Глава 11. Бриенна (2/2)
- Несомненно, лучше. Вот бы Артур увидел.
- Я обязательно его сюда свожу. Но ведь нынче мы… Мы… навроде как… женимся?
- Уже третий день, как, - неловко засмеялась она.
- Так я хотел побыть с тобой только вдвоем.
Она молчала, уставившись на него, не зная, что подобает в таком случае ответить. Тормунд засопел, по своему обыкновению, как и всегда, если чувствовал неловкость. Бриенна стояла, опустив руки, не сводя с него взгляда. В конце концов она решилась:
- Вот… мы вдвоем. И чего бы ты желал?
Он посмотрел ей в лицо с отчаянной храбростью – но и в каком-то ребяческом смятении. Брови его встали домиком:
- Я?..
- Всегда так складно обо всем трещал, а теперь вдруг растерялся.
Тормунд облизнул губу:
- Так ведь по-другому было.
- Ничего не изменилось.
- Верно, - хрипло пробормотал он. – Верно, это я… я изменился.
- Хорошо, - Бриенна уставилась себе под ноги. – Я скажу. Хочу, чтобы ты обнял меня, поцеловал, никогда бы не оставлял меня. Вот как я хочу.
Молчание. Она вскинула взгляд и увидела, что Тормунд расстегивает крючки на своей дорожной куртке. Снизу вверх, очень медленно, почти неловко, растягивая каждое мгновение.
- Это все будет. И более чем, - севшим голосом пообещал он.
- Я хочу, чтобы ты любил меня, всем сердцем, всегда, так, как я тебя люблю, - Бриенна нащупала шнуровку ворота на своем простом, безыскусном платье – и вдруг поняла, для чего оно было сшито таким. Платье можно было снять лишь парой движений.
- Я люблю тебя, Бриенна. Пусть видят все боги, твои и мои, я так никого… Никогда.
Тишина, в которой, ей показалось, она слышала лишь стук своего сердца. Да рокот дальних струй в реке, что катились с шипением по горячим камням.
- Никогда, - твердо повторил Тормунд, стягивая куртку. – Так сильно, и из всех на свете, я лишь тебя люблю, веришь ли, нет ли…
- Верю, - она опустила руку, и, ослабленный, край ее ворота упал с плеча. Она повела плечом, и ткань скользнула еще ниже.
Тормунд издал пораженный вздох, когда платье упало на пол. Под ним ничегошеньки не было, но Бриенне вдруг это стало так приятно. Ее муж пошел на нее, и она не отступила.
Храбрость эта саму ее удивила. Он поцеловал ее в губы, затем стал покрывать короткими поцелуями лицо, шею, ключицы и плечи. Они обнялись, будто после какой-то долгой разлуки, прижались друг к другу так крепко, что в ее позвонках что-то ныло от сладостного предчувствия. Горячие губы на ее груди, горячие, сухие, лихорадочные прикосновения. Осторожно поцеловав холмик груди, он склонился чуть ниже и прижался ртом к ее соску, потом прихватил губами, зубами – и тотчас отпустил. Бриенна услышала собственный тихий стон.
- Вот, - забормотал Тормунд в какой-то туманной радости, - вот так, говори, прошу, говори, ежели я что не то…
- Не останавливайся. Не прекращай.
Он погладил ее живот, пальцы его скользнули по коже чуть ниже, он почти замурлыкал от удовольствия:
- Шелк, чисто шелк, как сливки, как молоко, как… Ох. Бриенна! Ты что же это со мной творишь!
Она слегка отстранилась, тихо смеясь:
- И всего-то?
Рука его двинулась еще ниже, коснулась ее бедра, межножья, пальцы дотронулись до влажной вздрагивавшей плоти, и сразу прикосновение исчезло:
- Да я же не могу долго продержаться…
- А кто просит? Может, и мне не терпится?
Он хрипло захохотал. Потом стал серьезен, тих:
- Позволишь ли мне?..
- Хм.
Вместо ответа, с пылающим лицом, Тормунд бухнулся перед ней на колени и приник ртом к бугорку между ее ног. Удовольствие стало из легкого, смутного, мимолетного – определенным и тяжелым. Внизу живота у нее напряглось и сладко заныло. А затем стало пульсировать, требуя еще и еще. Тормунд остановился в миг, когда ее почти закачало от наслаждения, рывком поднялся на ноги, стянул рубашку через голову и швырнул ее в сторону. Он облизывался, словно кот, поевший сливок:
- Всегда знал, что на вкус ты… как мед… Пьянит. Ох, как пьянит!
- А ты на вкус… Ты - какой же?
Опять эти удивленно взлетевшие брови. Затем он сгреб ее в объятие:
- А не желаешь попробовать?
Они засмеялись, и в поцелуе она ощутила свой собственный вкус, и это правда пьянило. Они добрались до постели, устроенной в единственной комнате.
В этой спальне, большой, темной, с низким бревенчатым потолком, Бриенна легла на спину и развела ноги, и Тормунд, встав на колени между них, вздыхал и причитал тихонько, почти жалобно. Она не понимала уже, хочется ей смеяться от какого-то искреннего и живого чувства, или же умолять его все закончить, дать ей ухватить это ускользающее удовольствие. Оно соскальзывало мимо нее, словно паутинки между пальцев.
Он вновь стал ее целовать, с головы до ног, лизал ее грудь и живот, целовал ее щиколотки, колени, бедра, прикусывал их с внутренней стороны, так, что, наконец, она оказалась совершенно обезоружена и распалена. Пока все это он с ней проделывал, Тормунд как-то незаметно избавился от остатков одежды. И вдруг, когда взгляд ее, рассеянный, потерянный, блуждал по потолку, он все прекратил, отодвинулся и сказал:
- Бриенна. Прошу, погляди на меня. Посмотри на меня. Увидь меня.
Это звучало почти мольбой. Она поднялась на локте и осторожно, стыдливо посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц.
- Я… уж очень велик, говорят. Так я не хочу, чтобы… чтобы…
Он выпрямился, стоя на коленях между ее бедер. Бриенна перевела взгляд с его широкой, крепкой груди, осыпанной рыжими веснушками – ниже, на дорожку темно-рыжих волос внизу его живота – и еще ниже. Может, она издала пораженный вздох, или что-то в ее лице и дыхании изменилось. Она начала инстинктивно сводить колени вместе, они ударили его по плечам, Тормунд вздрогнул, застыл, будто животное, пойманное в капкан.
Тишина. Кровь колотилась у нее в ушах. Член его был в самом деле огромен. Она прежде никогда таких не видала: впрочем, и видала-то на своем веку немногое, тотчас насмешливо подумалось ей. Поразило ее, как он был широк, бесстыдно большой, багровый, такой, что впору и правда на медведицах жениться… Или великаншу какую порадовать.
Все это как-то разом мелькнуло в ее мыслях, вызвав еще больше смущения.
- Не хочу, чтобы ты, - все бубнил Тормунд, внимательно вглядываясь в ее лицо, - чтобы ты… чтобы тебе было… Чтобы я, да чтобы я тебе плохо сделал, я не таков, я не таков, Бриенна! Ну… что же молчишь?..
Она нахмурилась:
- Не то, чтобы… мне есть, с чем сравнить.
- Я не о том. Я не о нем. И не о себе даже. Я о тебе!
Бриенна осторожно развела колени:
- Не верю, что причинишь мне хоть каплю плохого.
- Никогда. Нет, ни за что, никогда.
- Так прошу… хоть каплю хорошего, - она ободряюще улыбнулась.
Да, она испугалась, это было правдой.
На миг вспомнилось, как больно было – с Джейме Ланнистером в самый первый раз, и на родильном ложе, и вся боль тех минут словно бы вернулась неким призраком, даже не боль, а воспоминание о ней, всегда превращенное в предчувствие. Это происходило с ней помимо воли.
И все же ей овладела какая-то нежность к Тормунду, к его смятенным извинениям, сбивчивым обещаниям. В них она слышала столько любви, столько готовности открыться, столько заботы – сколько никогда и ни от кого еще не получала. И все это словно затопило ее с головой, очистило, отмыло от всякого стыда и страха.
Он принялся покрывать ее поцелуями, сначала легкими, почти извиняющимися, но они становились все крепче, иногда он прихватывал ее кожу зубами, сразу же отпускал, ласкал языком, горячим и сильным, крепко и как-то по-мужски беспардонно. Она отвечала ему стонами и бессвязными восклицаниями и, когда уже готова была взмолиться, Тормунд вошел в нее, сначала осторожно, на секунду или две, и тотчас оставил ее в покое. Бриенна беспокойно заметалась, поднимаясь и опускаясь, в яростном, животном ритме. Он провел членом по ее раскрывшимся лепесткам, засмеялся: и отпрянул.
- Пожалуйста!..
- Скажи, чего хочешь.
- Войди, прошу, возьми…
Она всхлипнула и прижала ладонь к губам. Очень нежно он склонился над ней и отвел ее пальцы от рта. Вместо них ее губ касался теперь его горячий, оказавшийся, о, столь умелым, столь желанным, рот. Бриенна зажмурилась, когда вновь он вступил во владение – и опять отступил. Между ног ее было влажно, горячо. И опять он вошел – и опять отодвинулся, доводя ее до исступления. Она готова была теперь поймать его, насадиться на него, все внутри трепетало и вздрагивало от сладкого бесстыдства. Член его был огромен, но это обстоятельство делало все только острее и ярче, будто бы даже раскаляло ее изнутри ноющим, победительным, властным желанием.
Казалось, только в этом разгадка всего, тайное открытие, торжество жизни, некий все разрешающий элемент. Тормунд ее помучил еще немного – и сам помучился, судя по его невнятным восклицаниям, и, в конце концов сдался. И она сдалась, с таким огромным облегчением. Он вдвинулся в нее на всю длину, во всей свой роскошной тяжести. Покрывая ее тело поцелуями, то нежными, то горячими и неистовыми, он начал двигаться, все быстрее и быстрее.
Ей не было больно, вот что ее поразило, и от этого открытия также стало легко, в голове было пусто, бессвязно, одновременно смятенно и бестревожно. Они двигались в одном, слитом и быстром, нарастающем темпе, это вечный танец, из деликатного, изящно-порочного действа, превратился в быструю и неистовую пляску, звериное исступление. Соединенность плоти стала чем-то определенным, переросла их двоих, превратила их в единое существо. Несколько быстрых движений – и у Бриенны закололо под языком и лоно восхитительно запульсировало, облегая его еще крепче, спина ее выгнулась дугой, она закричала, отдаваясь, принимая. Обняла своего мужа, не желая его отпускать в бесконечно-короткий миг. Закончила она, почти рыдая в его твердое, теплое плечо. Тормунд охнул – и она поняла, что и он не смог больше сдерживаться. Он забормотал, хрипло, разорванно, как любит ее, как обожает ее, какая она восхитительно-сладкая, невозможно нежная, сладкая, словно цветок, узкая, словно перчатка. Сотни обрывочных непристойных сравнений, несколько коротких, отчаянных рывков вверх и вниз - а затем он вскрикнул и ткнулся лбом в ее ключицу.
Они лежали, не расцепляя объятия, в сонном и мягком удовольствии, что скатывалось теперь волнами, оставляя слабость в коленках и покалывание в позвонках.
- Люблю тебя, - сказал Тормунд, с трудом поднимаясь на локте. – Люблю.
- И я, - она рассмеялась, почти растерянно. – Так сильно. Иди сюда. Ох. Твои волосы…
Она провела пальцами по упавшей вдоль его лица густой, кудрявой пряди:
- Да помнишь ли ты, как выглядит гребешок, Тормунд, любовь моя?
Он виновато ухмыльнулся. Открытость его в это мгновение – детская, невинная и беззащитная - ее поразила в самое сердце и наполнила сладким, бесконечным умилением. Она притянула его лицо к своему и поцеловала кончик хищного, тонкого носа, острую скулу и между бровей.
Он перекатился на спину, оставив ее в коротком опустошении. Так они лежали рядом, лениво сплели пальцы и почти не шевелились. Бриенна чувствовала, как из ее лона сочится капелька семени. Она подумала с коротким изумлением – неужели бывает вот так, так хорошо, так… бестревожно? Ланнистер никогда не дал ей это ощутить, может, и не злому умыслу, попросту не считал это для нее возможным, а для себя – необходимым.
Тормунд вдруг издал рычаще-удивленный и невнятный звук, и она поняла, что он захрапел. Улыбаясь, она обняла его, приткнула лицо в его теплую подмышку – и позволила сну и себя одолеть.
Когда они проснулись, солнце еще стояло высоко, хотя, по углубившимся теням было понятно, что наступает вечер. В золотистом свете они вышли на крыльцо, потягиваясь, зевая, оба в чем мать родила. Тормунд протянул ей полную кружку медовой настойки.
Бриенна сказала:
- Мне никогда не было так хорошо.
Он молчал, глядя перед собой. Потом не без усилия проговорил:
- Я боялся, что испугаю тебя. Боялся, что ты… не… не готова… Не совсем готова.
- Знаешь, пожалуй, и я боялась. Но знала, уверена была, что ты со мной… Поступишь вот так, никак иначе… И я счастлива.
- Правда?
Она погладила его спину, провела пальцем по позвонкам:
- А если приучишь себя волосы чесать частым гребнем, поутру, как и по вечерам, так вовсе буду самой счастливой женой в Застенье.
Он изумленно зафыркал, потом не выдержал, разразился гоготом, вспугнув из осинника стайку каких-то птичек. Взял ее за руку и потянул к подмостку, и, когда, ругаясь и вскрикивая, она вошла в воду вслед за ним, оказалось, что на мелководье вода теплая, словно парное молоко. Они запрыгали по камням, веселясь, словно двое подростков, брызгаясь, оступаясь, ворча и уворачиваясь от брызг.
Потом Тормунд потянул ее к озерцу, окруженному ивами и багульником, туда, где вода била несколькими ключами – и они очутились в горячей ванне, выложенной камнями и мхом. Тут они опять принялись возиться, обнялись, а, когда обнаружилось, что оба вновь распалены, отступать было поздно – да и стоило ли?
Он взял ее прямо в озере. Бриенна опиралась руками на какие-то длинные корни под водой, ноги ее были широко разведены, она оплела ими его крепкие бедра. В какое-то мгновение лицо ее запрокинулось, что-то упало сверху и коснулось ее щеки, скользнуло на обнаженное мокрое плечо. Рот ее был приоткрыт, а глаза закрыты, и, когда она разлепила влажные ресницы, едва она взобралась на вершину удовольствия, а оно все длилось и длилось, растянутое теплой водой, мягкими толчками внизу живота, этой солнечной прохладой вокруг – Бриенна увидела, что над ними раскачиваются алые листья чардрева.
Тонкое, едва пробившее себе дорогу в камнях горячей долины, оно, казалось, вздрагивало и кивало в такт соитию. Белые ветви расчерчивали синее небо над головой возлюбленных, багряные листочки призывно дрожали.
Еще один листок сорвался с ветки и полетел к Бриенне, и она наблюдала, почти завороженно, как медленно, грациозно он кружит - и падает на ее грудь. Он задел ее сосок, почти невесомо, и поплыл по воде, и она застонала от победного, счастливого наслаждения.
И опять, и опять, и опять: пока и голос Тормунда, низкий, похожий на рык, не смешался с ее криками.