Глава 25. Бриенна (2/2)
Словно пожар, запаленный в одном конце дома, мстительный поход перекинулся на соседние поселения с горцами. Их стали убивать и калечить без разбору, оставляя женщин в живых – но далеко не всех и не всегда. Началось насилие, потекли какие-то слухи о пятнавших себя всевозможными пытками и дикостями рыцарях Волчицы, но северяне - в большинстве своем - твердо были уверены в своей правоте.
Горцы перепугались. Одни в ужасе бежали к морю, к югу, к Стене, куда глаза глядят – другие вооружились кольями и пращами и пытались дать отпор, и, разумеется, эти попытки были жестоко подавлены.
- Я не говорил, что мне это нравится. Но есть вещи, которые надо сделать, которые никому не поручишь, чтобы остаться чистым. И я не привык чужими руками жар загребать. Это было умение Серсеи, да и то давалось ей – с большим трудом.
Бриенна в тоске поглядела на серебристую мордочку, что торчала из-под толстого покрывала.
- Ты не думал, что не стоило бы поощрять в ней эту тьму? Это не она, это Рамси Болтон и все его пытки глядят на свет, когда она велит вспарывать им животы и скармливать кишки собакам. Это не она, Джейме. Не она.
- Откуда тебе знать? Ты знала ее прежде, до Болтона?
- Только видела мельком или же издалека, ведь мы вместе…
- Да, я помню, как мы говорили о ней в Королевской Гавани. Но она ведь умудрилась принять участие в отравлении Джоффри.
- Разве Оленна Тиррел не призналась после во всем? Я слышала это от…
- Сансы. Да. Так установил ее брат.
- И это не правда?
Он улыбнулся, хотя и печально, когда Бриенна подвела свою лошадь к нему и пошла с ним рядом:
- Нет, все правда. Старуха Тиррел мне все рассказала. Смеялась перед смертью, это казалось ей самой забавной и остроумной из ее выходок… Санса виновата была лишь в том, что… она с самого начала избрала желать ему смерти.
- Это вовсе не показывает, что…
- Видишь ли, есть люди, которых несчастья ломают. Есть – кого закаляют. А есть и такие, кого превращают в чудовищ. И Санса, похоже, одна из таких. Но я был рад, когда ее глаза заблестели. Знаешь, как это случилось? Она сказала: жаль, что нельзя продлить мучения повешенных! И я ответил: о, нет, миледи, я видел кое-какие трюки там, в Красных Горах, и я знаю, как это сделать. И глаза ее заблестели, Бриенна, я клянусь тебе, как у ребенка, которому показали дорогую игрушку.
Она вздохнула:
- Санса – самый справедливый, честный, умный, благородный человек, из всех, кого знаю…
- Но не «добрый». Ты так не сказала.
У Джейме всегда довольно просто получалось запутать Бриенну - и смутить. Она растерянно покрутила головой, словно выискивая подсказки, чтобы ответить ему на эти гадкие речи – но ничего на ум не пришло. Он смягчился, видя смятение на ее лице:
- Бриенна. Я знаю, ты любишь ее, и она тебя… сильнее всех других, я знаю. Я знаю, что ты не допустила бы этой мести, если бы у тебя были силы, но ты должна была прийти в себя, и никто не хотел тебя тревожить, ведь и без того ты слишком многое пережила.
- И поэтому меня даже не спрашивали.
- Тебе надо было думать о сыне и о Сольви. Ты знаешь, - сказал он после паузы, очень осторожно. – Мы станем просить не только спасти Снежинку, верно? Мы попросим помочь тебе. Вернуть молоко.
- Я даже не уверена, что мейеги могут… - запротестовала она, впрочем, без особенной горячности. Он сумел заразить ее этой свой надеждой.
И все равно вскоре она узнала. Все узнала сама.
Позже она думала, что, когда к вечеру они свернули в темный ельник, мрачный и похоронный, прячущий лучи в своей холодноватой тьме, что у нее еще были эти мили, чтобы передумать и повернуть.
Что случилось бы с нею? Ничего, ровным счетом. Снежинка, вероятно, поправился бы сам, и молоко бы вернулось: она пила бы зелья, которые делал для нее мейстер, и она пришла бы в себя, и накормила бы Сольви, и все было бы как прежде, стало бы на свои места.
Но в этом лесу, на едва видной в папоротниках тропе, ей стало жутко и странно: и лошадь ее шла и шла вперед, а Бриенна сидела, не двигаясь, в мертвой тишине. Тропинка вскоре совсем пропала, и Бриенна остановилась, и Джейме, позади нее, сказал, негромко и с горечью:
- Мы пришли. Видишь? Погляди. Это здесь.
Она увидела хижину, вросшую в землю, обнесенную частоколом, политым старой и новой кровью, черной, бурой и алой. На колышках развешаны были освежеванные тушки кроликов, выдр и куниц, всяких мелких зверушек. Больше никаких признаков колдовства не было – не было ароматных трав, как в комнате Каи, этих чудесно пахнущих венков из горошка, герани или ромашек. Не было горшочков с вытопленными из семян маслами, аккуратно прикрытых восковыми пробками бутылей, в которых Кая запечатывала запахи лета, свежести и жизни: ягодные настойки, вишневые косточки, брусника, жимолость, березовые почки, ивовая кора, душица, зверобой, шалфей…
Здесь было мрачно и холодно, и кружили жирные мухи, и воняло кровью и разложением.
Они спешились, Джейме пошел впереди, но, едва протянул руку, чтобы стукнуть в ветхую, покрытую зелеными наростами мха, дверь, она сама отворилась.
Женщина, одетая в черное платье, зашитое разноцветными нитями – на рукавах, подоле, груди – с собранными в жидкую косу седыми волосами, вышла и тотчас с недовольством прищурилась на гостей.
- А, вот и ты. Долго же добирался.
Она посмотрела на Бриенну, что прижимала к себе Снежинку. Смерила ее взглядом и обнажила в улыбке длинные темно-серые зубы:
- Ты его задержала? Разговорами о совести и чести, как и всегда? Ты всегда ему мешала. Ты всегда у него - обуза.
Бриенна открыла рот и, совершенно неожиданно для себя, выпалила:
- Так пусть оставит меня.
Старуха покатилась со смеху. Отсмеявшись, не замечая, как Джейме и Бриенна в недоумении переглядываются, она начала вытирать свои дряблые веки кончиками пальцев, черными от дурманных зелий:
- Пусть, пусть, пусть… попробует. Он приворожен навеки, и ты это знаешь, хитрая ты корова. А знаешь ли, сколько раз он проклинал тебя за эту неистребимую тягу к твоему жирному белому телу? Ладно, возможно, не знаешь. Ты баба не большого ума. Иди в дом. Лепешки остынут.
- Мы приехали, многоуважаемая леди… - заговорил Джейме, приходя в себя. – Мы ищем вашей помощи в спасении этого существа…
- В дом, - она мотнула головой, отвернулась и скрылась в дурно пахнущей мгле.
Бриенна вошла и едва не пошатнулась от бившей в лицо вони. Маленькие окошки, все засиженные мухами, едва впускали сюда остатки солнечного света. На столе дымилась миска с бурым варевом, а на деревянном подносе дымились лепешки из темного теста. Всюду царил ужасный беспорядок, грязь, вековая и въевшаяся во все: в жирные тряпки над лоханями со сцеженной кровью и темной водой, в земляной пол, в черные от копоти стены. На плохо сложенной, кривой печи что-то булькало в котле, что-то довольно мерзкое, как и все здесь. Мейга показала гостям на длинную скамью, покрытую рваным тряпьем, связанным в подобие коврика.
Бриенна осторожно села и сказала:
- Как вас зовут?
- Почему спрашиваешь? Или он тебе не сказал?
- Увы. Я не имею чести знать вашего имени, миледи, - сказал Джейме, усевшись рядом с Бриенной и положив деревянную ладонь на столешницу. Старая карга покосилась на нее с плохо скрытым любопытством. Но в нем сквозила и какая-то странная брезгливость.
- Эзалинн, - нараспев проговорила она. – Эзалинн, Линн, так мой отец меня называл. Это было…
Старуха застыла, выпучив свои водянистые глазки куда-то поверх плеча Джейме.
- Это было словно вчера. Линн, Линн, так он звал меня, пока я не прибегала. Ох, он был славный охотник. Теперь я сама могу ставить капкан или забить полевку острой палочкой. А прежде его умения куда как превосходили мои. Что смотришь? – вдруг раздраженно сказала она, поймав взгляд Бриенны. – Северная мейега тебя не учила, что это невежливо?
- Нет, - медленно сказала Бриенна, не опуская глаз. – Она была очень добра. Ко всем.
- Пустая самовлюбленная дурочка, - сплюнула Эзалинн. – И надо же, на что растратила свои силы? На вышиванье, на платья, на пирожки с ягодкой, на мягкие подушки и настойки из рябины да княженики. Боги, Боги, Старые Боги, ведь вы видели ее силу, почему позволили этой дурехе так себя растерять? И это все, что от нее осталось.
Старуха поглядела на руку Джейме.
- Вместо золота, а? Каково тебе, мой славный рыцарь? Таскаться за уродливой жирной коровой, сменять золотую руку на деревянный обрубочек, выточенный полуслепым, полусумасшедшим дикарем, а вместо власти и славы пожинать всюду позор и презрение?
- Думаю, покамест меня все устраивает, - вежливо наклонив голову, молвил Ланнистер.
Бриенна покосилась на него. Испуганным он не выглядел. Раздраженным – пожалуй. Когда он начинал сильно злиться, он всегда принимался для начала сухо шутить. Горе было тому, кто не замечал перехода от этих шуток к делу, подумала Бриенна. Снежинка в ее руках зашевелился и заскулил.
- А! – захихикала мейега. – Вот и он, однорукий лис. Что, бедолага? Измучили они тебя? Дай сюда.
Бриенна медлила, и старуха прикрикнула на нее:
- Дай, дай, отдавай его мне. Почему не окончил его мучения? – проворчала она, забирая Снежинку и со странной бережностью укладывая его на скамью под маленьким треугольным окном. Тот лишь взвыл тихонько, видимо, от тряски в дороге его рана начала болеть и кровоточить. – Поглядела бы на тебя, коли тебя бы кто заставил половину луны жить с порванным в клочья пузом.
- Я не… мы не нарочно, - сказал Джейме, побледнев. – Мы желали излечить его. Можете вы помочь нам? Я слышал, леди Эзалинн…
- Ничего ты толкового не слышал, - пробормотала мейега, ощупывая лиса быстрыми и вороватыми движениями. Она наклонилась к самой его мордочке, что-то забормотала, потом выпрямилась и, на глазах у Бриенны, которая просто оцепенела в тошнотворном ужасе, подставила под свой рот сложенную ковшиком ладонь. Изо рта ее потекло что-то черное, старуха плюнула раз, и два, и, оскалившись, захохотала:
- Ох, видела бы ты свое лицо! Кая тебе такого не показывала, верно? Верно?! А, она, наверное, думала, что ты не вынесешь вида истинной волшбы.
Старуха вытерла ладонь о свое платье, и, как ни в чем не бывало, схватила лепешку (той же рукой, подумала Бриенна, борясь с катящимся к горлу комком) и протянула ей.
- Ну, быстрее. Остынут – придется новые ставить. Холодные не помогают. Ешь, не то не видать твоей дочке молока. А мы не хотим, чтобы она оголодала, верно? Кто знает, что такие, как она, могу сделать, оголодав? Нет? Ты не знаешь? Не ведаешь, глупенькая…
И старуха, совсем развеселившись, протянула обе ладони и начала гладить голову Бриенны. Джейме сделал какое-то движение, нащупывая рукоять меча, но старуха только хмыкнула:
- Ну-ка тише там. Не мешай нам. Не мешай. Не мешай… Вот. Вот так… Хорошо. Ну? Ты так голодна с дороги, правда же?
Бриенна вдруг ощутила ужасный голод, словно внутри нее открылась какая-то бездна, немыслимая пустота. Она схватила лепешку и запихала в рот и начала глотать, едва жевала, давилась, из глаз ее побежали слезы – она не могла заставить себя остановиться, хотя и чувствовала на себе потрясенный взгляд Ланнистера. И вдруг старуха отпустила ее голову, напоследок проведя пальцами по вискам:
- Ну все, все, все. Все хорошо. Ты все понимаешь.
Бриенна вытерла слезы и проглотила последний кусок. Этот хлеб, со странным привкусом, словно его замешали не на воде или молоке, а на сырой крови (и, может быть, так и было) улегся в ее желудке тяжелыми камнями.
- Почему вы так сказали? – Джейме словно бы очнулся, стряхивая с себя оцепенение. – О… дочери? О Сольви?
- Ну, потому что возлюбленная твоя корова и сама это знает. Девочку прислали к нам с большой силой. Кая тоже знала, а то, поди, и готовилась: с нее станется верить, будто часть ее в ней возродится. Как будто это на самом деле можно сравнить с нею, с этой рыжей недотепою. Нет, я и не ведаю, каким даром ее наградили – будет ли она знать о людях, все их темные секреты, грязные тайны - или сумеет вселяться во все живое и управлять их помыслами, или, может, станет способна на что еще. Мейеги по всему свету творят всякие чудеса, просто люди боятся нас… И не могут глядеть в наши лица. Ну, а когда дитя обладает какой-то силою, кто же в здравом уме станет такое дитя мучить или злить? Ешь еще. Это поможет. Едва солнце взойдет, ты почувствуешь, как молоко возвращается. Не будет маленькое чудо голодать. Не будь я Эзалинн.
Бриенна медлила, не понимая, можно ли доверять этому потоку бессвязного бреда. Старуха стала казаться ей сумасшедшей, затерявшейся в дальнем лесу и в собственной злобе юродивой, которая просто получала наслаждение, играя с пришельцами в могущественную колдунью.
Но, когда ее пальцы в неуверенности застыли над угощением, со скамьи, где лежал Снежинка, послышалось тявканье. Лис потянулся, расправляя свои лапы, зевнул во всю пасть. И вдруг, соскочив на пол, закружил с недовольным видом, пошатываясь от слабости, и все же совершенно очевидно – живой. Он подергал носом, потом устремился к лохани, в которой темнела, переливалась сизо-алым звериная требуха, сунул в нее свою морду – и принялся жадно есть. Он стоял, пошатываясь, на своих истончившихся трех лапах, бока его ходили ходуном, он всхлипывал и шмыгал носом от удовольствия, и вилял своим поистрепавшимся за дни агонии хвостом.
Джейме вздрогнул рядом с Бриенной. Она схватила теплую лепешку и запихала в рот, стараясь не замечать ее медного, кислого-противного вкуса. Старуха смотрела на нее сверху вниз, склонив седую голову к плечу. Потом показала подбородком на две грязных кружки:
- Запей. Это особенный напиток. Он для… тебя и твоего мужа.
- Мой муж, - начала Бриенна, проглотив, - мой муж не…
- Нет, не здесь, я знаю. Ладно. Покамест не твой и покамест не муж, - мейега хихикнула. – Выпей, так будет легче.
- Как мы можем отплатить? – спросил Джейме, не сводя со Снежинки потрясенного взора. Тот закончил есть, покрутился вокруг, потерся лбом о колено Бриенны, положил мордочку на ее бедро. Она погладила его: и лис, покряхтывая от удовольствия – отбежал к двери, где и улегся, положив голову на обрубок лапки. Он закрыл глаза и, кажется, уснул. – Мы привезли золото.
- А, золото! Вот так выдумка. Словно бы я могу на него что-то купить, в такой глухомани.
- Может, вам нужны вещи? Лошади? Подводы с дровами? Помощь в чем-либо? Только скажите.
Бриенна кивнула, потому что мейега, на протяжении всей этой речи Ланнистера, сверлила ее пристальным взором.
- Мне нужен он, - сказала она негромко, все не отводя глаз от Бриенны. – И, ежели хочешь, чтобы ему было легче, ты заставишь его сейчас выпить мой крапивный елей.
- Что?.. – Бриенна растерянно заморгала.
- Мед, крапива, немного свернувшейся крови, немного перебродившего любовного сока, - ухмыльнулась мейега. – Я варила напиток специально для вас, мои милые гости!
- Я не понимаю, - сказал Джейме. – В чем дело? Вы просто не хотите принять никакой награды?
- Выпей, и будем считать, что мы в расчете.
Джейме поглядел на котелок и сморщился. Старуха схватила со стены половник из длинной веточки, сунула в свое отвратительное варево и налила дурно пахнущую жижу, более всего походившую на болотную водицу, в деревянную кружку. Она сунула ее Джейме и тут же наполнила вторую, протянула Бриенне.
- И это все? – Ланнистер опять брезгливо задергал носом.
- Пожалуй.
- Надеюсь, это не яд.
- Что за беда, коли так? Были времена, ты сам желал умереть. Но, хочу разочаровать тебя, на случай, коли желаешь и ныне: это средство не принесет тебе ничего, кроме отменной приятности.
Джейме зажмурился, храбро дернул плечом и опрокинул в себя напиток. С минуту он сидел, очевидно борясь с приступом дурноты, прижимая к губам запястье правой руки. Бриенна вздохнула и отпила глоток. Ей, после хлеба, было, пожалуй, чуть легче – во вкусе ей чудились только мох, крапивный отвар да какие-то вялые отголоски металлической окалины. Совсем не так омерзительно, как лепешки, подумала она. Она тоже прикрыла глаза, чтобы маслянистый вкус побыстрее провалился из ее горла – вниз, туда, где он перестанет быть ощутим.
Когда она разлепила ставшие влажными ресницы, то почувствовала, как кружка выскользнула из ее пальцев и с грохотом покатилась по полу, напугав Снежинку.
Тот вскочил, взвизгнул оторопело – и выскочил за дверь, только кончик хвоста мелькнул в темноте. Но тьмы вокруг, хотя на лес уже опустилась сырая, душная ночь, больше не было: всюду горели яркие свечи, толстые, из дорогого, ароматного тирошийского воска. Свечи в золоченых и серебряных подсвечниках, в огромных ажурных канделябрах. Бриенна подняла глаза – и увидела, вместо черных балок ведьминской крыши над головой – уходящие вверх колонны из драгоценного камня и камни Красного Замка.
Бриенна заметила, что кружка с зельем валяется теперь на мраморном полу, под резной скамеечкой для ног.
А рядом со столом, накрытым бархатной скатертью, заваленным фруктовыми вазами, книгами и письмами, стоит, улыбаясь, Серсея Ланнистер. Ее золотые волосы струились шелковыми завитками по красному шелку платья. Она подняла обе руки, провела ладонями по своим щекам, по груди, по тонкой талии. И засмеялась:
- Ты все это видишь? Хорошо. А ты, мой милый братец?
Бриенна повернулась к Джейме, намереваясь вскочить, закричать, встряхнуть себя от этого странного видения – и увидела его лицо.
И остановилась. Он был заворожен всем случившимся. Хуже всего – он был восхищен и очарован, и он глядел с такой жадной надеждой, словно ему открылся последний шанс быть счастливым. Бриенна встала и начала пятиться к двери, протянула руку в сторону – и пальцы ее нащупали склизкую, мокрую плесень на трухлявой древесине. Она посмотрела туда – и увидела, что касается прихотливо расшитого гобелена на стене королевской спальни.
- Что вы сделали, что вы де… - забормотала она, тщетно пытаясь вырваться из морока.
- Я хочу твоего мужа, - высокомерно проговорила Серсея. – И своего брата. Имею я такое право иль нет? И после всего, что для тебя сделала? Неужели он не может мне отплатить? А? Или это не то, чего ты желаешь в своих самых темных ночах, Джейме? Я пощадила тебя, подарив это видение. А то, что мы видим его, все трое – означает лишь одно.
- Что? – хрипло пробормотал он, не сводя с сестры глаз.
- У дракона три головы, - хихикнула она, - а у правды три свидетеля. Так говорили в Старой Валирии, или ты забыл? Наш младший братец был очарован их сводом законов. Он часто тебе этот повторял.
Она наклонилась, охватила своими изящными ладонями его лицо и поцеловала его в губы. Поцелуй все продолжался, и Бриенна увидела, как рука Джейме скользнула вверх и обвила талию сестры, он притянул ее к себе, и, когда Серсея, тихонько смеясь, окончила поцелуй, он зарычал и вновь принялся ее целовать. Бриенна зажмурилась.
- Открой глаза, - прикрикнула мейега. – Держи глаза открытыми! Пока это видят все трое, так и будет длиться, а не то придется ему нелегко.
- Джейме, - забормотала Бриенна, - прошу, не надо. Не надо, ты не должен, мы не должны, ты не обязан, нет, нет…
Ноги ее стали словно из мягкого теста, они не держали ее. Она опустилась на пол, всхлипывая и дрожа. Спиной она ощущала холодную стену, мокрую и грязную, а перед глазами ее все еще была эта роскошная комната, наполненная благовониями, золотом, шелком - и летним теплом. Когда она моргала, то сквозь мокрую пелену видела, словно бы на миг, как отвратительная грязная старуха, мелко и зло смеясь, взгромоздилась на колени к ошеломленному рыцарю. А когда слезы скатывались по щекам, Бриенна видела, как Серсея Ланнистер, звеня своим фарфоровым чистым смехом, обнимает Джейме за шею и что-то шепчет ему, и целует его лицо, гладит своими белыми тонкими пальчиками, перебирает завязки на его куртке.
Она освободила его от одежды, очень споро, но все же не слишком торопливо, как будто бы наслаждалась тем, какое зрелище ей открывается. Приникла губами к его ключицам, начала целовать его грудь. Джейме дышал часто и тяжело, словно пойманный в капкан зверь, но он не сопротивлялся. Наконец, он начал ей помогать, сдирал с белых точеных рук пышные рукава, тянул ее платье вниз, открылась ее грудь, такая прекрасная, безупречной формы, округлая и ровная, и Бриенна опять разревелась.
Серсея оседлала своего брата, волосы ее падали на его крепкие, темные от загара, мускулы, скользили по ним, и он стал целовать ее соски, раскачивался в каком-то завороженном ритме, слегка подбрасывал ее – легкую, невесомую красавицу – толкая бедра вверх. Серсея игриво повернула лицо, цепляясь за его шею, нашла глазами Бриенну:
- Ты глядишь?.. Прекрасно. Скажи нам, что думаешь.
Бриенна молчала, и тогда Королева повысила голос:
- Потеряла дар речи, глупая корова?! Отвечай, когда к тебе обращаются!
- Джейме…
- И это все? – в голосе слышалась ядовитая насмешка. – Все, что имеешь ему сказать? Не лги мне, что не представляла эту сцену тысячи раз, умирая от ревности и ненавидя себя за то, что это не ты… Ты любила его, но сильнее всего... Ты ненавидела себя, верно? Скажи, как сильно. Как ты желала умереть, думая, что он никогда тебя не любил. Скажи, как ты мечтала, чтобы твое лицо было раздавлено камнем или вырезано ножом, чтобы с тебя сняли твое уродство, как кожуру с яблока, чтобы ты могла уподобиться его сестре, стать такой же красивой - или сгинуть совсем! Ты безобразна, ты ему омерзительна, ты жалкая и тупая... Ну? Повторяй это, пока он тешит меня и радуется моей красоте! Говори: я - просто уродина, он никогда не полюбит меня...
- Это неправда! – упрямо выплюнула Бриенна. – Оставь его, прошу, зачем ты хочешь, чтобы он мучился?!
- Я-то хочу? А он, выходит, лишь терпит? Ну, поверь в это, раз тебе так проще. Но он что-то не выглядит измученным, он, - Серсея сунула руку между их тел, соединенных в тесноте шелков, скрепленных чем-то невидимым и липким, - он вполне в боевой готовности. А ты так надеялась, что он все это делает через силу? Ну? Я не насилую его, как видишь.
- Перестань, - Джейме нетерпеливо хмыкнул. – Оставь ее, перестань, повернись ко мне, закончим, что начали.
Тут Серсея радостно и беззаботно расхохоталась, запрокидывая голову. Она завела руки назад, выгибаясь, подставляя его взору свои прекрасные груди, и гладкий розоватый живот, который словно светился, так он был безупречен и чист. Бриенна увидела ее бедро, открытое в упавших складках платья, белое в алом и золотом, и атласную туфельку, и руку Джейме на этой беззащитной, открытой для ласк, коже.
И они двигались, двигались так ровно, в своем особенно ритме, и вскрикивали, и стонали, и их поцелуи были так глубоки, так искренни: два самых красивых человека в Семи Королевствах, избравших друг друга по праву и с самого мига рождения.
Бриенна перестала плакать, наконец, и силы начали возвращаться к ней, когда первая счастливая судорога начала сотрясать Серсею.
Королева живо перевернулась, и опять уселась верхом на налитом кровью члене своего брата – все это Бриенна видела так четко и ясно, и не могла заставить себя отвернуться, словно чары мейеги не только ввели ее в этот кошмар наяву, но и пригвоздили к месту, и лишили всякой воли, всякой разумной мысли.
Теперь Серсея прыгала, постанывая и повизгивая, закатывая свои прекрасные изумрудные глаза, лаская свою грудь, широко разведя бедра. А Джейме подкидывал ее выше и выше на этих бесстыдных качелях. Ладонь из чардрева лежала поперек живота Королевы, другая держала ее за подбородок – так, чтобы он мог целовать ее шею, оставляя на ней темно-розовые отметины, следы грубой и неистовой радости.
Серсея закричала вновь, выгнулась тетивой - и Джейме зарычал, вжимая ее в себя, насаживая на свое орудие, он начал осыпать ее ласковой бранью, раскачивать на себе еще сильнее, он тяжело дышал и захлебывался стоном. Бриенна увидела, как на мраморные плиты закапала мутная жидкость, несколько капель упало на розовую ткань туфельки.
Ее накрыло волной тошноты, она, с отчаянием цепляясь за гобелены – или плесень на стенах хижины – каким-то чудовищным усилием заставила себя подняться. Едва переставляя ноги, она попятилась к порогу, споткнулась о него – и вывалилась в сырую ночь, дышавшую прелой хвоей и свернувшейся кровью.
Едва она упала – спиной – как тотчас перевернулась на четвереньки и отползла, и ее вырвало прямо в траву. Минуту она так и стояла, плача и подвывая, сама не зная, о чем. Потом выдрала пучок листьев мать-и-мачехи и вытерла ими свой раззявленный в рыдании рот.
За ее спиной хлопнула дверь хижины, послышались чьи-то тяжелые шаги, она повернула голову – и увидела, что Джейме стоит, согнувшись пополам, бриджи все еще раскрыты, член обмяк - и изо рта его бежит горячая зеленоватая рвота.