Глава 20. Джейме (2/2)

- Что это означает, «получил»? Я сам его нашел, а Джон Сноу он, это… он его спас. Между прочим, Снежинка очень умен. Ужасно. Я научил его считать. Говорю ему, сколько будет три раза по три? И он лает девять раз. Вот как. Вот какой он. А ты не больно-то насмехайся, Ланнистер. Ты, говорят, вообще считать не умеешь!

- Понятно… - протянул Джейме, не зная, как на это отвечать. Спорить в такой момент было бы глупее всего. Его искреннюю улыбку мальчик принял за насмешку, и это отчего-то причиняло ему особенную боль, – Да. А что у него с лапой?

Артур опять надулся.

- Думаю, не в капкан ли попала? – как можно любезнее предположил Джейме. От собственного заискивающего тона его самого слегка мутило.

- А я тебе тогда так доверился. Совсем был как… как дурачок, - невпопад бубнил Артур. – Выставил себя простофилей. А ты! Хорошо, хоть мама вовремя тебя распознала.

- Я виноват, и я это сознаю, Артур…

- Артур, сын Тормунда, - с величайшим презрением оборвал его мальчик. – И не нужны мне твои извинения, Ланнистер, сын Ланнистера.

Джейме провел дрожащей рукой по столешнице:

- Конечно, теперь ты имеешь право…

- Всякое право имею, - дерзко отозвался мальчик. – Тут мой дом, а ты навроде как гость… и я, если так рассуждать, так я всякое право над тобою имею!

- Да, да, разумеется…

- Но только насчет цепи и ошейника, это я зря сказал. Отцу бы такое не понравилось. А я… Я был как будто в запале. Все словно бы обрушилось. И упало. На голову будто какой-то мешок надели…

Артур помолчал и начал доливать холодной воды из глубокой бочки, неловко зачерпывая, становясь на цыпочки. Джейме двинулся было, чтобы помочь, но мальчик ощетинился, словно еж.

- Ну, не подходи. Запомни, что Сноу тебе сказал! Лучше запомни хорошенько.

- Я только помочь хотел.

- Не нужна нам твоя помощь.

- Уже понял.

- Мне отец все про таких, как ты, разъяснил. Очень мудро, он всегда правильно все говорит. Всегда. Говорит, что таких, как ты, вырастили пустыми, никчемными южными рыцарями, для которых слова, как ветер, а приносить всякие там клятвы - что ветры пустить после обеда.

Джейме невольно фыркнул. Да, это, несомненно, были слова Тормунда, он никогда в их выборе не церемонился.

- Болтовня, чтобы все прикрыть, ни чести, ни правды за вами не водится. Но, говорит он, в том нету вашей вины, вас с юных лет заставляют творить немыслимые вещи, наподобие как Безупречных по ту сторону моря некогда заставляли убить свою маму или сестренку, или маленького брата – чтобы человек обернулся зверем. Был такой, сир Гора, в Королевской Гавани. Я слышал, что в своей юности он сунул в огонь своего младшего брата и держал его голову в пламени, слушая крики, тем самым он изуродовал его… А этого сира Гору после, или даже вследствие, я уж не знаю, сделали самым почетным рыцарем при правлении Ланнистеров! Особенно же его любила сама королева Серсея. Вот тебе, ответ! Вот почему я хотел посадить тебя на цепь. И я больше не хочу быть рыцарем. Не хочу быть такими, как вы.

- Это твой отец гово… рил?

От Джейме не ускользнуло, что Артур еще не привык правильно сказать о покойном.

О, сколько понадобится времени, чтобы привыкнуть, только Боги ведают. Артур беспокойно молчал, примеривался, чтобы поднять тяжелое ведро – и тотчас с сердитым вздохом опускал его к своим ногам. Кот начал лакать остатки подливы из большой деревянной миски посреди стола. Джейме повел рукой, чтобы его отогнать, но Артур сказал:

- Не тронь его.

- А ты сам что думаешь?

- О чем?

- О рыцарях. Свои-то мысли имеешь, Артур? Ты очень умен, я в том не сомневаюсь…

- Конечно, я и сам много думаю.

- Ну, и?

- Думаю, что за южными рыцарями нет ни силы, ни чести, ни правды.

Джейме вздохнул.

- При той нашей встрече ты представился мне рыцарем Тарта.

- Я был маленький, глупый мальчик. Мама всем говорила поначалу, что я девчонка, заставила меня волосы отрастить, я даже взбунтовался, взял да и отрезал их, так мне это все опротивело! А потом говорила людям, что я ее сквайр, и я совсем тогда поглупел, сам не знал, что болтаю. Но ее вины нет, она… она же просто… Она хотела запутать следы. Ну, и я немного запутался, вероятно…

- Хочешь сказать, что ты мне тогда специально лгал?

- А если бы и так? – нахально ответил Артур, сдув со щеки упавшую на лицо длинную прядь. – Что, тебе обидно сделалось? Сам всем врешь, а как тебе солгали, так прямо обижен стал?

- В чем же я лгал?

- Приглашал нас мамой в свой замок, заманивал всячески, полагаю, что… чтобы там нас убить.

- Это неправда, - запротестовал Джейме, холодея.

- Или глумился. Тебе лучше знать, что ты тогда задумал. И обещал всякое! С три короба, как отец говорит! Сказал, что у тебя есть сын, мальчик моего возраста! А после выяснилось, что у тебя никаких детей вовсе нет. Ланнистер.

Его имя мальчик произносил как проклятие, Джейме в ответ только ежился.

- Это все было так… это все очень… очень сложно, Артур…

Но Артур больше не слушал. Пыхтя от усилий и от обиды, он поволок ведро к лестнице.

- Послушай, - окликнул его Джейме. – Ты и правда теперь хозяин, позволь мне… можно мне здесь, у вас, умыться?

Он подозревал, что от него все это время разило похуже, чем от дохлой медведицы. Артур обернулся и дернул своим маленьким носом, но ничего обидного не сказал.

- Делай, что хочешь, Ланнистер, - равнодушно бросил он и принялся взбираться наверх.

Когда он вышел из парилки, почти одетый, натягивая на голый торс выполосканную рубаху, и застегивая поверх нее свою куртку, в доме наступила тишина. Джейме прошелся по комнатам, вернее, просто заглядывал в приоткрытые двери.

Этот дом был полон, наверное, некогда полон чудных людей, а теперь только их вещей – были здесь расшитые бисером колчаны со стрелами, в которых опереньем служили перья фазанов, пучки душистых трав, шелковые покрывала на огромных, крепких кроватях, шелковые вышитые подушки на покрытых красным лаком скамьях. Серебряные подсвечники с оплывшими в них огарками толстых, дорогих свечей. Некоторое время он постоял на первой ступени широкой кедровой лестницы, а потом решился и забрался на второй этаж. Тут комнаты были так же пусты, тихи, и свет выглянувшей в полночь луны лежал на широких досках пола длинными серебряными лужицами.

Лишь в одной комнате горела свеча. Он подошел и, заглянув неслышно в приоткрытую дверь, увидел, что Артур вместе с лисенком и котом лежит на широченной кровати. Маленькие ноги в шерстяных носках свесились с края. Он спал, положив руку на живот, по-детски неловко выгнув шею, его золотые пряди разметались по белой, вышитой васильками, подушке.

В колыбельке рядом с этой кроватью, несомненно, хозяйской, Сольви тихонько сопела и покряхтывала, но не плакала. Наверное, ее уже искупали и накормили. Джейме видел край расшитой пеленки, выбившийся между перекладин из розовой древесины.

Бриенна стояла к нему спиной, перебирая на столе детские вещи, очень рассеяно и медленно. Потом, не замечая его, она отвернулась и подошла к постели. Там тоже были разложены пеленки, рубашечки и прочее.

Она вдруг бесшумно и резко, словно упав, опустилась на колени и ткнулась лбом в покрывало. Руки ее протянуты были вперед, он видел, как ее кулаки сжимаются и разжимаются, и он понял, что она пытается сдержать плач или стон. Плечи ее дрожали, дергались и опадали. Она еще долго стояла так, уткнув лицо в постель, беззвучно вздрагивая, в остальном почти не шевелясь.

Джейме на цыпочках спустился вниз, и, пристегнув к поясу меч, выбрался на крыльцо.

Спал он в сарае, стены которого изрядно пострадали от встречи со зверьем, и сон был тревожный, то и дело он просыпался, садился резко, выдыхая в холодный воздух облачка пара. Вокруг него бродили совершенно потерявшие ум куры, плакала козочка. В конце концов она приткнулась к нему, и Джейме укрыл ее своим плащом и найденными здесь пыльными тряпками. Он слушал, не явится ли вновь какой зверь – немалый переполох они здесь устроили, в конце-то концов. Потом стал слушать, не заплачет ли дитя, ни закричат ли в доме.

Под утро явились подводы, и в суете и топоте, шуме и гаме, который затем воцарился в поместье Тысячелистник – о Джейме, казалось, все вовсе позабыли.

Несколько дней спустя он стоял на мягком, пологом пригорке, спиной ощущая движение толпы позади себя. Люди его обходили стороной, словно бы обтекали, как ручьи окружают и не замечают донный валун.

От воды здесь, в огромном речном разливе, кое-где поднимались клубы горячего тумана. Они цеплялись за ветки склонившихся к мелководью ив, путались в алой листве чардрев.

Джейме посмотрел в сторону, туда, где, на вдававшемся в речные протоки полуострове виднелась крыша зимовья. Он вспомнил свой сон, чувство мучительного узнавания ударило его в сердце, и тут же пропало: запрокинутое в экстазе лицо, темная вода, кружащие в синем небе красные листья, толчки вперед, внутрь, и медленные – назад, всплеск, стон, дрожащие под теплым паром грудки с гордо торчащими сосками.

Был ли он когда уместен? Пожалуй, меньше, чем здесь и теперь – нет, никогда. И эти его грязные сновидения ему чести не прибавляли. С этим ощущением своей чуждости всему, что только было под солнцем или луной, он уже свыкся. Но теперь оно было так сильно: острое, открывшееся, словно рана.

Он повернул голову и уставился на противоположную сторону круглой площадки. Ее выложили камнями, отгородив от огромных толп. Племена Вольного народа собирались и собирались, люди шли и шли – мужчины, женщины, древние старики и малые дети. Они заполонили собой все пригорки и поляны вокруг, всю долину, и продолжали стекаться, появляясь отрядами, то маленькими – одна или две семьи, пришедшие своим ходом - то верховыми, бесчисленными, выстроенными в несколько шеренг.

У края круга стояла Бриенна, ребенок дремал у нее на груди, примотанный в несколько слоев шалей, в каком-то подобии переносной дикарской люльки. Рядом с нею стояли Артур и Сноу. Больше – никого. Ее черное платье было украшено бусинами из драконьего стекла. Джейме никогда не видел на ней такого пышного, женственного наряда.

Он не без горечи отметил, впрочем, что она показалась ему красивой - даже в такой нехороший миг. Нечто в ней было – застывшее и отрешенное, какая-то чарующая неподвижность.

Волосы ее были аккуратно уложены и скреплены серебряными гребешками. Лицо искажалось, дрожало, но, скорее, так казалось - из-за налетавшего ветра, который поднимал струи горячего воздуха от разведенных внутри круга костров. Она была бесстрастна и бесконечно тиха.

А внутри круга происходило непрерывное движение, слышались гортанные вскрики, разговоры, а то вдруг принимались тихонько петь. Пятеро шаманов с укрытыми под масками лицами, в коронах из оленьих рогов, поднимали руки к небу, встав лицом к скирдам из сухого хвороста. Принесли ветки чардрев, и один из шаманов начал сбрасывать их поверх замотанных в белые покрывала тел. В занимавшемся пламени листья скручивались и чернели, и отлетали вверх. Четыре конуса из дров были возведены вокруг пятого – и там, Джейме видел, возвышалась обезглавленная и уже тронутая гнилью туша медведицы. Голова же ее венчала всю конструкцию, глядя на похоронную церемонию пустыми, выеденными червями, глазницами. Из разинутой пасти опарыши сыпались настоящим дождем.

Джейме передернуло от этого зрелища. Но было в нем нечто, как и во всем этом, странно завораживающее.

Бриенна вдруг отвернулась и стала смотреть туда, куда он глядел, вспоминая свой сон. Лицо ее трудно было читать на расстоянии, но ему показалось, что губы и подбородок у нее затряслись. Она нашла руку сына и сжала, и Артур терпеливо ее держал.

В этот миг расставленные по кругу помощники шаманов подняли руки – и ударили в барабаны, обтянутые желтовато-белой оленьей кожей. Разнесся гул, по толпе побежал вздох и стон. Ритм начал убыстряться, и шаманы закружили, раскинув свои обшитые длинной бахромой рукава, трясли ими, словно огромные и страшные птицы.

Двое младших запели, а старшие принялись встряхивать посохами, на которых закреплены были косточки птиц, бусины, ракушки, мелкие камушки. И все ускорялось, подхватывая толпу, и вот уже затрубил серебряный рог, и музыка заполнила долину до самых краев. Верховный шаман запел низким, гудящим голосом, и люди начали подхватывать и хлопать. Это были не слова, просто звуки, очень напоминавшие птичьи крики или звериный рык. Люди вокруг закачались, притопывали, поднимали руки и кружились, заражаясь этим дикарским ритмом.

Джейме с тревогой взглянул на Бриенну, но она так и стояла, не шевелясь, смаргивая с ресниц дым, который теперь повалил ей прямо в лицо. Занялся костер вокруг медвежьей туши, охватил бурую шкуру, запахло паленым – и шаманы начали скидывать в огонь пучки каких-то трав. И вдруг, словно из ниоткуда, с неба посыпалась стая птиц. Они закружили беспорядочно, забили крыльями, а потом, подчиняясь пению, выстроились в круги, которые расширялись к облакам гигантской воронкой черного кружева.

Их крики смешались с гудением внизу. Пламя взревело и, как Джейме показалось, подбросило голову медведицы в воздух. Люди пораженно вскричали. Огонь охватил четыре других могилы, шаманы забились вокруг, танцуя и беспокойно колошматя в свои барабаны.

И резко, оборвав себя, замолчали. Новая песня была ему отчасти знакома – они запели о благородном воине, который сражался с врагами и прошел всю свою землю, стрела его всегда попадала в цель. Один из костров взметнулся выше, тело на нем, охваченное пламенем, будто выгнулось, на миг поднялось из пепла - и упало с тихим, беспомощным шорохом. Снова всех собравшихся охватил восторг. Они толкали друг друга и переглядывались, и их крики, наконец, слились в один:

- Сорен, Сорен, Сорен!..

Артур заплакал, вытирая глаза рукавом. На щеке его размазан был след от сажи. Джон положил руки на его худенькие плечи и прижал спиной к себе. Джейме увидел, что мальчик судорожно охватил его руку обеими своими ладошками.

Песня оборвалась, шаманы завели другую. Это была нежная, тонкая песня, не столь дикая, шумная, она была о деве, что собиралась замуж за самого красивого парня в своем племени, но парень погиб, и она осталась со своей семьей, отказывая всем другим женихам. Когда барабаны смолкли, один из музыкантов так и продолжал выводить мелодию на свирели. Женщины вокруг всхлипывали, тихо и сочувственно переговаривались.

Наконец, и эта песня смолкла, и началась еще одна – о женщине, которая не спала тысячи ночей. Эта была так печальна, протяжна и жалобна, что по спине у Джейме невольно побежал холодок. Тело в огне подкинуло, как и другие два, громко затрещали ветки чардрев, и в этом звуке Джейме послышался плач, отдаленный детский плач. Он понял лишь, что звук настоящий, когда увидел, что Сольви на груди у матери беспокойно шевелится в своем шелковом коконе, шевелится и хнычет. Бриенна прикрыла ее двумя руками, словно стремясь защитить.

Это был долгий, дикий и чудной обряд, и дольше всего, как выяснилось, провожали Короля За Стеной. Шаманы бесконечно кружили и призывали всех Богов, духов и хранителей леса помогать ему в новом пути. Но тело никак не хотело заниматься. Огонь полыхал уже вокруг, тела превратились в горсти пепла, но одно-единственное так и лежало посреди ревущего рыжего пламени. Сольви рыдала в голос.

Бриенна вдруг сделала шаг к костру, остановилась и прижала дочь к себе. Она что-то сказала, но слов не было слышно, наверное, просто шевелила губами, впав в какой-то транс от усталости и горя. И тогда тело Короля, объятое пламенем, поднялось в воздух и рассыпалось горстями горящих искр.

Джейме отвернулся. Барабаны продолжали стучать, выбивая дрожь из земли у него под ногами. Люди вокруг беспокойно переговаривались, спорили. Он увидел, что некоторые отходили в сторону и доставали фляги с вином, потихоньку угощая друг друга. Дети хныкали, устав от долгого пути и не менее долгой церемонии. Другие, напротив, стремились подвинуться ближе, и он видел, что шаманы раздают всем желающим погремушки со своих похоронных посохов и поясов. Наверное, верят в их магическую силу, подумал Джейме без всякого удивления. Без особенного осуждения даже.

Продолжая разглядывать толпу, он заметил вдруг, что одна группка, вероятно, утомившись обрядами и песнопениями, и вовсе решила покинуть торжество. Они направились вниз по склону, ведущему прямо к реке. Молодая женщина с пышными, светло-рыжими волосами, скрепленными толстыми серебряными гребешками. Фасон этих гребешков показался ему знакомым. Рядом с нею шагала другая одичалая, еще моложе нее, с толстой русой косой, уложенной вокруг головы наподобие венка, и в темно-сером платье. Плащ у нее был подбит серебряным мехом. Она шутила и хихикала, слушая болтовню идущего с ней рядом юноши. Его бледное, тонкое и некрасивое, но живое, подвижное лицо было покрыто яркими веснушками. Следом за ними, тихо и по-отечески посмеиваясь, шагал здоровенный мужик, одетый в кожаные доспехи одичалых, с собранными в короткую косу волосами и начисто выбритыми висками. В густой, пышной бороде у него сверкала седина, но пока что совсем немного. За широченными плечами переливался разноцветным бисером богато расшитый колчан.

Русая девица взяла юношу за руку и, смеясь, наклонилась, что-то зашептала. Рыжая женщина обернулась, заметила взгляд Джейме, улыбнулась. Лицо ее было премилым – хотя красавицей трудно было назвать. Мягкое, с ямочками на щеках, с тонким в переносице, но округлым на кончике, носиком и огромными глазищами, оно производило впечатление бесконечной доброты и невинной, чистой беззаботности.

К изумлению Джейме, вся эта необыкновенная компания, дойдя до реки, не остановилась. Они ступили на воду и зашагали по ней, поднимая фонтанчики брызг. Там мелководье, догадался он. И вдруг юноша, обернувшись в последний раз и найдя кого-то в похоронной толпе – ласковым и печальным взглядом - поднял одну руку.

Затем он отвернулся и положил ладонь на холку идущего рядом медвежонка-подростка. С нежностью погладил густую шерсть. Джейме моргнул от неожиданности, ведь животное, еще и дрессированное, до этого не замечал: но, когда открыл глаза, весь маленький отряд уже скрылся на другом берегу.

Их вообще больше не было нигде видно.

Люди вокруг начали танцевать, видимо, обрадованные тем, как шаманы ловко управились с волшебным прощанием. Да, решил Джейме, да. Было в этом всем кое-что… необъяснимое. Но для того, кто видел Короля Брана или драконов, или поднимавшихся в десятый и сотый раз солдат-мертвецов, все это были дела… скажем так, отменно привычные.

Бриенна так и стояла, не двигаясь, Сноу ей что-то говорил, но она даже головы не поворачивала. Артур теперь жался к матери, прислонил свою лохматую, золотую головенку к ее крутому боку. Она казалась такой грузной – но в то же время статной, внушительно-элегантной, как огромная статуя, вырубленная из драгоценного мрамора. Ветер стелил дым и пепел вокруг нее, словно длинные ленты вуали.

- Он страшно любил ее. Страшно, - сказал кто-то за плечом Джейме. Он обернулся и увидел ту одичалую, Хильде, что помогала вытаскивать их из ловушки. Ее черные волосы были приглажены маслом, и он заметил в них длинные полоски серебра. Она кивнула на Бриенну. – Никогда я не встречала в мужчине такой любви.

Она замолчала. Джейме увидел, что в ее глазах блестят слезы.

- И говорю без всякой обиды, потому что это страшное бремя, а, коли случается… как теперь – то и потеря страшная.

- Любил ее? – тихо переспросил Джейме.

- Бесконечно. Вообрази, чужак, как мужчина, ставший королем Вольного народа, владеющий всеми землями по эту сторону Стены и до самого Ледяного края, встает раньше всех по утрам, чтобы только не будить свою южанку, сам ставит хлеб в печку. Он ей ни белья не давал полоскать в реке, ни лес рубить, ни… Ай, что там. Говорили, что он ее берег три луны до свадьбы, и после, как понесла… Это Тормунд-то, который был славен на весь край своим ненасытным нравом в постели! Боги его отменно наградили, и… он это свое богатство уж знал, знал, как, куда пристроить. Но с этой толстомясой южанкой… Баловал ее и берег, как величайшую драгоценность. Подарки? Болтают о его подарках, о дорогих кольцах и бусах, о шелковых отрезах ценою в целое оленье стадо, о горностаевых шубках… Чушь. Да, он со всеми своими женами был щедр, этого не отнять. Но ее он не просто подарками осыпал, не-ет. Другое. Он… трепетал от нее, так был ею горд, так счастлив. Нехорошо это, когда мужик становится прислугой своей бабе. А он ей не слугою стал – настоящим рабом. Впрочем, это все ему было в радость. Этим и можем теперь утешиться, верно? Он прожил последние луны в большом счастье. И, может быть… наверняка… его заслужил. Он был хорошим человеком. Очень хорошим. Хорошим мужем и прекрасным отцом… Достойным внуком и правнуком, который никогда не бросал своих. Да и всем помогал, и за чужаков не раз вступался. Он был разумен. Разумен и добр. Это большая редкость… А так, если по правде? Да он слова ей поперек не мог сказать, пикнуть лишнего не смел… Он ушел от своего народа, ушел к ней. И оставить ее не смог, до самого последнего дня. Она его сама уговорила. Может, если бы смог, если бы думал своей рыжей башкой, а не жене во всем потакал - то всей беды бы не случилось. Кто знает? Кто это мог знать?

- Любил, - повторил Джейме сквозь зубы. – А она?..

Хильде печально улыбнулась:

- А какая разница-то, чужак? Женщина полюбит в ответ, невольно откроет сердце, если ее так сильно ценят. Некоторым, вроде бы… и того достаточно.

Она скривилась, Джейме проследил ее взгляд, устремленный теперь на молодую девицу, которая подошла к Сноу и заговорила. Джон ее слушал внимательно, наклонив свою лохматую голову.

- Вот, пожалуйста, еще одна! Я говорила Эсти, что все это надобно прекратить. Но ведь? Иным бабам хоть кол на голове теши.

Шаманы начали поднимать горсти пепла и подставляли их ветру, который стелился от реки.

Хильде вынула из-за пояса флягу и сделала несколько больших глотков. Когда она опять заговорила, от ее дыхания пахло ягодным вином.

- Что касаемо, любила ли его… Может, и любила, как любят тех, кто тебе столь предан и так тебя оберегает. Но у нее свои дела на уме. Хочешь правду? Не думаю, что это его сын. До меня доходили слухи, что там, в Винтерфелле, когда Тормунд за нею приударил по первости… ему же тогда от ворот поворот дали. Говорят, что в ночь большого пира, когда он побежал к ней, за ней, на радостях-то… Помчался, как пес за сахарной костью. Экий дурачок он все же был, право… Всю ночь так и провел под дверью, а она, эта здоровенная баба, развлекалась тогда с каким-то другим мужчиной.

Хильде дернула плечом, словно говоря: дело прошлое, да и с кем не бывает. Потом пристально оглядела Джейме:

- И я также слышала, что после той ночи она понесла. Родила вот этого мальчика. Правду сказать – славный мальчишка, все его в нашем народе полюбили. Разговорчив, учтив, ловок и порядком умен… Но кровь есть кровь. Чужая кровь – не своя.

Он молчал.

- Нет? Все было не так, что ли? Мы тут, за Стеной, знаешь ли, одними слухами порой пробавляемся. Ты вроде бывал с ними, на том пиру. Может, видел чего?

Джейме, оторопев от ее хитроватой и наглой прямоты, отступил на шаг.

- Он назвал его своим сыном, - с неохотой проговорил он. – Бриенна позволила. Артур в это верил… Не мне теперь решать.

- Верно. Но Тормунд мертв. Ты видел, она подняла его прах, видел и ты, и мы все. Не шаманы подняли, а только она сама. Вот как любил ее. И, значит, он выбрал уйти. Он ушел. Ушел. Теперь совершенно. Нет больше и его любимой ведьмы Каи, которая только слово говорила – и все ярлы, которых она, в свое время, повитухой на этот свет приняла, кивали да соглашались. Тысячелистника нет. Их нет. Больше нет. Решают теперь другие люди. Может, не такие мудрые, не такие старые. Но жить-то дальше придется.

- Он назвал Артура своим сыном, - тупо и упрямо пробормотал Джейме.

Хильде сделала еще несколько глотков и зажмурилась. Причмокнув губами и вытерев повлажневшие глаза ладонью, она сказала:

- Любил ее очень, вот и назвал мальчика своим. Ну, ты прав, ей виднее, если на то пошло. От кого был зачат тот ребенок, и кто на него права какие имеет… Я только думаю вот что: может, кто-то с ней поговорит, напомнит ей, что у Тормунда были свои дочери, были и есть, и многим из них… А на той стороне Стены остались люди, которым Артур тоже небезразличен. Да вот хотя бы и тот добрый молодец, что ее первенцем обрюхатил… Ладно. Пустое. Пусть матушка-река заберет наших бедных покойников, - смущенно пробормотала Хильде, заметив, наверное, что язык у нее уж слишком развязался. – Отмучились, бедняги. Пусть отправляются по рекам, к великому морю… И то хорошо, что его дочка жива, и что женщина, о которой он так волновался, которую так сильно любил – жива и здорова. Теперь ему будет легче вступить на свой новый путь.

По рядам одичалых понесся новый вздох, заиграла новая песня. Старший шаман поднял над головой маленькую корону, сплетенную из ветвей чардрева и тонких оленьих рожек. Кто-то подтолкнул Артура к кострам, и тот подошел, без особенной охоты. На голову ему положили корону.

- Новый Король, - закричали вокруг. – Новый! Новый! Сын Тормунда! Маленький Король! Пусть приходит новый король!

Артур гневно скривился, потом сорвал корону с головы, бросил ее в траву – и бросился наутек. Возникла какая-то суета вокруг, все заспешили, зароптали. Сноу побежал за мальчиком. Джейме видел, как, добравшись до дальней поляны в роще чардрев, Артур споткнулся, упал плашмя, да так и остался лежать, лицом в мокрой траве. Бриенна закружила на месте, ее удерживали несколько женщин.

Сноу поднимал мальчика и тормошил, а потом до них донесся тихий, похожий на вой, плач.

Лисенок доковылял до своего хозяина и начал слизывать слезы с его щек. Джейме решился было подойти к Бриенне – и в этот миг шаман преградил ему дорогу. Его теснили и отталкивали, все дальше и дальше, и дальше, и вскоре он оказался в самом сердце толпы, и потерял ее из вида.

Наступили длинные дни пасмурной, тяжелой весны, и на деревьях начали появляться первые листочки, а сквозь прошлогоднюю траву проступила новая – тонкая и свежая. Сноу и Джейме возились вокруг дома, пытаясь поставить на место упавшие стены овина и починить заборы. Постепенно все становилось на свои места, но во всем этом отчего-то чувствовался изрядный привкус пепла.

По вечерам Бриенна покорно, хотя и с каким-то видимым усилием, расставляла на большом столе посуду и раскладывала по тарелкам скудную, простую пищу. Джейме она не выгоняла, хотя и ни разу не просила остаться, и он решил, что ее молчания вполне достаточно. Он перебрался в дом, нашел самую дальнюю комнату, где на столе и пустых полках лежали клочья пыли, принес из сарая несколько старых одеял, которыми прежде укрывали коров и куриные гнезда - и ночевал в них. И, хотя Сноу удивленно поднял бровь, а Артур что-то проворчал, его никто не изгнал.

Скорее всего, решил он, им просто было не до него. Все казались потерянными в своих мыслях, бродили по дому и саду, словно какие-то ожившие призраки. Бриенна вообще часами сидела в своей спальне, уставившись в одну точку или обводя стены бессмысленным, безрадостным взглядом. Сольви спала на ее груди или же сосала материнское молоко – но Бриенна, хотя и была с ней нежна, и почти не спускала ее со своих рук, казалось, спала с широко раскрытыми глазами.

Да, все мы увязли в этой весне, думал Джейме, ворочаясь по ночам, слушая, как Артур топает в своей комнате наверху, точит свои мечи и ножи, не в силах лечь спать. Бриенна расхаживала по комнатам, укачивая ребенка и что-то бессвязное напевая. Тени прежних людей. Тени прежних счастливых людей, думал он с тоской. Уж лучше бы горевала, как моя сестра, порой думал он, с какой-то юношеской, горячей обидой: пила вино, буянила и кричала.

Впрочем, случались дни, когда сыну удавалось в ней разбудить некую ярость. Артур вступил в тот возраст, когда и без того нелегко мириться с властью взрослых. Ко всему добавилась горечь потери, которая – и Джейме это отчетливо видел, ведь он помнил, как потерял собственную мать почти в тех же летах – не могла еще толком поместиться в маленьком сердце.

В тот вечер Сноу уехал к одичалым, по каким-то своим делам, ужинали втроем, в напряженной, несчастливой тишине. Силки, которые Джейме и Сноу расставили вокруг, надеясь наловить в полях тощих беспечных кроликов, оказались в тот день пустыми. Артур принес рыбу и, поскольку Бриенна была занята оравшей от колик дочерью, сам ее нажарил.

Половина сгорела, как и краюшки серого хлеба, который он, вероятно, пытаясь подражать отцу или еще кому-то из погибших обитателей Тысячелистника, замесил.

- Я тут пожарил рыбу, - сообщил он матери, стараясь ее развеселить. – Представь себе, мама! Даже не все сгорело.

Бриенна коротко взглянула на него и опустила голову к хнычущей Сольви. Джейме стало жаль мальчика.

- По-моему, вышло у тебя замечательно, Артур. Очень вкусно…

Но его старания успехом не увенчались. Артур поморщился и сказал, обращаясь к матери и делая вид, что Джейме вовсе не замечает:

- Сколько мы будем его кормить?

Бриенна с тоской посмотрела на гостя, затем перевела потемневшие глаза на сына:

- Столько, сколько и тебя кормим, - отрывисто бросила она и встала, чтобы уложить девочку в маленькую люльку, поставленную у обеденного стола.

Артур с ненавистью сверлил взглядом ее большую, согнутую спину.

- Я сам себя прокормлю. И вас тоже. А его не желаю! Он уже долго тут живет, - шмыгнул он носом. – Его пора… его… надобно отсюда прогнать.

- Еще что скажешь? – Бриенна начала собирать тарелки. – Затеи одна другой краше. То гостя на цепь посадить, то прогнать…

- Уж получше, чем твое глупое безволие, мама. Думаешь, отец бы такое в своем доме позволил?!

Она дернулась, как от удара и уставилась на сына через стол:

- Что ты сказал?

- Ничего, - Артур съежился. – Перестань, пожалуйста.

- Что – перестать?

- Злиться на меня, вот что! – крикнул мальчик, и лисенок тревожно тявкнул из-под стола. – Злись… вон на него, он же Ланнистер!

- А он, как раз, сейчас молчит, в отличии от тебя!

- Молчи-ит! Так потому, что боится! Правильно делает, раз уж на то пошло!

- А ты больно храбр.

- Я ничего не боюсь. Правду сказать – не боюсь.

- Ну, говори, раз так зачесалось.

- Пускай он уходит, вот и все. Он беглый преступник, опасен и… и не раз доказывал, что самого подлого нрава человек. Я, как будущий Король За Стеной…

Бриенна фыркнула. Лицо у Артура перекосилось от обиды. Он шумно втянул воздух носом. Мать прикрикнула на него:

- Почисти-ка нос, Король За Стеной. Я же велела тебе высморкаться как следует. Сил никаких нет слушать, как ты хлюпаешь!

Этого мальчик уж никак не мог перенести. Он выскочил из-за стола и выбежал из дома, Снежинка потрусил за ним.

Джейме поглядел на Бриенну, на ее дрожащие губы и полные боли глазища, и тоже поспешил вон.

Он нашел мальчика сидящим на берегу реки, у длинных мостков. Артур расставил несколько удочек, рядом с ним валялись корзинки и какие-то рогожки, порванная льдом зимняя сеть.

Некоторое время, сидя бок о бок, они молчали. Ветер трепал верхушки деревьев, над водой кружили беспокойные птички. Зимородок, переливаясь роскошным изумрудным опереньем, уселся на столбик у помоста и уставился в воду своими внимательными черными глазками.

Снежинка уселся в сторонке и настороженно следил за чужаком. Иногда он переводил глаза на удочки и моргал, и нетерпеливо облизывался, но рыба не спешила клевать. Тогда лисенок лег на траву и свернулся калачиком.

Закат тонул в рубиновом мареве, красил тучи розовым и золотым.

Артур сопел, пыхтел, вытирал нос рукавом, и вдруг сказал:

- Я решил тут наделать новые удочки. Эти совсем не годятся. Надобно отлить крючки и грузила из какого-нибудь старого железа.

- Видел, тут есть маленькая кузня, - поддакнул Джейме, обрадовавшись тому, что мальчик не злился. Да, злился, конечно: но в нем оставалась эта детская страсть к болтовне, и он жадно искал собеседника, пусть и в обличье ненавистного ему чужака.

- Интересно мне вот что: кто-то ведь первым придумал сделать удочку, - проговорил Артур, не поворачивая к нему головы. – Вот ведь был на свете человек, который выдумал привязать шнур с крючочком к длинной палке. Хотел бы я первым нечто выдумать. Но у меня пока толком ничего не... Есть некая придумка, впрочем: ежели привязать к перекладинам из тонкого дерева парусину, то можно попробовать сделать крыло, как у дракона. Складное. Полететь высоко. Высоко, выше всех. Можно со Стены попробовать. Я бы хотел увидеть все сверху, потом бы на карту свою нанес… Как река где поворачивает, или какие-нибудь скрытые за деревьями овраги, пещеры, все это…

Он замолчал, наверное, вспомнив, что откровенничает с врагом.

- Драконьи крылья очень велики, - тактично заметил Джейме. – Они держат огромное тело, полное пламени. Если смотреть со стороны, так крылья у дракона больше, чем его тело в собственную длину…

- Это я знаю, - досадливо поморщился Артур. – Может, дракона я и не видал, но все расспросил у тех, кто видел, как вблизи, так и на расстоянии. Тут бы посчитать, сколько требуется парусной ткани для человека. Чтобы его держать. Я недавно произвел кое-какие расчеты, собирался отцу показать…

Он опять притих, и Джейме, покосившись, заметил, что на густых, девичьих ресницах его сына повисли слезы. Артур сердито зашмыгал носом, шумно втягивая в себя воздух.

- Хотел бы я полететь над землею, - с тоской пробормотал он. – Высоко, так, чтобы облака мне загораживали картину. Даже вот так… Так высоко, чтобы все это… Она мне велит сморкаться, а сама всю ночь плачет, каждую ночь. Лежит и плачет в темноте, как будто не слышу. Все я слышу, и превосходно. А мне, стоит носом повести, кричит – иди, почисти козявки!

В голосе его слышалась неподдельная, выстраданная обида, и Джейме не знал, уместно ли будет смеяться. Да и смеяться было не над чем.

- Это от холодной воды, - сказал он, посмотрев на безмятежную гладь реки.

- Чего?

- Руки у тебя вон уже облезают от холода. Говорят, что нос от этого все время мокрый.

- Ну и ладно. Плевать мне, - надулся Артур. – Ты что, теперь с ней вместе мною командуешь? Такого права ты, Ланнистер, вообще не имеешь…

- Я не командую, - запротестовал Джейме. – И в мыслях не было. Прости, если так тебе показалось… Прости.

- Каково это, управляться твоей рукой? – после долгой, беспокойной тишины осведомился мальчик.

Определенно, безмолвие для такого, как Артур, являлось тяжелейшей пыткой на свете.

- Привычно, - Джейме поднял свою ладонь повыше и повернул из стороны в сторону. – Кое в чем даже удобно.

- Это уж точно. Думаю, ты, когда дрова рубишь, можешь преспокойно придержать полено, - предположил Артур.

Джейме открыл рот, подержал так – и закрыл.

- Верно, - осторожно сказал он. – А еще можно кому-нибудь врезать как следует. В бою.

- Ха! – слезы у Артура высохли. – Воображаю, как пригождалось! Но куда ты дел золотую? Продал, наверное? На меч какой драгоценный выменял? Или отнял кто?

- Да, продал, - с неохотой признался Джейме. – Эта даже поудобнее будет.

- А я все думал, как же это ты неподвижной ладонью шевелишь. Не шевелишь же, нет?

- Нет.

- А если каждый палец прикрепить на тонкую нить из, скажем, серебра или золота, чтобы покрепче, или добыть где валирийской стали – так мог бы и пошевелить.

- Вряд ли, - с сомнением протянул Джейме. – Такое приходило мне в голову, но я потом как-то… Смирился.

- Мог бы ею держать меч, - гнул свое мальчик.

Он начал излагать Джейме свои идеи, и было видно, что голова его ими полна, как шкатулка – некими драгоценностями. Все ему хотелось улучшить или придумать какое-то новое применение - всему на свете. И, подумал Джейме, ведь ему некому это рассказать, больше – некому.

Хотя сердце его сжималось от жалости, он все же был рад слушать всю эту невообразимую, ребяческую чушь, приправленную, впрочем, и вполне дельными соображениями. Ум у мальчишки и правда был живой, беспокойный, ланнистерский – очень похожий на ум Тириона и Тайвина разом.

Но была еще и какая-то хрупкая мечтательность, деликатность души, которая, должно быть, досталась ему от матери. И – простота с хитрецой, дикарская скрытная откровенность, перенятые у приемного отца. Многие слова и интонации у него выходили точь-в-точь как у покойного Тормунда.

Погас последний луч заката, в доме в нескольких окнах загорелся свет. Бриенна вышла на крыльцо и начала звать сына, несчастным и виноватым голосом.

В этот миг одна из удочек Артура натянулась, задрожала, дернулась. Джейме и мальчик вскочили, заметив, что под темной водой ходит нечто большое, толстое: с козленка размером, чешуя тускло сверкала в золотых огоньках.

- Видел?! – заорал Артур, забыв обо всем на свете, дрожа от возбуждения. – Здоровущая! Какая большая! Помогай! Ну! Помогай же мне, Ланнистер!..