Глава 16. Джейме (1/2)

Джейме дал себе зарок больше ни с кем не говорить, вообще рот пореже открывать, кроме уж совсем необходимого. И сам его нарушил. Но вины его в том не было. Так уж вышло, что все несчастные в этом мире так и тянулись к нему. Наверное, его собственные бедствия этих доходяг притягивали. То поболтать, то чем дурацким поделиться. В Пекло бы их всех…

Сначала недотепа Эйрик, а теперь болтливая Мелле, девочка из прислуги во владениях Хаана.

К Хаану он попал вскоре после того, как унес ноги из лагеря дорнийцев и северян (вот же престранное сочетание, если вдуматься, но в последнее время он решил ни во что не вдумываться слишком глубоко).

Это был нестарый и солидный, весьма зажиточный, но грубый на язык мужчина, некогда служивший управляющим у разных лордов в Марках, позже осевший здесь, в предгорьях Красных Гор. Он нанялся служить лорду Блэкмонту, а потом, может, за какую-то провинность (Джейме ведь дал себе зарок ни во что не лезть, а следовательно – не вникать) был сослан управлять кобальтовыми шахтами.

Шахты приносили большой доход, поскольку такой превосходной ярко-синей краски во всех Королевствах было не сыскать. Джейме нанялся таскать корзины и мешки с породой, хотя его деревянная рука поначалу и внушала Хаану некоторые сомнения.

- Если ты не справишься с дневным заданием, я с тебя шкуру спущу и тотчас ее окрашу в синий цвет, - пообещал он Джейме. – И продам на ярмарках, там любят скупать такие диковины.

Но Джейме справился. Ему казалось, что в этих глубоких, влажных шахтах, где пахло грибницей, а вода в подземных родниках на вкус отдавала свинцовой сладковатой горечью, он сможет укрыться сам от себя. Подобно тому, как древние рыцари, совершавшие всякие злодеяния, потом скрывались в утробах мифических морских чудовищ.

Редкие огни факелов, плохая и скудная пища, потные тела его товарищей, чья иссеченная шрамами кожа (а ведь у него теперь была та же траченая шкура, думал Джейме с мрачной ухмылкой, он был ничем не хуже этого отребья) проглядывала в прорехах их истлевших от сырости рубах.

Он отдался своему новому делу со всем нерастраченным рвением. Часто он желал себе, чтобы в одно прекрасное утро ноги не смогли бы его донести до входа в пещеры. Тогда стражники, обозлившись, забьют его до смерти. Или, в назидание всем другим, положат его голову на плоский камень, а жерновом мельницы прокатят по его черепу. Это он уже видал несколько раз. Мозги и кровь разлетались кругом, кости трещали, как ореховая скорлупа. Люди реагировали на варварское зрелище с бесстрастным и бессердечным любопытством. Они все тут были приговорены, так что исполнение приговора, пусть и таким чудовищным способом, их не очень-то поражало.

Но, странным образом, была в нем и какая-то часть, наверное, желавшая жить. Именно она дотаскивала его бренное тело до шахты, заставляла идти вниз, вставать за спину крестьянам, рубившим мягкую серебристо-синюю породу. Джейме толкал деревянную тачку, продев одну из рукоятей между пальцев своей твердой правой руки. Тачки были тяжелыми, неуклюжими, часто опрокидывались. Тогда камни катились им под ноги. Иногда, если нагружены были слишком большие отвалы, они могли и сломать человеку ногу, покалечить его.

Калеки, как он вскоре заметил, возвращались в шахты, отлежавшись у себя в домах, в деревеньках вокруг. Хромая и постанывая от боли. Они всегда возвращались: им больше некуда было идти.

Мелле приносила пещерным рабочим еду. Поначалу приходила со своей матушкой и еще какими-то родственницами, но однажды заявилась одна. Ей было лет десять, не более того. Худая, как щепка, со впалой чахоточной грудью, всегда грязной шеей, и уже в эти годы жутко ссутулившаяся под тяжестью корзин, которые таскала на спине. У нее были странно прекрасные для такого чахлого, болезненного и чумазого ребенка волосы: густые и темно-золотые, и с каким-то необыкновенным розоватым переливом. Лицо ее было конопатым и всегда на скуле или шее темнел синяк, след от удара. Часто у нее были рассечены губы или бровь, в общем, Джейме, хотя и старался не обращать на девочку никакого внимания, все же вынужден был признать – жизнь не была к ней особенно-то добра.

И все же она была болтлива, искренне весела, как все рыжие. По крайней мере, многие из таковых, думал Джейме. Глупенькая Лиза Талли. Тормунд, ныне муж девицы (точнее сказать, некогда бывшей таковой) Тарт. Теперь уж не девицы, и Джейме было приятно думать, что это он сделал, приятно и мерзко, и стыдно, в последние недели, впрочем, скорее, стыдно.

Да, рыжие люди. И прочие в том же роде. Даже бедную Сансу Старк он помнил разговорчивой и улыбчивой, вежливой, премилой девчушкой – да, и она состояла в этом племени поцелованных солнцем, веселых людей… ну, прежде, чем судьба (или его сестра? Но не только Серсея, ведь правда?) продемонстрировала ей свой львиный оскал.

Мелле любила поболтать о том – о сем. Крестьяне не слушали ее или вовсе прогоняли, раздражаясь на ее вопросы, и тогда она избрала в жертвы молчаливого однорукого. Его прозвали «Синяя Рука», потому что ладонь его и правда скоро окрасилась в цвет кобальтовой пыли. Пыль эта повсюду висела в воздухе тонким лазурным, еле видным, облаком.

Породу измельчали кирками, а потом размалывали в жерновах, и получившиеся горы лазоревого цвета рассыпали по мешкам.

Тут же, неподалеку, как вскоре Джейме узнал, орудовали стеклодувы, для которых эта краска была настоящим сокровищем. Некоторые честно держались своего ремесла, но были и целые артели, прокрашивавшие синим порошком стеклянные бусины и кристаллы, чтобы потом выдавать их за сапфиры.

Джейме задавался вопросом, сколько же таких искусных подделок уже бродит по Королевствам. Впрочем, его это даже радовало. Сапфиры никогда не приносили ему счастья, не вернули ему ни чести, ни любви… а фальшивые сапфиры вообще должны были знаменовать его полнейшее падение – так ему и поделом, решил он.

Это было наилучшим окончанием его пути. Все его попытки держаться рыцарства, а затем сохранить свою любовь, уберечь сестру, продлить род Ланнистеров – все эти попытки оканчивались или ничем, или полной катастрофой. Вот он и стал тем, кем стал: человеком с Синей Рукой, без роду, без племени, которого вот-вот растопчут, до смерти забьют, за невовремя опрокинутую тачку с краской для поддельных сапфиров.

Ну не смех ли? Очень весело и поучительно, если подумать.

Мелле отвлекла его от этих размышлений каким-то очередным пустяковым вопросом.

- Что? – спросил он, протягивая к ней выгнутую лепешку. В эту жесткую лепешку девочка, как в тарелку, накладывала жаркое из куриных шей и сгнившей репы.

- Я говорю, давно ли ты был на ярмарке, Синяя Рука?

- Джейме, - сказал он механически, забирая у нее еду и наклоняясь, чтобы ни одна крошка мимо не упала, пока он ест. – Меня зовут Джейме.

- Ладно. Джейме! Тебе нравятся ярмарки?

- Я их ненавижу, - признался он со всей искренностью, на которую был способен, пока обгладывал мелкие куриные кости. О, как же на них мало было мяса, какие-то тонкие волокна там и тут. Ну вот еще бы немного… В животе его громко урчало.

Мелле с досадой заметила:

- Наверное, тебе просто еще не довелось бывать на таких, где дают представления скоморохи, танцуют прекрасные девушки из дорнийских племен. Ох, у них такие звонкие голоса и они так плавно танцуют, точно плывут! Мониста звенят, как ручей! И еще там поют менестрели, и порой, к вечеру, если как следует помогать им прибирать шатры, так они дадут тебе медовый пирожок. Или два. Или пирожок с зайчатиной. Это так вкусно!

- Еще бы, - проворчал он, - не то, что эта бурда.

- Да, прости, - вздохнула она. – Что-то моя тетка нынче совсем жалеет мяса. Говорит, Хаан плохо платит ей. Видишь ли, они с мужем ему давненько задолжали, вот он потихоньку и удерживает из того одолжения.

Мелле по-взрослому вздохнула и замолчала. Она сидела в пол-оборота к нему, ее красивые волосы, собранные в две пышные, мягкие косы и скрепленные нитками на затылке, переливались в тусклых лучах, которые тянулись сюда от входа в пещеру. Ее грязное платье было покрыто заплатками – все состояло из заплат, уж лучше сказать.

- А что твоя мама? – спросил он, не выдержав этой тишины и ее виноватых вздохов. Мелле повернулась к нему и уставилась своими прозрачными, удивительно чистыми глазами.

- Я думаю, она скоро поправится. Она уже начала вставать, и я помогала ей, но только совсем немного, дойти до грядок. Так она даже шла сама. Не кашляла даже сильно. И лицо ее порозовело, а то была бледна, точно овечья шерсть. Она собирала горох, сама собирала, вот и думаю: она уже почти выздоровела.

На губах у Мелле появилась слабая, какая-то растерянная, улыбка. Джейме невольно улыбнулся в ответ.

- Это хорошо, - закивал он, понимая, что от него, как от старшего, умудренного человека, чьи виски уже покрылись сединой, она ждет хоть какого-то подтверждения своим надеждам. – Это очень хорошо. Эй? Там еще осталось? Не подкинешь добавки?

Мелле вздохнула с сомнением, но, чтобы сделать ему приятное, принялась скрести деревянным половником по стенкам котла. Она скребла и скребла, пытаясь собрать для Джейме остатки еды.

Я мог бы сунуть в этот котел голову и вылизал бы дочиста, подумал он с тоской. Мысль о еде в последнее время становилась как-то уж очень неотступна.

- Значит, ты полагаешь, что она выздоровеет? – вдруг спросила девочка, и опять с такой беспомощной доверчивостью.

- Если полола грядки, так уж всяко дело идет на поправку, - осторожно заметил он.

На следующий день мать Мелле умерла.

Некоторое время девочка не появлялась, а потом пришла, но была рассеяна и грустна. Джейме, хоть и дал зарок держать язык за зубами, не выдержал - и первым с ней заговорил. Она отвечала односложно, растеряно, невпопад. А потом вовсе умолкла. Так она проработала в шахтах какое-то время – но в один день явилась вдруг странно улыбчивой, болтала без умолку. Он заметил лихорадочные пятна, что зацвели на ее серых щеках, и алые губы, явно подкрашенные кармином – и ему стало не по себе. На Мелле было новое платье, расшитое красными маками и синими васильками, белая чистая сорочка под ним – как у знатной дамы, и даже башмаки из лайковой кожи. В ее прекрасные волосы кто-то вплел ниточку дешевых коралловых бусин.

Он спросил, что это с ней, с чего это она так расфуфырилась.

Мелле смущенно захихикала. Джейме подошел ближе, наклонился к ней. От ее дыхания пахло сливовым вином. Кто-то напоил девчонку.

Мелле, между тем, спотыкаясь, посмеиваясь, иногда впадая в какую-то прострацию – словно засыпала на полуслове и тут же пробуждалась, встряхивая локонами, поведала ему о своих успехах. Хаан привел к ее тетке каких-то добрых людей, да, очень, очень богатых и добрых, все повторяла она. Один из них дал ей новое платье, потом накормил до отвала сладостями, дал ей сладкого вина, посадил на колени к себе и щекотал, и играл с ее косами.

Хаан пообещал родне девочки, что простит им скопившийся долг, ежели они отпустят девочку с этими добрыми чужаками. Чужак, в свою очередь, развлекал Мелле картинами ее будущей жизни: ее заберут на ярмарку и там выучат петь и танцевать, и радовать мужчин приятной беседой. Она станет как знатная дама, только еще лучше. Будет жить в таком… таком каком-то доме (Мелле не поняла, и Джейме обреченно подумал – вот это, пожалуй, к лучшему), словом, в большом и роскошном доме, светлом, чистом, как дворец.

Будет спать на вышитых золотом подушках и кушать из золотых тарелок. Все сласти мира будут у нее, и она так объестся медовых орешков, что потом и вовсе разлюбит их. Тут Мелле захохотала, совершенно очарованная столь несбыточными посулами.

От ее рассказов гнусная бурда, которой Джейме пообедал, перевернулась в его желудке и запросилась наружу.

Он не знал, что делать. Мелькнула мысль отступиться и все забыть, сделать вид, будто он и не слышал милого щебета пьяненькой дурынды. Но, не давая себе опомниться, он сказал:

- Вот что, Мелле. Больше к этим людям не подходи, а, коли начнут тебя уговаривать, отвечай им, что…

Что? Мысли его запрыгали, как эхо по стенам пещеры. О, хитрости его младшего братца порой так не хватало. И все же он ухватился за одну, как тонущий за соломинку:

- Скажи, что ты готовишься в Молчаливые Сестры, и тебе нельзя с ними уезжать.

- Но я не готовлюсь, - запротестовала Мелле, нахмурившись. – Я вовсе не хочу… Сестры так скучны, так суровы, я ненавижу, когда они к нам наезжают. И уходят к ним лишь калеки, вроде Тильды с хромой ногой…

- Теперь и ты отправишься к ним.

- Нет! Я хочу есть медовые орешки с золоченой тарелки! – Мелле замахала на него руками, в глазах ее засверкали злые слезы. – Отчего ты не желаешь меня слушать?! Никто здесь не желает!

- Я слушал тебя, и очень внимательно, поверь, - тихо ответил Джейме. – А теперь сделаем так. Ты пойдешь со мной, завтра же я увезу тебя к Сестрам…

- Да не хочу я к Сестрам, Джейме-дурак! – заорала она и топнула ножкой в новом башмачке. – Ты даже хуже мамы, та меня всегда рядила в тряпье, боялась, что кто позавидует моей красе…

Или испортит ее, подумал он, однако вслух такое говорить – ребенку - было не обязательно.

- Видишь? Мама волновалась о тебе. А теперь о тебе некому заботиться. Мелле, послушай меня… Ты еще дитя… - К тому же, пьяное, подумал он и опять проглотил эти мысли с горькой слюной. - Ты не знаешь, что это за люди. Быть может, они злодеи…

- А быть может, и нет! Так я и умру здесь, в шахтах, буду кашлять синей пылью, как мама?! Или буду работать на Молчаливых Сестер, как рабыня?

Это был горький упрек, не Джейме, конечно, адресованный, и все же – горький, правдивый.

- А другие девочки будут петь, танцевать, все дни проводить в прекрасном дворце! – не унималась Мелле.

Нет никакого дворца, устало подумал он. Для вас, детей из грязной деревеньки в предгорьях? Нет, и никогда не было.

- Что за другие девочки? – спросил он, чтобы она немного успокоилась.

Мелле рассказала ему, что люди, которые пришли к Хаану с ярмарки, хотели забрать еще детей – нескольких мальчиков и полдюжины девочек. Он еще допросил ее, стараясь выудить побольше сведений, и Мелле, уже засыпая, пробормотала несколько имен.

Он вздрогнул, хотя она этого и не заметила. Дети, о которых она говорила, все были младшее нее – от трех до восьми весен, и у всех у них родители были так бедны или загнаны в такие долги, что, право же…

- Отчего вы не говорили с ними? – на следующий день спросила его Сестра-настоятельница, и, видя, что он молчит в растерянности, сама ответила. – Впрочем, не стоило. Крестьяне полагают за большое счастье продать детей в бордель. Это не новость в здешних краях.

Она посидела, передвигая по своему большому столу какие-то книги в растрепанных переплетах и бутылочки с лечебными снадобьями.

- Полагаю, и ни в каких не новость. А вы? Вам-то отчего захотелось вмешаться?

Джейме искоса взглянул на нее. Это была статная, но изможденная женщина с загорелым и некрасивым лицом. Ей могло быть полсотни лет – могло быть и больше, из-за ее платка трудно было судить. Он посмотрел на тарелку с супом, которую только что прикончил, не стыдясь своей жадности, на крошки хлеба рядом с ней, потом смахнул их себе в деревянную ладонь и, так же без всякого стеснения, забросил себе в рот. Молчаливая Сестра только тонко улыбнулась.

- Я не хотел, чтобы Мелле с ними пошла. Другие девочки… я, правду сказать, их толком не знал. Эту – узнал… немного.

Губы у прислужницы богов презрительно скривились, и Джейме торопливо прибавил:

- Не в том же смысле, Сестра. Ей и дюжины весен не исполнилось!

- Я ничего не говорила. Мужчины – зверье, вот и все, что я могла бы ответить или подумать… Звери не разбирают, на кого взобраться или кого сожрать, коли уж им затеялось. Живут своими законами, и законы их очень просты: прав тот, кто силен. Но я вижу, что вы не лжете. Вы не из таких. И, раз уж я взялась гадать по вашему виду. Вы благородной крови, ведь правда?

- Нет.

- Правда, правда, - она покачала головой. – У вас особенная манера говорить и… Смотреть. И держитесь вы как лорд, не как батрак. Бесстрашно. Глядите людям в глаза. Хотя порой это граничит с глупостью, особенно в вашем положении. Что вас привело в наши края? Они забыты всеми и отданы на растерзание купцам, изготовителям поддельных драгоценностей - да скупщикам живого товара. И то сказать, скоро и этим негодяям некем будет тут поживиться. Дети рождаются изуродованными…

Настал его черед вздрогнуть и скривиться.

- А те немногие, кто нет, подрастая, сгибаются от горестей и тяжелой работы, становятся как маленькие старички или калеки. Кто-то на вашем месте посчитал бы, что этой вашей Мелле повезло.

- Нет, - он качнул головой. – Нет. И разве не для того вы и призваны, Сестра?

Она удивленно вскинула брови:

- Мы помогаем лишь тем, кто сам об этом просит. Спросите у девочки, желает ли она идти к нам в обитель?

- Она ребенок! Она еще не умеет судить. Всегда голодный, избиваемый родственниками, наивный ребенок. Безо всякой обязанности отличить добро от зла. И все же зла в ней нет. Еще – нет… Она невинна.

- А потом это ваше невинное дитя попросту сбежит от нас, еще, чего доброго, и прихватив нечто, что сочтет ценным. Я не вчера родилась на свет, мой дорогой лорд…

- Синяя Рука. Можете так меня называть. Имя все равно ничего не скажет.

- Так вот, лорд Синяя Рука, послушайте же: и не в первый раз нас призывают спасти тех, кто, возможно, спасен быть не хочет.

- Разве не в ваших силах ее убедить?

Женщина отвернулась, затем встала и подошла к узкому, как бойница, окошку, заложив ладони за спину. Она сутулилась, но даже и тогда была заметна ее благородная стать. Лорда она во мне разглядела не просто так, подумал Джейме. Сама не из простых.

- А вы пытались когда-нибудь удержать с собою рядом человека, который не верит вам, не доверяет вам, ни во что не ставит вас, да при том еще и боится?

Джейме опустил голову.

- Наверняка пытались, такова уж участь высокородных господ. Рано или поздно вступаешь в такие споры, которые выиграть можно лишь силой. Беда в том, что с девочками сила эта будет неправедна и… попросту невозможна.

- Если вы дадите им вдоволь еды… - начал он упрямо.

- Они не звери, - прикрикнула на него Сестра, - они люди, такие же, как вы и я! Приручать их, будто диких степных волчат – увольте. Еще посоветуйте на привязь посадить!

- Что же мне делать? – почти умоляюще спросил он. – Может быть, вы знаете еще кого-то, кто здесь мне мог бы…

Она посмотрела через плечо, тяжело вздохнув.

- Мужчины. Куда вы вечно торопитесь со своими рассужденьями? Разве я отказала вам?

- Но я решил, что, - смутился Джейме. Он зачем-то опять уставился в пустую тарелку, и сестра перехватила этот взгляд. – Что вы не желаете впутывать себя в это дело.

- Я так не сказала. Лишь привела вам кое-какие доводы, которые вам, вероятно, по прямоте вашей натуры, не приходили на ум.

- Приходили, - обиженно буркнул он. – А ежели бы и не пришли? Я не знаю, как поступать с детьми. Не знаю, чего от них ждать… Это правда.

- Нет? Не знаете? Отчего так?

- Детей у меня… нет. Никогда не было.

Он замолчал, а потом, после мучительной паузы, только отвернулся - продолжать не стал. Сестра печально усмехнулась, распознав в его словах если не ложь, то какую-то мучительную и скверную полуправду.

- Поешьте прежде, чем уйти. Пока будете ужинать со мной, договоримся о важном. И запомните: ни одну из этих жизней я на себя не возьму, пока ножка их не переступит за ворота моей обители. Как только они уйдут – или же еще не войдут – с меня более спроса не ждите.

Возвращаясь в деревню, он обернулся. Дом Матери, или, скорее, цитадель, стоял на крутом утесе, отделенный от горного хребта настоящей пропастью, через которую был перекинут веревочный мост с деревянными планками. Мостик тот раскачивался от ветров, которые, ударяясь о стены ущелья, крутились невидимыми дугами, подобно тому, как змея кусает себя за хвост. Островерхие крыши темно-красной черепицы едва проглядывали над верхушками вековых сосен. Это было уединенное место, хорошее место, решил Джейме.

На следующий день Мелле, уже пришедшая в себя после своего первого (он надеялся, что и последнего в жизни) тяжелого похмелья, сидела в его хижине и дулась, как мышь на крупу. Она ворчала, что Джейме ее ненавидит и завидует ее блестящей будущности, которая ведь была совсем рядом – на ярмарках и в каких-то прекрасных богатых городах.

Он напоил ее настоем из мяты и мелиссы, стараясь быть терпеливым и все разъяснять, не повышая голоса. Что было очень тяжело. Во всей этой истории самым трудным было, пожалуй, не начать орать на девчонку и не надавать ей тумаков. Упрямые создания! – думал Джейме, с тоской вспоминая другую упрямую, как ослица, и такую же убежденную в своей правоте, девку.

- Ты можешь стать кем угодно, - сказал он Мелле. – Лучше, выше себя сегодняшней. Подумай об этом. Сестры выучат тебя читать и писать, и складно говорить, и ты…

- Я и так складно говорю! – буркнула Мелле. – Тетки мои вечно ворчат, что меня не заткнуть. А люди в шахтах жаловались Хаану, что я трещу, будто канарейка. Но я же, только хотела же… им рассказать…

- Ты говоришь, как деревенщина, - в раздражении оборвал он ее. – Любой в городе над тобой посмеется. А, посмеявшись, захочет обидеть.

- Можно ведь рта вовсе не раскрывать.

- Это еще что за идеи?!

- Господин Хаан сказал мне. Что девушке моих лет надлежит молчать и улыбаться, тогда она всякому станет по сердцу.

- Чушь. Будешь молчать – примут за полоумную или дурочку. Таковую вообще всякий оскорбит, обесчестит. Послушай. Не обязательно гнуть спину в шахтах, но ведь вовсе и не обязательно продаваться за медовые орешки пришлому сброду. Ведь ты умна, я вижу это по тебе. Очень умна, сообразительна и в самом деле быстра на язык, так отчего тебе не попробовать стать еще умнее? Мой брат всегда говорит, что ум – точно меч, его можно отточить так, что ты сумеешь им сразиться с любою трудностью на своем пути. А человек, который лишен всякого оружия, будь то сила или разум, он лишь… добыча. Но ты не добыча, Мелле.

Его страстная речь не произвела на нее особенного впечатления. Тогда он решился на иное:

- Знаешь ли, в наши дни девицам даже в Цитадели позволено учиться. В самом Староместе! Они могут прочесть множество книг и стать так умны, так прозорливы. Ежели бы в прежние времена могло быть так, думаешь, стали бы они служить в этих стыдных домах?

- Быть богатыми и красивыми вовсе не стыдно, Джейме, - проговорила Мелле с горечью. – Это не стыдно, это прекрасно!

- Это нехорошо, коли богатство отдают за красоту, или же наоборот. И в подобном случае часто оканчивается чем-то дрянным…

Он подумал о Беони, ему стало грустно, но вся история теперь показалась далекой, будто случилась много лет назад. Вся его жизнь в Кастерли Рок приобрела этот странный флер. А другие события и другие люди, напротив, словно бы приблизились – или никогда по-настоящему от него не уходили. Но это причиняло лишь боль. Впрочем, к боли в последнее время он был постоянно готов. Порой даже изумлялся, если она ненадолго исчезала.

- Теперь не только выучиться в Цитадели можно, теперь девица и рыцарем может стать, - сказал он быстро.

Тут бы ему было прикусить язык, но Мелле странно заинтересовалась.

- Это как? Как Тартская Дева, что ли? Слышал ты о такой?

Он вздрогнул.

- Да, - ответил он после паузы. – Да, верно. Ты можешь стать такою же, как и она. Она училась быть рыцарем, стремилась к тому, и вот… а потом, перед битвой с Белыми Ходоками, ее посвятили в рыцари, ибо сочли достойной. Она… думаю, она всегда была этого достойна, как никто.

- Верно. Она была целомудренна, умна, честна, отважна! И вдобавок ужасно красива. Слышала я песню о ней. Но она, говорят, давно погибла. Умерла она от раны, полученной в том бою! Ее сердце проткнули ледяным копьем.

И не то, чтоб далеко от правды. Нет, не в части про «умерла». А в том, что ее сердце… Джейме вздохнул:

- Неправда. Я ее потом видел собственными глазами. Издали, - торопливо прибавил он, когда Мелле подняла к нему изумленное, радостное лицо. – Она была все так же хороша собой, и статная, как настоящий рыцарь. В своих превосходных доспехах, счастливая, вся светилась от счастья… она праздновала победу, как и все остальные герои той битвы. Она была так хороша, что все поворачивались, когда она входила, вставали с мест, и все воины готовы были опуститься пред ней на колени, так восхищались ею. Все любили ее, не было человека, который бы не был ею очарован. Даже жестокая Королева Севера любила ее. Даже уродливый, бесстрастный палач Пес Клиган. Даже маленькая волчица Арья Старк, которую заковали в броню безжалостности и обучили где-то в Браавосе, в Гильдии безликих убийц. Даже…

Он заткнулся, внезапно поняв, что его губы прыгали и тряслись, словно бы внутри его созревал и рвался наружу какой-то не то плач, не то стон. Словно это ЕГО сердце проткнули тем легендарным ледяным копьем из дурацкой южной песни.

Сделал вид, что страшно занят, переставляя тарелки на колченогом столе.

- Видел ее? Ты-ы?! В самом деле? Да ведь ты просто батрак! Весь всклокоченный, старый! И как тебе только позволили! Ах, как же тебе, должно быть, повезло! А правда, что у нее синие, как сапфиры, глаза?!

- Только не как фальшивки, которые тут выпекают наши стеклодувы. Нет. Настоящие сапфиры, глаза ее сверкали, как синие звезды.

- И волосы, точно снег? Светлые? Как у девы Таргариен, неправедной королевы драконов? А правда, что ради той битвы синеокая дева-рыцарь отрезала свои косы и бинтовала грудь, чтобы ее приняли за воина-мужчину, ну, чтобы добраться до Короля Ночи?! Ведь ему колдуны-провидцы из страны льда предсказали гибель от руки невинной девицы.

- Волосы ее… Да. Только как снег на горной вершине, такой чистый и светлый, который солнце румянит. Да. Золотые. Очень красивые. И она никогда не носила косы, должно быть, считала, что так ей сподручнее участвовать в битвах и поединках, но… она все равно была так же прекрасна, как если бы… если бы…

Луч солнца прикоснулся к твоей душе после самой страшной ночи, подумал он.

Стало тоскливо, под ребрами что-то ныло, точно его там пинали.

Что же касается ее груди, подумал Джейме вдруг, со слабой ухмылкой, то и бинтовать было нечего. А все же эти титьки были несравненны: нежны, невинны, скромны, как первый весенний цветок, но ведь таковой всегда – и самый желанный? Шелк и бутоны, проклятый шелк белой кожи, сладкий, податливый и ласковый шелк, да провались оно все в Пекло…

Ему стало мерзко от самого себя, от того, что даже чудесные, исцеляющие душу воспоминания он измарал похотливыми мыслишками.

Мелле всей этой его душевной борьбы не замечала.

И то сказать, она была слишком увлечена, вспоминая, очевидно, какие-то особенно ей нравившиеся ярмарочные баллады. И отчаянно завидуя ему, как если бы вдруг выяснилось, что этот грязный, бедный, однорукий Джейме-дурак побывал в настоящей сказке.

- Как же ты удачлив. А дракона ты видел? И как это тебе так свезло?!

- Просто оказался в те дни в тех краях… - пробормотал он, не желая длить свою ложь. Ему было стыдно лгать Мелле – отчего-то именно ей. – Драконов я тоже вообще-то видал.

Он рассказал ей, по возможности избегая подробностей о себе, как выглядели чудища, и как драконы сразились с наступающей ночью – все это было Мелле очень интересно. В конце дня она так и осталась в его хижине. Странным образом его побасенки, а особенно рассказ о встрече с Бриенной – завоевали ее доверие.

Ободрившись, наутро Джейме отправился за другими детьми.

Однако мало что ему удалось: многие из родителей были уже настроены решительно, заранее поделили меж собой золото, обещанное скупщиками детей: и он едва унес ноги.

Наконец, собрать ему удалось лишь пятерых, считая старшую – Мелле. Были еще две девочки – сестры-погодки шести и семи лет, за которыми присматривала выжившая из ума бабка. Эта полуслепая карга, наверное, даже не заметила, как он увел девчонок со двора.

И двое мальчиков, одному три года, он даже говорил еще плохо, а второй - ровесник Мелле, только куда медленнее ее, и весьма туго соображавший. Прикормив их остатками хлеба, что у него были, посулами еды и прочим, к ночи Джейме собрал свой маленький отряд.

Лошадь он выкупил у кузнеца за четыре монеты: отдал все, что было. Это кривое, кособокое и тощее, как скелет, чудовище вряд ли смогло бы выдержать вес взрослого мужчины. Под покровом темноты он накрыл ее попоной, посадил на нее младших и Мелле: и повел к горной дороге. Лошадь ступала медленно, но шла послушно, мальчик, шагавший рядом с Джейме, ее уговаривал тихим, дрожащим голоском. Джейме все время оборачивался и вздохнул с облегчением лишь когда тракт сделал поворот, и огни деревни, тусклые и угрюмые, как болотные сполохи, скрылись из вида.

Некоторое время шли молча. Потом малыши, напуганные ночными звуками в лесу, холодом, темнотой и всем прочим, начали хныкать. Мелле отважно принялась их уговаривать. Она обещала им золотые платьица, медовые орешки, книги с картинками, а потом, отчаявшись, объявила:

- Да знаете ли вы, куда мы отправляемся?! Мы скоро все станем рыцарями! Вот! Все!

И мелкие плаксы изумленно примолкли, зашмыгали мокрыми носами.

Джейме скривился, радуясь, что во тьме дети не могли разобрать его лица. Но ему пришлось прийти девочке на помощь.

Он показал детям свой меч, спрятанный в рогожку, перевязанный грязными веревками. Вытащил Вдовий Плач из укрытых ножен, и валирийская сталь заблестела в лучах луны:

- Смотрите. Такие мечи всем дадут, кто согласится остаться в обители, а потом поступит в рыцари.

Вспомнил он об Эйрике, и сердце его сжалось.

На малолетний отряд меч произвел чарующее впечатление. Они совсем перестали плакать, даже рты пораскрывали.

У моста через пропасть он остановился. Мелле ахнула, слушая, как скрипят доски, раскачиваясь от ветра, что отчаянно завывал внизу, в ущелье.

- Ничего не бойтесь, - сказал Джейме. – Я буду с вами. Иди-ка сюда. Полезай за спину, держись крепко за мою шею.

Он взял одну девочку на руки, а другую посадил себе за спину. Мелле подняла малыша на руки.

- Вниз не глядите, ступайте впереди меня, чтобы я замыкал.

Они все как-то разом, включая старшего мальчишку, заныли, заголосили протяжно. Остановились, как вкопанные. И вдруг на другой стороне ущелья вспыхнули огни. Джейме разглядел нескольких Сестер, что приближались, в руках у них были светильники. Сестры прошли через мост: быстрые, ловкие, бесшумные, словно призраки в серых одеждах - и начали уговаривать детей тихими, ласковыми голосами. Ношу у него забрали.

Вскоре все перебрались на другую сторону. Джейме шел, замыкая процессию.

Из ворот вышла женщина, с которой он говорил прежде. По крайней мере, подумал он, несмотря на ее обещание не отвечать за тех, кто находился вне обители – ей хватило доброты встретить детей. Она заговорила с детьми, рассматривала их внимательно и цепко, потом повернулась к нему.

Он с благодарностью и облегчением ей кивнул, а затем поклонился. Тело его еще помнило этот ритуал, настоящего рыцарского поклона, и это отчего-то Джейме обрадовало.

Улыбка, быстрая и печальная - в темноте мелькнула полоска крепких зубов:

- Я так и знала, что вы вернетесь. Упрямства вам не занимать, сир Синяя Рука. Эй! Ведите их в столовый зал, пусть поедят как следует. Ох, а грязные какие…

Сестры повели ребятишек в растворенные ворота.

- Упрямства, но не ума, благородный рыцарь, - она вновь повернулась к Джейме. – Что теперь будет?

- Со мной?

- Ну, сюда-то никто не сунется. Мост мы отвязываем, если на сердце становится неспокойно. Да. С вами. Вы отобрали у похитителей детей ценный товар. Старшая девочка, хоть и не хороша собой, а все же, как я заметила, в самом деле умна, невинна и открыта. Маленькие дети? Их ценят в борделях очень высоко… Мальчики же всегда пользовались спросом у особенного склада негодяев.

- Я не выбирал, - буркнул он с неохотой. – Взял, кого смог.

- Это было смело и… Никогда ко мне из этой деревеньки не приходили люди, подобные вам.

Она сложила руки перед собой, бросила острый взгляд на меч у его пояса:

- Вы вооружились. Ждали погоню?

- На всякий случай.

- Разумно.

Оба помолчали.

- Не возвращайтесь, - вдруг сказала она. – Не возвращайтесь, вас убьют и, вероятно, самым болезненным и диким способом.

- Идти мне некуда.

- Всегда есть, куда, - тихо возразила она. – Не возвращайтесь, я вас молю.

- Там… остались люди… которые, как мне показалось, пришли в сомнение, и потому я рассчитывал…

Джейме запнулся. Да, он рассчитывал, что сумеет отвести к Сестрам еще хоть немногих детей, после того как потолкует с крестьянами снова. Может, кое с кем придется заговорить на другом языке. Кого-то сможет и припугнуть, сила в нем еще оставалась.

- Нет. Не вздумайте. Я говорю серьезно. И не потому, что не приняла бы других. Но… Нет, я умоляю вас. Идите своей дорогой. Все время на восток, и вы минуете горные тропы, окажетесь в Дорне. В Дорне вольному воля, бескрайние степи, безграничные морские берега, где никто не станет ни искать вас, ни принуждать… К чему бы то ни было. Если же это не прельщает? Поступите на службу в Звездопаде, наймитесь в отряды в Марках. Перед вами открыты все пути, но, ради милости Матери, не возвращайтесь в эти прогнившие шахты… ведь вы исполнили свой долг.

Когда он подошел к деревне, ведя свою несчастную клячу под уздцы, дорогу ему перегородили стражники. Его привели в поместье Хаана, и к этому моменту на лице его уже наливались тяжелой кровью несколько синяков.

Это, впрочем, были пустяки. Другое дело, что меч его опять отобрали, ах, следовало быть поумнее и оставить его в укромном месте, отправляясь в дорогу.

Хаан сидел за накрытым столом, перед ним истекала жиром огромная, зажаренная до золотой корочки курица. У Джейме в животе неприлично заурчало.

- Где ты шлялся? – спросил управляющий, не поднимая на него взгляд. Он возился с пирогами и краюхами, отламывал себе, бросал куски в тарелку.

- Дело мое.

- Дело твое, - эхом откликнулся Хаан. – Где дети?

- Какие?

Стражник шагнул к нему и коротко ударил дубинкой с железным наконечником – прямо в живот. Джейме согнулся пополам, хватая ртом воздух.

- Ах ты ублюдок несчастный, - с сожалением проговорил Хаан. – Где они? Ты что натворил?

- Я их убил, - сказал Джейме, когда немного продышался и выпрямился. – Закопал тела в лесу. Хотите, я вас отведу на их могилки?

Тут, наконец, Хаан проявил слабый интерес. Поднял глаза от своего пиршества. Обвел Джейме полным горькой печали взором:

- В самом деле?

Казалось, он ничуть не был удивлен.

- Ну-ка, парни, покажите-ка ему, - начал он вялым, безжизненным тоном.

Джейме увернулся от следующего удара, проскользнул под локтем неуклюжей деревенщины – люди тут воевать не умели, только бить беззащитных могли. Он ударил стражника между лопаток, тот согнулся пополам, Джейме сбил шлем с его головы и ударил своей деревянной рукой в висок. Следующего он прикончил собственным мечом, выхваченным у первого. Мелькнула сталь, прошила воздух с нежным тихим свистом, стол перед Хааном укрыло алым полотнищем крови. Джейме обернулся и снес голову еще одному, а четвертого толкнул локтем в живот, выставил ногу, и тот повалился на пол, громыхая неуклюжими, плохо подогнанными латами. Джейме заколол его, высоко подняв меч и воткнув его в спину несчастного. Кровь потекла по темному дереву пола.

Хаан начал подниматься из-за стола, видимо, находясь в некотором (легко объяснимом, конечно) оцепенении. Все происходило ловко и быстро. Джейме и сам от себя такой прыти не ждал, но счел, что удача вернулась к нему. Убивать деревенских оказалось так нетрудно! Он мельком подумал об Улыбающемся Рыцаре: да, определенно, в таких убийствах тоже была своего рода сладость. Он сунул меч в ножны и пошел на хозяина, криво, несуразно улыбаясь. Схватил за горло деревянной рукой, слегка приподнял. Обернулся, пока Хаан хрипел и цеплялся за его локоть. Потом вытащил из мокрых пальцев управляющего нож, который Хаан как раз занес над жареной птицей. И провел им под толстым, как перина, двойным подбородком.

- Валирийской стали не заслужил, жирная ты скотина, - сообщил ему Джейме. – Сдохнешь как свинья на убое. Ты мне никогда не нравился.

Затем он отпустил беднягу.

Хаан повалился к его ногам, он хрипел и бился, кровь тонкой струйкой, звеня, летела на грязные сапоги батрака.

Джейме огляделся. Он ни о чем в этот момент не думал. Вообще ни о чем особенном. Мысли его текли равнодушно и медленно, пустые, никчемные, под стать вялым словам покойного Хаана.

Разломив хлеб, он наклонился к птице, оторвал крыло и начал есть, почти давился от сладости сочного, жирного мяса. Сок потек по его бороде, Джейме рассеяно вытер его рукавом.

Он весьма одичал в этом краю, весьма, подумалось ему: и он засмеялся. Обозлился, отупел душой и вообще утратил всяческие манеры. Напрасно Молчаливая Сестра признала в нем лорда, теперь в нем почти ничего благородного не осталось, одни только вечный голод, тупая хитрость да неуемная жестокость.

В эдаком разбойничьем виде – сидящим за накрытым столом, посреди алых луж и медного запаха остывающей крови, жующим мясо и запивающим его вином – Джейме Ланнистера и застали торговцы детьми.

Джейме при явлении негодяев как раз сунул в рот тонкую лучину, чтобы почистить зубы на манер того, как это любил делать его приятель, Бронн Черноводный.

Прежде, чем его скрутили, он убил двоих, но то были люди опытные и ловкие, совсем не деревенский сброд. Сброд высшего порядка, так скажем.

Когда его били, причем лицо его встречалось со столом с неприятными звуками и с отвратительной частотой – он думал о том, что скоро умрет. Наконец-то. Наконец-то. Хорошо бы.

С десятым ударом нос ему поломали и, казалось, затолкали внутрь черепа, так стало больно. Рот его был заполнен кровью и, все еще странно восхитительным, но и странно тошнотворным, вкусом жареной на вертеле курятины с шафранной подливой.

Больше он никогда в жизни не сможет есть шафран.

Так он подумал, почти хихикнув. Потом Джейме потерял сознание.

Хотя надежда отправиться отсюда в более интересные края (например, в Пекло, где… о, он не сомневался, его поджидала до предела разгневанная сестрица) была чрезвычайно велика, ей не суждено оказалось сбыться. Чтобы дознаться, куда он отвел детей, его выволокли во двор и облили ледяной водой. Наступала зима, так что Джейме, хотя и трясся потом от холода, но от таких приключений и правда живо пришел в себя.

Его раздели, связали ему руки за спиной, стянули локти ремнем и принялись макать головой в помойную лохань. Это было омерзительно, а самое главное – неуместно, потому что приятная заполненность в желудке вскоре уступила место ноющей пустоте. Его вырвало несколько раз подряд.

На шею ему накинули удавку, и один из разбойников ее то затягивал, то ослаблял, тем самым то отправлял Джейме в чистую, спокойную, как снег, пустоту – то безжалостно выдергивал обратно, в воняющий боги ведают, чем (ну, хорошо, попросту - кровью, нечистотами и его собственной рвотой) мир. Эта пытка, пожалуй, и могла бы ему развязать язык – так было мучительно возвращаться, хватая ртом воздух и умоляя своих истязателей остановиться, если бы он не думал все время: эй, ну же, сир Джейме, Золотой Лев, лорд-протектор Запада, потерпи. Еще два или три раза, и ты точно отправишься к сестре.

Тогда и палачи сообразили, что так делу не помочь. Время подбиралось к рассвету, а толку от их пыхтящих и гневных усилий не было. Уже сбежались во двор поместья зеваки, даже детей и старух привели – посмотреть, как пытают убийцу Хаана и девочек (Джейме по-прежнему твердо настаивал на своей версии событий, хотя торговцы ему ни на миг, кажется, не поверили).

Чем его только не угощали перед рассветом – недаром это время называют самым темным часом, так для него и случилось. Его прижигали раскаленными прутами, топтали ему пальцы - и ногами, и камнями, топили, душили, рвали ему волосы, били его кнутом и плетью и вырезали полосы кожи с его спины. Однако, спустя какое-то время он начал с ужасом понимать – эти ребята, хотя и отличались изрядным воображением, но были куда аккуратней и искусней иных своих собратьев, навроде Кровавых Скоморохов.

Дело было в том, что ни одна из опробованных на нем пыток не могла отправить его к праотцам (в его случае к Серсее, конечно же, к Серсее, больше ему и правда было некуда и не к кому отсюда бежать). Истязания причиняли ему кошмарную боль, но всегда держали на тонкой границе яви и беспамятства. А еще оставляли его целым, относительно невредимым. Кишки ему не разматывали, глаза не выдавливали и на кол не садили. Даже кости его щадили.

Когда это, наконец, до него дошло – Джейме по-настоящему испугался. Все это означало одно: они намерены продолжать долго. Быть может, очень и очень долго. Покуда он не начнет умолять убить его, прикончить, отпустить с миром за Завесу тьмы: и, возможно, именно смерть в итоге станет наградой за признание.

Его молчание, впрочем, сослужило ему хорошую службу. Поскольку Хаан был мертв, слуги его и солдаты – в страхе за свои шкуры – сбежали. Пришедшие во двор крестьяне своими глазами могли видеть, что за люди собирались купить у них детей – и постепенно по толпе побежал нехороший шепоток. А потом и ропот негодования.

Раздались проклятия, крики, плач. Детей постепенно уводили, чтобы спрятать от таких бесстыжих, безжалостных истязателей подальше. Это хорошо, подумал он. Есть во всем и хорошая сторона, да, совершенно во всем, включая его бесконечные и позорные пытки.

Когда солнце взошло, Джейме, привязанного к тяжелому бревну, как раз собирались клеймить его же собственным мечом, раскаленным в жаровне. Судя по насмешливым разговорам вокруг, меч, возможно, вошел бы в такие места в его теле, куда заходить вообще не следовало.

С черного хода, да, ужасно неприятно это все, подумал он в досаде. Стыдно и отвратительно. Рыцарь не должен попадать в такие истории, пусть и разжалованный. Серсея… опять-таки, она будет страшно недовольна его бесчестьем.

И ради чего, скажет она своим обычным недовольным голоском, капризным и жестоким, но, как всегда, при разговоре с ним, с ноткой нежности.

Ради чего ты позволил им так над тобою глумиться? Ради немытых, глупых и уродливых крестьянских детей?

Какой позор для всех Ланнистеров.

Он не был уверен, что они на это не пойдут – его мучители устали и, возможно, им захотелось от несчастного, наконец, избавиться. Все равно толку ведь не было. Он мычал, стонал, захлебывался слезами – но на том его красноречие и оканчивалось.

Тут крестьяне и разволновались. А торговцы вскоре поняли, что заходят уж слишком далеко. Кто-то из пыточных дел мастеров подошел к Джейме, пнул, проверяя, жив ли он еще. А потом, внезапно, на его затылок обрушился удар чего-то тяжелого – и в тот же миг он был счастлив провалиться в небытие.