Глава 28. Джейме (1/2)

Холодный ветер гнал по желтой траве обрывки листьев. Джейме шагнул, покачиваясь как пьяный, потом двинулся вперед, почти не разбирая дороги. Очутился в придорожных бузинных зарослях, спугнул какого-то мелкого зверя, что бросился из-под тяжелой поступи рыцарских сапог. Остановился лишь над ручьем, промывшим в почве маленький овраг. Темные воды блестели под лунным светом, перекатывались, скользили и плавились, словно чешуя.

Джейме сунул руку к своему паху - и выругался сквозь зубы. Пальцы путались в кожаных ремешках, горячая плоть истекала неправедными желаниями. Он зажмурился и провел рукой по члену – вперед, назад, вороватыми движениями не мужа, но подростка, тонущего в собственной тайне и в бесконечном стыде.

Перед его взглядом, обращенным во тьму и в себя - белели холмики ее грудей, сахарно-белые, нежные, покрытые теплой водой, а его рука помнила их вес, шелковые изгибы, бархатистые наперстки сосков. Ее глаза, мелькнувшие в полумгле – огромные, кричащие ему – помоги. Или – уходи. Она не знала сама, что желалось бы в тот момент. Он не знал тем более.

Жар ее кожи, охваченной внутренним пламенем, ее разомкнутые в стоне губы.

Все это было болезненно, ему было жалко ее – и было жаль самого себя, и он растравлял себе сердце этими картинами, пока все не исчезло, а точнее сказать, не вылилось в животный рык. За ним последовало то, что и должно было быть. Веками завершало все собой, исторгалось липким елеем, любовной миррой, стирало чувства, оставляя лишь всплеск горького удовольствия – от паха к ногам, к животу, к сердцу…

Сердце его пропустило удар и снова пошло.

Джейме ухватился испачканными в семени пальцами за тонкий, по-девичьи гибкий и гладкий ствол ивы над ручьем. Не хватало еще свалиться, да и шею себе тут свернуть, подумалось ему. Вот же будет забавно. Найдут его здесь - с расстегнутыми штанами, вываленным стручком. Старый, жалкий сластолюбец, седой шут, лишь случайно коснувшийся нежной женской груди, а потому позволивший себе одну последнюю радость.

Он вытер испарину со лба о сгиб локтя и, поразмыслив, начал спускаться к ручью, ругаясь на путаницу корней и осоки под подошвами. Омыв себя, он завязал свои бриджи и выпрямился, подслеповато обшаривая глазами замерший под луной лес. Листья летели вниз, словно огромные темные хлопья снега.

Джейме вспомнил вечер в доме у мейеги. Его память хотела сыграть с ним в хитрую, наивную игру и все стереть, но были вещи, которые он, наверное, не хотел забывать. Сливочный стан Серсеи, и тотчас – отвратительные обвисшие складки серой кожи. Все это мелькало одно за другим, пока он, к своему ужасу, продолжал сношать собственную сестру на глазах у плачущей, дрожащей, как испуганное дитя, Бриенны. Он слышал тогда свой голос, взывавший к ведьме. Остановись, дай ей уйти, позволь ей отвернуться. Но, как понял впоследствии, он не произнес ни слова, все это просто билось в его голове, все слова, все клятвы – убить ведьму, казнить самой страшной казнью. А еще слова, которые он желал проорать в лицо сестры. Я больше не люблю тебя. Я не желаю тебя. Не желаю.

Но он желал.

Радостная, старуха засеменила за ним, когда он отвязывал коней. Обняла его за пояс, как давнего любовника, прильнула морщинистыми губами к его щеке.

- Давненько не было такого сладкого копья, ох, - заворковала она, и Джейме подавил тошноту. – Силен, ничего не скажешь, силен, отменно крепок…

- Ступай в Пекло, - буркнул он, наконец, обретя дар речи. – Отойди от меня.

Она коротко хохотнула:

- Ай! Неужто ты из тех, кто гонит шлюху, как только та освободит пригоршню твоего славного семени? Стыдись, так поступают мальчишки, не мужчины.

Щеки ее порозовели, как у девушки, глаза сияли.

- Чего ты желаешь? – зашипел он, оглянувшись на Бриенну. Та сидела на коленях, гладила прильнувшего к ее плечу лисенка. Она казалась потерянной и избитой. В профиль лицо ее было нежно, беззащитно, и ему показалось, что с ее тонких ресниц еще капают слезы. – Что тебе надо, бесстыжая?!

- Это не я бесстыжая, а твоя обожаемая сестрица. Скажи: похожа ли она была на себя, живую? Я редко вызываю Тень Прошлого. Не для постельных дел, по крайней мере. Прежде и сама была хороша собою. А, когда стала нехороша, могла бы заполучить все силой других чар.

- Но не в этот раз, - изумился Джейме, поворачиваясь к ней всем корпусом. – Нет? К чему была эта жестокость?

- Не жестокость, - сказала мейега, почти с состраданием. – Милость. Но ты не в состоянии того уразуметь. В следующий раз ты будешь сам умолять о таком. Подарок за подарок, обещанное за обещанное. Только так.

- Я не понимаю тебя.

- Очень скоро поймешь. И вот чему я больше всего рада – что еще имею дар одолеть силу твоей любви. Уж если твою одолела – сдадутся мне и все прочие.

- Нет, не име… И нет никакой любви, - вскипел он вдруг, словно до этого все было каким-то глупым и нервным сном, но вдруг Джейме очнулся. – О чем ты бубнишь, старая ты, безумная ты карга?!

- Ни о чем, - обиженно ощетинилась старуха. – Не желаешь знать - и не будешь. Мир устроен так, чтобы человек открыл себе глаза. А ты, как вижу, предпочитаешь дремать в своем невежестве. Ты – наша игрушка, рыцарь. Игрушка колдунов! Не скрою, красивая и дорогая. Что же, ты сам выбрал ею быть. Но, коли уж подарил мне такие замечательные выездки на своем копье, изволь, в ответ - последний подарок.

- Оставь свои мерзкие подарки себе!

Мейега, хмыкнув, вновь обняла его и приникла губами к уху. Он собрался было оторвать ее от себя, как гигантскую пиявку, швырнуть о землю, может, даже ударить, наконец, искрошить ее глупое сморщенное лицо подошвой сапога, вонзить в ее морщинистую глотку острую шпору – но ее голос, свистящий, низкий, приковал Джейме к месту.

Он не мог шевельнуться, слушая шелестящие, как листопад, слова.

Он моргнул и опять обвел беспомощным взглядом умирающий лес. Осень вступала в свои права, приносила забвение и смерть. От его губ поднимались облачка пара. Джейме встряхнул головой, начал выбираться со дна оврага. Во дворе, куда он вернулся, ссутулившись, словно потерявшаяся лошадь, зажгли масляные светильники. Они не прогоняли тьму, но, скорее, отодвигали ее за край окоема, а она оттуда щерилась и скрипела, выла ветрами. Ни души ему не встретилось – таверна спала мирным и пьяным сном, лишь у конюшен, он слышал, лениво возились мальчишки, которым к утру надлежало приготовить упряжь.

Джейме поднялся в комнаты, невольно наслаждаясь теплом, которое приникало к телу, мягко гладило его под рубашкой, заставляя волоски на теле вставать в сладкой и ноющей истоме. Камины жарко горели. Вода капала с брошенного на край лохани полотна. Он заглянул в комнату, где приготовили постели ему и мальчику. На двух узких кроватях было пусто. Тогда Джейме прокрался, стараясь не громыхать подошвами, к двери в комнату Бриенны.

Артур сидел на полу в изножье кровати. Он низко наклонил голову, Джейме видел отблески свечи, догоравшие в золоте волос. Ноги у мальчика были скрещены, одна рука сжимала меч, а другая бессильно упала, разжатая, вдоль тела.

Бриенна спала на смятой, истерзанной ее болезнью, постели. Джейме подошел, теперь ступая на цыпочках, слушая ее ровное дыхание. Сольви спала с ней рядом, сопела своим смешным круглым носиком. Он удивился их сходству, отраженному в самых мелких вещах – в том, какого нежного розового цвета были их выпуклые веки, и деликатному свечению кожи на мягких щеках. Губы у Бриенны были такого невинного, невообразимо притягательного оттенка, какой не встречался ни у одного, самого дорогого, цветка в королевских оранжереях. Рука, лежавшая поперек прикрытой покрывалом груди, показалась ему ужасно хрупкой, узкой, неправильно тонкой в запястье…

Он наклонился к Артуру и осторожно потряс за плечо:

- Эй. Ты чего? Идем спать.

Артур захлопал ресницами, потом открыл рот, словно чтобы ответить – но просто зевнул.

- Что ты тут сидишь?

- Хотел сторожить маму.

- С ней уже все хорошо.

Некоторое время они препирались полушепотом, потом Джейме заставил Артура подняться на ноги. Тот подбежал к матери и заглянул ей в лицо. Потрогал ее лоб, повернулся к Джейме. Тот закивал в ответ на изумленный и радостный взгляд мальчика:

- Видишь? Ее жар прошел. Завтра ей будет лучше. Нужно лечь спать. Завтра все пройдет. Пройдет, Артур.

Наутро он проснулся от запаха свежего хлеба и какого-то громыхания вокруг. Люди ходили, переставляли посуду, наливали воду из кувшинов, спорили полушепотом.

- Не надо его будить, - сердитый голос Бриенны. – Оставь его. Позавтракаем, не будем его тревожить. Проснется и поест, дело нехитрое…

- Я уже проснулся, - Джейме сел на постели. – Что это вы там шепчетесь?

- Куда как умно было устроить тут стол, - проворчала Бриенна, поднимаясь во весь рост. – Я хотела перенести его в свою комнату. Но побоялась, что будет шумно. Есть хлеб с маслом, сыр, медовые лепешки и свежие сливки. Джейме…

- Садись к нам, - радостно сказал Артур. – Мама выздоровела!

- Да? – он изогнул бровь, переводя взгляд на Бриенну. Она покраснела и начала кромсать краюху с каким-то наивным остервенением. – Ты в порядке, верно?

- Успокойся. Со мною все хорошо. Ты был прав. Это был жар, потому что… молоко встало.

- Ну, - он сел, подоткнув подушку под спину, - видишь? Я всегда прав.

- Угу.

- Чего ты там ворчишь, женщина?

- Есть еще пирожок с черникой, - примирительно сказал Артур. – Я не люблю чернику с тех самых пор, знаешь. Объелся разок, так на всю жизнь хватило. Наверное, буду всегда недолюбливать.

- Ладно, давай сюда.

- Встань, раз уж проснулся, и сядь за стол, как подобает, - рассердилась Бриенна, вспыхнув до корней волос. – Подавать тебе еду никто не станет. Твои горничные ушли.

- Что значит – ушли? И что значит – мои?

- Ты же платил им. И перестал.

- М-м. Понятно…

Джейме перегнулся через кровать, достал кошель из седельной сумки и бросил ей, через всю комнату.

- Это все наше. Общее.

Бриенна поймала кошель, ловким, детским движением одной рукой. Она раскрыла его, какое-то время сидела в задумчивом молчании, потом отложила и начала накладывать кашу на тарелки. Джейме одолело любопытство. И какое-то нехорошее предчувствие. Он встал, натянул камзол и, как был, босиком, подошел к накрытому столу. Не было ни яиц, ни мяса, ни шкворчащего бекона, ни аппетитных чесночных колбасок, которые прямо сочатся приятным жирком… Ничего из того, что его желудок мечтал заполучить: и теперь в брюхе у него невежливо заурчало. Он схватил кошель и потряс его. Звякнуло несколько монет. И все.

- Наше, - сказала Бриенна, поставив перед ним тарелку, когда он сел, в недоумении оглядывая опустевшую мошну. – Наше, общее… Ты умеешь считать, Ланнистер?

- Ну, я мог бы немного тебя обучить, сир Джейме, - великодушно сказал Артур, бросив лисенку сырную корочку. – Скажем, я знаю одну хитрость, как…

- Я думал, монет оставалось больше.

- Думал, - тихо заметила она.

- Должно быть, горничные поживились в ночи… Я ведь их поднял тогда, помогать тебе, и я… И они…

- Оставим, - Бриенна поморщилась. – Просто поешьте. Это всего лишь монеты.

Некоторое время все жевали в молчании. Джейме прикончил тарелку, поглядел на Бриенну, и та со вздохом положила ему добавки. Он ревниво проследил за ее тарелкой: начал есть, лишь убедившись, что ее порция ничуть не меньше.

- Прости, - тихо сказал он. – Я не рассчитывал, не подумал…

- Это навык бедных людей, - спокойно заметила Бриенна. – Считать монеты. А ты был богат. Откуда же тебе знать… Артур! Пойди, погляди, как там спит Сольви. И попроси у повара внизу немного жареного бекона. Скажи – в долг, мы отошлем из ближайшего же замка, нам заплатят за услуги.

Артур нахмурился, но, помедлив, скрылся за дверями.

Бриенна сидела, выпрямившись, слегка склонив голову, и Джейме видел прядь волос, просвеченных утренними лучами, лежавшую на ее гладкой шее. Ему хотелось протянуть руку и отвести эту прядь, а потом, возможно, хотелось также…

- Я никогда не говорила тебе этого, - вдруг сказала Бриенна, не поднимая взгляда от тарелки. Он увидел, как вздрогнул ее полный, мягкий подбородок. Слушая ее тихие слова, с жадностью, такой оглушающей, с какой он бы и бекон сейчас не начал пожирать – он все равно не мог отделаться от иных мыслей. О том, чтобы поцеловать эту горячую белую шею, прижаться губами к ее круглому подбородку, обвести языком мягкие теплые губы.

Слаще, чем мед, нежнее, чем сливки, все крутилось и крутилось у него в голове, совершенно невпопад, не в лад тому, что она произносила.

- Я никогда не благодарила тебя, - бормотала она. – За все, что ты сделал, с тех пор, как мы… покинули Тысячелистник. Может, и до того. В той яме… И после… В заброшенном доме… И… даже у мейеги. И вчера. Знай же, - она вдруг рывком подняла голову и повернула к нему лицо, и он увидел, что ее губы дрожат. Слаще, чем мед, опять запело у него в голове. Почему я такой дурак?! Слаще, чем мед, нежнее, чем сливки… - Знай, что я очень благодарна тебе за все это. Я умею это помнить. Каким бы ни было наше прошлое – я благодарна тебе, Джейме Ланнистер. Не за прошлое. А за то, что ты делаешь здесь и теперь. Помогаешь нам. И знай, что я верю, я верю, хотя бывает и нелегко, но… В тебе есть честь. Есть, пусть немного ее осталось, но я всегда, я…

Он осоловело моргал, не в силах оторвать взор от ее губ и глаз, которые словно полнились морской глубиной – такой чистой, такой сильной, такой синей.

Слаще, чем…

Он наклонился вперед, словно бы желая лучше расслышать, наклонился так близко к ней, что чувствовал ее дыхание – ромашковый настой, крапивный чай, черника и мед – и его опьянило этим мигом, наполнило до краев.

Он перестал соображать, что делает.

Хлопнула дверь.

- Дал нам бекона! – заорал Артур. – Сольви спит! Я послушал ее дыхание, всегда так делаю! Повар сказал, не в долг, а для благородной леди Бриенны! Он говорит, что ты спасла всех, спасла…

Послышалось шипение, и комнату наполнило божественным ароматом. Артур шлепнул на стол горячую сковороду, по которой прыгали шкварки. Выпустил тряпицу, которой держал ручку и начал дуть на свои ладошки:

- Ой! Горячо!

Джейме отодвинулся, моргая, словно ему в лицо плеснули ледяной водой. Бриенна вскочила и заходила вокруг стола.

- Хорошо! Очень хорошо! А то, боялась, сир Джейме останется голоден. Сливки и сыр – дамское угощение, верно?

Она уставилась на Джейме с приклеенной, умоляющей улыбкой. Он понял, что она испугалась его движения, его горящего взора. Возможно, и его мыслей, которые так легко было прочитать. Испугалась, а, при появлении Артура, испытала огромное облегчение.

Наверное, ей было бы грустно рубить мне голову после такой нежной, прочувствованной речи, подумал он с горечью.

Наверное, она думала – ах, какой же подлец.

Испортил завтрак.

Он и сам так о себе думал.

- Верно, - неловко засмеялся он. – Ты молодчина, Артур. Боги милосердные, что за мальчик! Ловок во всем, ко всему годится.

- Я немного помог ему, наколол лучинок, - с самодовольной улыбкой закивал Артур. – Еще обещал соорудить ловушки для крыс в кладовой. Знаю один механизм, которым тут еще не овладели. А делается-то очень просто…

Джейме не слушал, упуская драгоценную возможность познать таинства изготовления крысиных ловушек.

Вместо этого он смотрел и смотрел, как Бриенна ходит вокруг стола, накладывает всем бекон, чистит для Артура маленькую бледную репку. Он слышал ее шаги и глядел на ее пальцы, на ее румянец, что всегда бежал по щекам вниз, будто розы цвели и таяли под ее прекрасной кожей. Он глядел, как раскачиваются от шагов ее крупные бедра, как она поправляет свой пояс, затягивает шнуровку на куртке, перехватив его пристальный взгляд. Глядел, глядел, глядел, не мог перестать.

На Курганах зима впервые их настигла. Сыпался мелкий снег, но тут же таял, оставляя тракт разбитым и вязким. Сольви безмятежно сопела в теплой колыбельке на груди у матери или Артура.

Остальные же, несмотря на изредка проглядывавшее бледное солнце, дули на стывшие пальцы, набивали перчатки и сапоги рваной овечьей шерстью, кутались в меховые плащи. Порой проезжали места столь унылые, поражавшие своей пустотой – бесконечные сжатые поля и стаи ворон над ними, что ветер летел, казалось, со всех сторон: толкал в спину и тотчас осыпал пощечинами лицо. Останавливались в деревнях, где приходилось или просить в долг, или соглашаться на всякую нехитрую работенку.

Странным образом Джейме находил это умиротворяющим. Пару раз он поймал изумленный взгляд Бриенны, когда без всяких пререканий соглашался перевезти тачки с углем или нарубить дров. Она глядела так, словно видела его впервые.

Артур ему во всем помогал, это почти разбивало сердце. С какой готовностью он на все соглашался, как стремился облегчить даже эти унылые мили с тачкой угля.

Джейме толкал и толкал эту тачку от дома к дому, собирая с крестьян взамен монеты или битую птицу. Он вспоминал повозки в пещерах Красных Гор. И воспоминание казалось далеким, потерявшим свое мучительное отчаяние.

Но также вспоминал он, глядя, как Артур носится туда и сюда по дворам, торгуется, спорит, сыплет уголь в корзины, смеется, показывая белые зубы на черном от пыли лице – вспоминал, как он впервые встретил его. Как он глядел на него, тогда, пожалуй что, совсем малыша, и говорил с ним, и думал, самодовольно: я заберу мальчика от нее.

В этом воспоминании мучительное отчаяние, напротив, множилось и росло, и все заполняло собой, и Джейме вдруг, к вечеру, в холодных сумерках на дороге обратно – понял, что никогда не простит себя и никогда не забудет.

Благодаря стараниям Джейме и Артура, они привезли угольщику неплохой сбор - и получили за это приличную плату. Северяне щедры, думал Джейме. Глуповаты, заносчивы, замкнуты и угрюмы… но – щедры.

Впрочем, Джейме в следующем же городке все и растратил – на теплый ночлег и королевский (во всяком случае, так его называл хозяин трактира) ужин.