сгорает от стыда. А Райнер начинает ставить Феликса на ноги, приговари­вая: «Вы же все-таки князь».

Сэм подозрительно наблюдал за ним.

— Мне кажется, я тебя плохо изучил. И это слабое подспорье, если честно. Или он настолько переменчи­вый, князь, что одной фотографии достаточно, чтобы его взволновать?

— Сэм, тебе надо почаще бывать на воздухе, — серьезно сказал Райнер, поджигая в пепельнице лик писаной кра­савицы. — Неужели ты подумал, что я стану втягивать жену мое­го друга?

Хор в растерянности смотрел на Райнера.

— Зачем? Могло бы пригодиться. –Трудно не сомневаться в человеке, который беспокоится, что ношение ранца в полевом лагере испор­тит его аристократическую осанку.

— Лучше поведай, как у тебя дела обстоят?

— Все прекрасно, — буднично начал Хор. — Наша русско­говорящая миссия превращается в эдакую «расчетную па­лату», которая принимает заявки от русских, как офи­циальные, так и неофициальные. С любопытной просьбой ко мне обратился Священный Синод. Просили помочь с поставками воска<span class="footnote" id="fn_30324813_2"></span>. Освальд, послушай, — спросил Хор, — я знаю, что вы были весьма близки в Оксфорде. Как он воспринял твое появление?

— О чем ты? Он был рад увидеть старого друга. При­шлось поневоле раскрыть карты. Вкратце, он знает кто есть кто в нашей миссии, — выложил Райнер.

— Видимо, это было неизбежно, — предположил Хор. — Главное, не подпускайте великого князя, он двоюродный брат царя.

— Ни в коем случае.

— И что же, просто как ни в чем не бывало поговорили, сделав вид, что ничего не было? — допытывался Сэм.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — недоуменно ска­зал Райнер.

— Ни к чему, прости праздное любопытство. Я хочу убе­диться, что это не принесет вред ни тебе, ни делу, — поспешно объяснил Сэм.

— Думаешь, легко использовать друга, пусть и подза­бывшего тебя, да ещë и со всей осторожностью, ведь один неверный взмах спугнëт Феликса навсегда, — со­крушенно сказал Райнер. — Князь и без того подавлен. Так чем закончилась история с воском? Зачем им твоя помощь?

— До войны воск для свечей — их используют обильно на церковных службах — поставляла немецкая фирма &#039;Stumpf&#039;, но с началом войны поставки прекращены, — неохотно пояснил Хор.

— И что же ты?

— Распорядился о поставке воска из Англии в Архан­гельск. В год уходит миллион пудов воска, — отсут­ствующим голосом ответил Хор.

— Что всë-таки происходит? — участливо спросил Райнер.

— Тревожно что-то мне, когда из Лондона нет wires, — пожаловался он. — Армия несёт потери, внутренний кризис усиливается и делает жизнь в Рос­сийской империи невыносимой. Я отправляю регулярно телеграммы, а в ответ тишина. Мне кажется, в Лондоне не понимают всю серьезность положения дел соседа.

В июле опасения князя Феликса подтвердились. Сазоно­ва, близкого друга посла Британии сэра Джорджа Бьюке­нена, сместили, а его место занял Штюрмер. Британцы встретили отставку с великим огорчением.

— В марте — продолжал он, — Бьюкенен попросил меня посодействовать смене командования флотом Черного моря.

— Кого же он предлагает в качестве преемника Эбергар­да?

— Колчака. Заядлый океанограф и исследователь Севера, неизвестен остальному миру за пределами Российской империи, но здесь каждый моряк знает его как молодого контр-адмирала, проявившего себя талантливым лидером, мужественным и мудрым вме­сте с тем. Бьюкенен слышал о предстоящем моем визите в Могилёв и попросил меня внести посильный вклад.

Райнер из вежливости уточнил:

— Что же тебя тревожит?

— Освальд, очнись, — его голос звучал обречённо. — Ники никого не слушает и упрямо отказывается что-либо делать. Я знаю, что он проигнорирует и отвергнет все, сказанное мной.

Позже он поделится с Райнером впе­чатлениями от визита. В далёком Могилеве, маленьком городке, где размеща­лась Ставка Верховного главнокомандующего Русской им­ператорской армией, во время визита Сэмюэля Хора они с Императором беседовали в салоне у огромной настен­ной карты русского фронта. Хору показалось, что резиденция была крайне неудобно и неуютно обставлена, в кабинете — только печка, немецкий стол и софа; обеденный стол в гостиной человек на тридцать. Император спрашивал о королевской семье, о королеве, Сэмюэль Хор вручил ему письма от Ее Величества. Нико­лай II сразу смекнул, что он носит не ту саблю, и на чистейшем английском спросил, кавалерийская сабля, что при нём, — не нового ли образца. «Освальд, только вдумайся, какой конфуз. Я вынужден был признаться, что кавалерийская сабля тяжела и неу­добна для повседневного ношения и я осмелился заме­нить ее на более лёгкое артиллерийское оружие». Они посмеялись. «И какое впечатление произвел на тебя Император?» — спросил Райнер. — «Скромный джентльмен. И сознательный, как ни удиви­тельно».

Беспокойство оказалось напрасным. Император пошел навстречу союзникам, и спустя несколько дней Эбергард был снят с должности, а на его место назначен более молодой Колчак.

(15 марта на пост военного министра пришёл ге­нерал от инфантерии Шуваев. Русские готовят наступле­ние.)

— Я переживаю из-за возможной отставки министра ино­странных дел, — признался Хор.

— Феликс тоже, — Райнер устало сжимал складки на лбу.

— Madame Сазонова, благодаря ей, знаешь ли ты, я во­шел в петроградское общество, когда тебя ещё здесь не было, — просветил Хор. — Российская империя испытыва­ет острую нехватку хирургических инструмен­тов, принадлежностей, аппаратов для инвалидов войны, но через нее удалось обеспе­чить ими госпитали. Анна Борисовна — идеал жены министра ино­странных дел, — с восхищением заявил Хор. — Он благо­даря связям с ее высокопоставленными родственниками сделал карьеру. Ее свояк — сам покойный Столыпин, он при жизни был противником сам-знаешь-кого. Она разво­рачивает госпитали, помогает раненым пленным, репа­триированным из неприятельских стран.

— Скоро прибудет Мод, — сказал Хор. — Пора нанимать прислугу и подыскивать солидные апартамен­ты, такие, в которые не стыдно пригласить Палеологов или Бьюкененов.

— Ищи на Английской набережной. Или Французской, мой тебе совет.

— Завтра dinner с Бьюкененом в доме Английского посольства. А ты знаешь, что Элли с ним сильно повздорил, — оживился Хор.

— Нет, впервые слышу, — удивлённо ответил Райнер.

— Бедняге пришлось строчить объяснительную. Стивен должен был передать документы Бьюкенену по его прось­бе в субботу днём, но из-за встречи с русским гене­ралом он опоздал. Бьюкенен был смертельно уязвлëн.

— Не сомневаюсь.

— Посол обрушил на него град проклятий и оскорблений и не желал ничего слышать. Но Стивен не остался в долгу. А потом он в отместку распространил слух, о том, что…

Райнер перебил:

— … посол огрел его набалдашником трости?

— Что он хранит в ящике своего письменного стола… shortening<span class="footnote" id="fn_30324813_3"></span>, такой американский, в бело-голубых банках, — понизив голос, до­говорил Хор, и его слегка бросило в краску.

— Не знаю, что и сказать, — растерянно ответил Райнер.

— Мне ты можешь доверять, я всегда готов выслушать, если что, — Сэмюэль создавал впечатление, что ему из­вестно о Райнере гораздо больше, но Райнер оставался уклончив.

— Не понимаю, о чем ты.

— Освальд, — снисходительно протянул Хор. — Слухи распространяются быстрее, чем хлор.

— Хватит! — взмолился Райнер.

— Значит, это всего лишь слухи про вас с Бьюкененом? — с надеждой спросил Хор.

— Я не нахожусь в связи с послом, черт побери! — исте­рично закатывает глаза Райнер. — Ты это хочешь услы­шать? Скажи, почему так происходит? Когда я учился в Ориеле, ходили слухи, что у меня любовная связь с… Неважно. Немало легенд существует на этот счёт. А мы-то с то­бой из одного котла ели.

Хор понял, что метко попал, задел за живое.

— А уж когда меня назначили секретарем Ллойда-Джор­джа… — Райнера передёрнуло. — Сам, понимаешь, наво­дит на мысли об особой протекции.

— Успокойся, что ты так вскинулся. Про меня тоже вся­кое болтают, — сочувственно заметил Хор. — Я, если ты не знал, лично напрашивался на аудиенцию к нашему Мистеру К., после того, как меня — внимание — комис­совали. И умолял отправить на худой конец в Пет­роград.

Райнер скупо улыбнулся. Молчание.

— Читаешь подлинники? — кивнул он на Куприна. — По­хвально.

— С трудом, — скромно сказал Хор. — Если бы кто почитал мне, с радостью бы послушал.

— Я могу почитать тебе Куприна или Тургенева. Или Толстого, если желаешь, — сказал Райнер с энтузиаз­мом.

— Это было бы чудесно. Но я страстно желаю прочесть одно произведение Достоевского. «Бесы».

— Прекрасный выбор.

— Заходи. Буду ждать.

Они распрощались. Когда закрылась дверь, Сэмюэль взял рамку из муранского стекла с фотогра­фией супруги и вытянул из-под нее другую фотографию, подменил, наложив сверху. Райнер и он в военной фор­ме, позади Зимний дворец. Отставил и долго смотрел.

Подготовка

Лето — осень, 1916

Феликс поступил на службу. Он с удивительной лёгкостью переносил тяготы летних учений, не щадя себя и не унывая духом. Все пажи были взволнованы наступлением гене­рала Брусилова, командующего войсками Юго-Западного фронта. Брусилов молодец, говорили патриоты, переполненные радостью успеха русской армии. В офицерской среде и других слоях общества зрели заго­воры против Григория и императрицы. С отъездом царя Распутин стал наведываться в Царское каждый день и решал насущные вопросы, управляя государством через императрицу. Его советы приравнивались к закону и передавались напрямую в Ставку. Осенью, в разгар войны, Феликс по-прежнему находился в Петрограде. Тогда он решил, что может отдать долг и принести пользу Отечеству по-иному и не теряя времени приступил к претворению своего пла­на по спасению России. У него вызывала недоумение изоляция<span class="footnote" id="fn_30324813_4"></span> от страны, от народа высочайшего семейства — дурной знак. Положение усугублялось, не было единства, трон ша­тался, поступь революции звучала все громче. Последней каплей, переполнившей чашу патриотического терпения, ста­ло назначение в декабре Андрея Протопопова на пост министра внутренних дел, он имел репутацию ненормального человека.

Обстановка была раскалена, поэтому открытый удар по царскому другу прямо в его квартире на Гороховой мог быть воспринят как выступление и провокация против царской семьи. Феликсу пришлось не просто возобновить общение со старцем, а сблизиться, сдружиться, втереться в доверие, закрыв глаза на старые обиды, забыть унижения с целью выведать его планы. Он с содроганием припоминал первую встречу в 1909 году, которая произошла благодаря юной дочери камергера Муне Головиной и ее матери, с которым он завел дружбу. Феликс, не зная, с чего начать, вновь привлек старую знакомую. Его душила совесть, что он злоупотребляет ее доверием. Под вымышленным предлогом — боли в желудке — назначил встречу. Распутин, казалось, не изменился за летние месяцы: оплыл, щеголял в голубой шелковой рубашке, все такой же фамильярный. С первой встречи врезались в память его слова: не согрешишь — не покаешься. Способ лечения весьма сомнительный — боль старец советовал снимать кутежами с цыганами. «Ежели со мной, то никакого греха нет». И в этот раз ничего не поменялось. После каждой встречи князю казалось, словно его в грязи изваляли. Вместо лечения в очередной раз предлагалось покуролесить с цыганами, видимо, ради истинного покаяния. Шарлатанство в чистом виде и безграничная наглость. Но мощным гипнотическим даром старец все же обладал, его магнетизм князь испытал на себе. За время встреч с Распутиным Феликс убедился окончательно, что этот человек невольно работает на Германскую империю. И он вовсе не так безобиден. Однажды он заявил: «Власть не по зубам Николаю. Царица — настоящая государыня, ум и сила — все при ней — и мне все позволяет». Невежественный сибирский мужик, беспринципный и жадный, волей случая оказался близ сильных мира сего. Ещё когда Зинаида и Феликс-старший безмятежно проводили время с внучкой в весеннем Крыму, созрела идея физического устранения (Райнер был прав). Страх из-за возможного провала обуревал его, но кто-то наконец должен был решиться. Посвящать мутер в планы князь не торопился, опасаясь её гнева.

Феликс начал собирать группу заговорщиков. Важно, чтобы она была разномаст­ной, состояла из представителей разных сословий. Дмитрий Павлович представлял царскую семью. Старый друг, поручик лейб-гвардии Первого Стрелкового Его Величе­ства полка Сергей Сухотин, проходивший лечение после тяжёлой контузии в од­ном из лазаретов Зинаиды Юсуповой в Петрограде, — представлял офицерство. Матушка водила дружбу с его женой, известной пианисткой Ириной Горяиновой. Феликс лично навещал его, принося подшивку «Русского Инвалида» за несколько недель. Он посвятил его в планы, и они быстро достигли едино­гласия. Феликс хотел быть предельно обстоятельным и рассуди­тельным. Он не фанатик, помешанный на смерти и красо­те, и не воинствующий патриот. Английские инспираторы ограничились советами, предоставив Феликсу полную свободу действий. В августе к миссии присоединился суровый капитан Джон Даймок Скейл. О содержании их встреч Освальд ему не докладывал; казалось, план разрабатывался ими параллельно. К Хору лично явился незаурядный и своеобразный думец Владимир Пуришкевич. Черно­сотенец, рьяный монархист и краснобай, он в открытую выступал против Распутина, словно Цицерон против Катилины; депутат вызвался помочь в устранении общего врага и наведывался в дом посольства в перерывах между ораториями в Таврическом дворце. Коренастый, сбитый, с лысиной, холерический и пылкий, с репутацией политического клоуна, Пуришкевич представлял Государственную Думу в заговоре. Феликс отнёсся к нему с опаской, но Райнер уверял, что на его решительность можно положиться: депутата Маклакова, как и Пуришкевич, кричащего с трибуны «Доколе?!», вовлечь в дело не удалось, но спустя время он пожелал Феликсу удачи и даже подарил резиновую гирю — «на всякий случай». Бьюкенен усердно поощрял заговорщиков. Secret Intelligence Service согласовала и одобрила через Райнера список участников.

Недостающее звено — Ирина. Как ещё заманить падкого до женщин старца в такой час во дворец, как не под предлогом знакомства с племянницей царя. Феликс не имел права ее впутывать, но он убедил себя, что ниче­го предосудительного и опасного в косвенном участии нет. Князь решил всё за двоих. Ирина поначалу от­говаривала, но когда он поставил ее перед выбором, она поняла, что ее деятельный супруг ни за что не от­ступит от задуманного и уже вовсю кипит подготовка, ей ничего не оставалось, как поддержать его идею. Феликс не мог раскрыть все подробности в переписке, письма проходили строжайшую цензуру, но Ирина, каза­лось, читала между строк и понимала с полуслова. Он не ошибся в супруге. Стеснительная, но тем не менее она умела насто­ять на своем, добивалась уважения и отличалась редкой практичностью, понимала его, больше чем кто-либо другой. Сначала ему открылась её красота, потом невероятно острый, гибкий ум и прямо­линейность. Она придерживалась на удивление схожих взглядов, с пониманием отнеслась к его предпочтению мужского общества женскому, ведь мужчины для Феликса в большинстве своём были менее меркантильными, лживыми и беспринципными. Его совесть спокойна. Ирина, когда всё случится, будет на отдыхе в Крыму. Дмитрий протестовал против привлечения Ирины. Он скрепя сердце простил Феликсу женитьбу, восприняв ее как вынужденную необходимость; их дружба слегка охладела, но меньше видеться они не стали. «Храни тебя, Господь», — закончил Феликс письмо Ирэн. И в постскриптуме добавил: «Как тебя не хватает». Он вынужден был признаться, что соскучился.

Феликс дождался возвращения Дмитрия из Ставки. Великий князь признался, что и сам давно думал об убийстве и покушении. Хотелось обойтись без кровопроли­тия, но иного выбора не оставалось. Ходили слухи, что в Ставке опаивают верховного главнокомандующего. Феликс больше не скрывал, что Райнер агент Secret Intelligence Service. Райнер от­вергал участие великого князя, следуя наставлениям британцев. К Распутину двоюродный брат царя испытывал антипатию давно, за расторгнутую помолвку с Ольгой Романовой, за страну — Дмитрий, как и Феликс, относил себя к патриотам, — и он не мог оставить своего задушевного друга бороться в одиночку.

Летом матушка попыталась последний раз поговорить с Аликс и открыть правду на старца. Царица приняла её в Александровском дворце и, узнав о цели визита, выгнала, на прощание пожелав никогда больше не увидеться.

Феликса выбила из колеи внезапная болезнь маленькой дочери: подвели почки. От волнения он сильно похудел. Было решено, что Ирина с Bébé останутся в Крыму. Осенью разболелась и жена. У самого Феликса была поражена печень. Недруги продолжали строить козни, за спиной его называли трусом. Другие напротив считали волевым и стойким человеком. Наперекор всем Фе­ликс решил остаться на следующий офицерский курс. Осенью он служил в полку. Сентябрь ознаменовался плев­ритом — последствия простуды в лагере. Учения не остались бесследно: Феликс прошел стрелковое обучение и боевую подготовку. Тогда он усвоил: тыл — это одно, фронт — другое. Всё разваливалось на глазах.

Князь с Дмитрием и Сухотиным решили, что яд — вер­ный способ не оставить следов и он гарантирует мгновен­ную смерть. Райнеру особенно понравилась идея. Оставалось подыскать надёжного врача. Местом убийства вы­брали подвал дворца на Мойке. Феликсу было тошно при одной мысли, что придется загонять в ловушку гостя, но времени что-либо менять не было. Какой бы гнусной не каза­лась затея, родину надо спасать любой ценой. Феликс понимал, что четырех человек недостаточно для участия в плане. К заговору примкнул Станислав Лазоверт, служивший в краснокрестном отряде Пуришкевича, — ему была отведена роль ответственного за яды; он должен был раздобыть, рассчитать необходимую дозу и подсыпать в пирож­ные цианистый калий. Владимир Митрофанович ручался за него, как за благонадëжного, добросовестного челове­ка. План был такой: Феликс при­нимает гостя в отделанных полуподвальных апартамен­тах, Распутин получает смертельную дозу, остальные — наготове в бельэтаже, если потребуется помощь. Они выберут музыку повеселее, заведут граммо­фон погромче, изображая вечеринку. Негласным руково­дителем ликвидации выступит Райнер. Обо всём, что произойдет в подвале на Мойке участники поклянутся хранить молчание навеки. (Потом Дмитрий и Пуришкевич уехали на фронт.)

***</p>

Налево от парадной лестницы была устроена «гарсоньерка» — небольшая квартира, которую он распорядился по­строить двумя годами ранее на случай, когда Ирэн с дочерью в отъезде. Зала, разделëнная колоннами с гардиной, вмещала альков, уборную и кабинет. За потайной дверью лестница спускалась в подвал. Райнер скрупулëзно осмотрел «ловушку» и был крайне недоволен, обнаружив посреди лестницы другую потайную дверь, ведущую прямо во двор: &#039;Dark Forces&#039; может через неё попытаться улизнуть. Феликс мог замуровать выход — запирать бесполезно: старец обладает недюжинной силой и выдернет её, если захочет жить. Он должен был отрезать все пути к отступлению, а теперь уже поздно, отчитал князя агент.

Подвальная зала делилась аркадами на две части, в большей была устроена столовая под сводами: стены и пол были выложены серым камнем, свет проникал через два оконца. Райнер отметил, что столовой пора придать обжитый вид, чтобы не вызвать подозрений у Распутина, но меблировать её следует удобно, помня, что гость может оказать сопротивление, поэтому «поменьше китайских ваз». Феликс велит мастерам повесить ковры из атласа, спустить портьеры, принести из кладовой массивные дубовые кресла, резные стулья, шкаф, стол, обтянутый сукном и разные безделушки вроде костяных кубков. Хрустальное распятие. Теперь твоя английская душенька довольна, милый? Феликс скажет Распутину, что любит читать в подвале, старец поверит. Они вместе будут ждать Ирину, пока она якобы развлекает в бельэтаже нежданно нагрянувших гостей. Он вверг в это Ирину. Теперь ему противно от мысли, что ей тоже придётся участвовать, пусть даже на расстоянии. Стопка английских подлинников — для убедительности. Зальцу отапливал роскошный камин с облицовкой из красного гранита, украшенный сверху тарелками ренессансной майолики<span class="footnote" id="fn_30324813_5"></span>. Пол был застелен персидским ковром и шкурой белого медведя, которая просто взбесила Освальда: пятна крови — на бескровный исход шпион и не рассчитывал — вызовут вопросы у прислуги, если поднимется суматоха, и они не успеют спрятать улики. Жертвенник. Не сумев подавить спазм рвоты, Феликс опустился на колени. В голове осталась одна мысль: капкан захлопнется вместе с охотниками. Они сами загнали себя в него. Феликс даже завидовал Райнеру, ведь у него приказ сверху, а Феликс идёт на убийство по велению сердца. Но так ли важно, какую цену придется заплатить, если это спасение для обеих стран. Второй спазм. Столько прошло с момента свадьбы: плен в Киссинге­не, открытие лазаретов в Крыму, зачисление в Пажеский корпус, воссоединение с однокашником. Принятие реше­ния окончательно избавить Россию от Распутина.

Шпики<span class="footnote" id="fn_30324813_6"></span> не дремали, приходилось с тщательностью скрываться, соблю­дать конспирацию.

***</p>

«Судный день» приближался. Хор, узнав, что великий князь присоединился к заговору, через Райнера пере­дал письменный привет от английской военной миссии — никаких спартанских шифров и невидимых чернил, — по­просив сказать только, что «он знает, что делать».

— Сэм, ты не думал, почему открытка зовется открыт­кой? — спросил Райнер, когда он запечаты­вал конверт. — Почему ты используешь меня в качестве посыльного?

— Я думаю, — ответил он с сожалением, — ошибкой было отказаться от субординации. Не забывай, отныне, с 22 ноября по новому стилю ты больше не числишься офици­ально в списке агентов в британской разведывательной миссии. Официально, — выделил он. — В остальном все по-прежнему. И ещё, Освальд. Помни об осто­рожности: ты зачастил с визитами к другу. Он протянул ему конверт:

— Исполняй, что тебе говорят, прошу.

— Ты же понимаешь, что для этого мне придётся навестить друга? — язвительно заметил Райнер.

***</p>

Князь вскрыл конверт и растерянно прочитал на почтовой карточке: «Подумайте о голосах».

«Что это значит? Что за бред умалишëнного. Что это значит?» — он повторял недоумëнно. Тут он вздрогнул, словно от удара током: вот мы идиоты!

Язва

Декабрь, 1916

Монотонный голос вещал в трубку:

— Скоро мы доберëмся до таких, как ты. Мы вздëрнем твою тушку над беломраморной лестницей, а во дворце устроим штаб нашего комитета. Когда ты сдохнешь, тебя снимут и, завернув в один из абиссонских ков­ров…

— «Обюссонских<span class="footnote" id="fn_30324813_7"></span>», Вы пытаетесь сказать, — поправил Фе­ликс.

— Звон битого фарфора и хрусталя, я уже слышу его, бурые пятна крови на… — продолжал бесстрастно говорить в трубку неизвестный. — Беги, пока не поздно, князь.

Феликс слушал с аристократическим спокойствием на лице. Перехватив вопросительный взгляд Дмитрия, ободряюще улыбнулся.

— Да как у Вас может рука подняться на такую красоту? Это же архангельский фар­фор.

— Знаешь, что действительно красиво? — прошипел не­знакомец. — Бульон с кровью из твоей белой кости.

— Какое злодейство. Сценарий для дешёвого романа, — с натяжкой произнес Феликс.

Неизвестный продолжал:

— Но по-настоящему красиво станет, когда я займусь твоей женой и дочкой.

Князь внутренне содрогнулся от безотчëтного озноба и опустил трубку.

— Василий! Меня нет, понятно? — нервно бросил он ла­кею.

Дмитрий заметил дрожь в его руках.

— Кто это был?

— Очередной душевнобольной, — небрежно ответил Фе­ликс.

— Сообщить полиции? — предложил Дмитрий.

— Самое время общаться с полицией, — усмехнулся князь. — И что они разузнают? Какая барышня соединила с Юсуповыми вместо издательства «Шиповник»<span class="footnote" id="fn_30324813_8"></span>?

— Я почему-то уверен, что это происки твоей прислуги, — вмешался Освальд.

— Да? Чем же я им не угодил? Я плачу в пять раз доро­же. Я самый щедрый хозяин в Петрограде!

— Полагаю, не настолько, чтобы каждый слуга стал абонентом и обзавёлся телефонным аппаратом, — с иро­нией возразил Дмитрий.

— Хорошо, господа, мне не до шуток. Выдвигаемся, — объявил Феликс. — Я хочу доехать до охотничьего доми­ка засветло.

На лестнице ему сделалось дурно: он согнулся попо­лам от резкой схваткообразной боли в животе и, под­хваченный Освальдом и Дмитрием, осел. В груди противно ухало. Глаза округлились, на лбу проступила испарина.

–Феликс, ты меня слышишь? — глухо звучал испуганный голос Дмитрия.

Князь, убирая пот со лба, вяло качнул головой.

— С ним такое бывало раньше? — осведомился Освальд.

— Подозрение на язву желудка.

— Сделай милость, позови врача, — распорядился Райнер.

— Почему я? — не без удивления спросил великий князь.

— Потому что я так решил, — сверкнул глазами Райнер и терпеливо добавил: — Прислуга тебя знает лучше, вот по­чему.

Удовлетворившись таким объяснением, великий князь под­нялся и ушел за семейным врачом.

Райнер посмотрел на скорченное лицо князя.

— Феликс, дойти до ближайшей спальни сможешь?

— Думаю, да.

Его уложили на кровать, но он принялся уверять, что такое не ново, и скоро его боль ослабнет, ему уже лучше, и не помнил, как утратил сознание. Он очнулся, когда над ним суетился семейный врач, рядом сидел обеспокоенный Дмитрий. Феликс сначала лежал, прислушиваясь, считая минуты, потом осторожно открыл глаза.

— Никуда не годится, Ваше Сиятельство, — послышалось ворчание, потом, строгим голосом: — Вы должны соблюдать диету, воздержитесь от горячительных напитков и острой пищи, только овсяный кисель и…

Феликс озорно заулыбался, прикрыв глаза.

Великий князь подался вперёд и, усмехнувшись, тихо сказал:

— Будешь знать, как распивать мадеру.

Освальд смерил его тяжёлым взглядом, как будто у Фе­ликса есть особая уважительная нужда в вине.

Стрельбище

Декабрь, 1916

К охотничьему дому, сравнимому с маленьким дворцом, прилегали леса, принадлежавшие Юсуповым. С началом войны он пустовал, никто не выезжал на охоту. Феликс, невзирая на язву, настоял на совместной поездке. На упражнения решено было отправиться вдвоем. Понемногу придя в себя, утомленный врачебной заботой и причитаниями мутер по телефону, он упорно поры­вался пойти в лес.

— Ты бы набрался сил, — сказал Дмитрий. — Ты же вооб­ще себя не бережёшь последнее время. И поменьше спор­та. Помни, у тебя отвод от верховой езды.

— Абсурд какой-то, — простонал Феликс. — От убийств отвода нет, а от верховой езды есть.

— Кесарю кесарево. Врачи плевриты лечат, а не убийства предотвращают. Скажи спасибо, от шахмат отвода нет, — подбодрил Дмитрий.

Тайное стрельбище, куда он с гордостью привёл агента, князь с любезного позволения Феликса-младшего разместил в лесной низине, подальше от непосвящённых глаз. В ней все было приготовлено: расставлены мишени — неподвижные и движущиеся — имелись скамьи с мешками для упора, стойки прицела, отмеренные дистанции. Райнер в очередной раз убедился, что они не ошиблись в русских.