Глава 7. Бриенна (1/2)

- Умывал ли ты руки? – спросила Кая, но Артур сделал вид, что оглох.

Бриенна посмотрела на него через огромный кухонный стол и пришлось ей повысить голос:

- Артур! Ты руки помыл? И лицо?

- А мне незачем, - с неохотой сказал мальчик.

- Ты целый день просеивал золу, - вздохнула Кая. – И погляди, какие у тебя выходят пирожки? Мало того, что страшны, как мертвяки, так еще и черны!

Артур огорченно оглядел дела рук своих. Все было правдой: Кая ловко управлялась с тестом, заворачивая в него ореховую крошку, и выходили у нее малюсенькие колобки, а у Артура пирожки получились огромными, бугристыми и похожими на вымазанных в саже гусениц.

- Что-то не выходит, - разочарованно признал он после паузы, в течение которой – Бриенна это видела – в нем боролась отцовская гордыня с материнской честностью.

- Иди сюда, ко мне, - проскрипела Мия, проснувшись, - я вытру твои ручки чистым полотенцем, и все получится. Я знаю заклинание для хороших пирожков.

Пока мальчик носился по кухне туда и сюда, Кая успела выставить первый противень в жаркую печь. Бриенна перебирала нитки в корзине.

- Готово? – спросил Артур, сунув нос ей за плечо.

- Еще нет.

- Вот здесь, - он ткнул пальцем в белую ткань своей новой рубашки. – Над сердцем.

- Да, над сердцем. Лисенок будет его охранять, как пойдут капканы смотреть, - важно кивнула Кая. – Артур мой маленький лисенок, и ему нужен оберег, быстрый, как искорка, и яркий, как он сам… Не беспокойся. Мама сделает тебе самую красивую рубашку на свете.

- Когда меня укусила лиса, то прокусила мне брюхо, - сообщил Сорен. – Ух, и настрадался я тогда! А все потому, что первая жена требовала новую шубку.

Бриенна выбрала оранжевую нить и вдела в костяную иглу. Санса иногда показывала ей, как вышивать разные простые вещи, а некогда, на Тарте, к тому ее пыталась приучить ее нерадостная и вечно всем в ней недовольная септа. Однако, выходило у нее плохо. Арью этот факт отчего-то радовал. Но, в отличие от младшей девочки Старк, Бриенна, скорее, своей неуклюжести стыдилась, испытывала какое-то разочарование в себе самой.

Джейме часто говорил ей, какие у нее тонкие и гибкие, но сильные пальцы, и она так старалась ему угодить. Чинила его рубахи, куртки, а однажды пыталась вышить герб Ланнистеров на его камзоле, но… Джейме уехал из Винтерфелла, даже тот камзол не взял.

Она начала вышивать лисенка над сердцем. Стежки ложились странно легко, аккуратно и ровно: и, наконец, она подняла голову, заметив быстрый, внимательный взгляд старушки Каи на себе:

- Что?.. О, не говорите, что вы и нитки умеете заклинать.

- Нитки и пирожки, что может быть проще. Вещи мне подчиняются. Куры, и овцы и коровы… А вот люди, как дикие звери из леса – те еще упрямцы.

С первых дней, как начала поправляться и помогать по хозяйству, Бриенна заподозрила, что дело в поместье «Тысячелистник» нечисто. Иногда она выходила из дома, прихватив топор для дров – и обнаруживала - рано поутру, когда еще и солнце не взошло - все дрова аккуратно наколотыми и сложенными в стопку у крыльца. А рядом лежала груда готовой щепы.

Иногда суп, который она забыла помешивать и снять с огня, сам оказывался отодвинут в сторонку, да выходил таким вкусным, ароматным, наваристым, каким она ни за что его бы сварить не смогла. В него кто-то докинул и сухого укропа, и душицы, и можжевеловых ягод, всего в той пропорции, о которой она понятия не имела. Сначала она думала, что старушки так наловчились за годы, что они куда расторопнее ее. Но, порой выяснялось, что ночью все спали – а белье все равно было выполоскано в реке и развешено по натянутым между кедрами веревкам.

Это, сказала ей Кая, наконец, и не магия, а так – дело привычное. Впрочем, она часто скромничала. В этом она непохожа была на своего любимца Тормунда. И на своего отца, который почти беспрестанно потчевал их историями одна другой невероятнее. И всегда-то он выходил в них героем и добрым молодцем.

Артур обожал эти истории. Бриенна часто думала, что Артур не станет тянуться к старикам, они прежде бывали для него скучны, а он во многих вызывал раздражение своим уж очень бойким нравом. Но старики Тормунда его совершенно очаровали, и были им очарованы - и, как она поняла, с первых же дней.

Он принялся раскатывать колобки, высунув от усердия язык, растопырив ладошки, стараясь повторять за Каей.

- Как думаешь, они придут?

- Придут, - спокойно сказала старушка. – А кому, по-твоему, мы столько угощения готовим? Это его любимые пирожки. Мы зажарим их в масле, а потом будем поливать растопленным медом, да сверху насыплем высушенной малины. Ох, Тормунд за один присест может две дюжины прикончить. Ты бы у него учился хорошо кушать… Да и маму бы свою научил. Сноу-то по части еды у нас слабоват. Ест, как птичка. Говорят, ведьма с восточного берега его околдовала, возродив: она, хоть и сильна оказалась, но сделала с ним нечто, что угасило огонь внутри. Однако, будем стараться…

- Но прошло уже три дня, а не пришли.

- Лисенок мой, это только с первого дня морозов прошло.

- Ну, так он и сказал: придут трескучие морозы, я и вернусь. Что, если они заблудились?

Кая начала смеяться, скрипуче, но без злобы:

- Тормунд знает здесь каждую скалу и каждое деревце. Столько, сколько он прошел по нашим краям, никто еще не ходил, даже Манс Налетчик. А тот был сильный мужик, сильный и быстрый.

- Манс? Как-то он меня на битву вызвал, так я и его победил. Шутка ли? Я был в самом цвете сил, а этот юнец на меня…

Сорен принялся излагать леденящие душу подробности давнего поединка.

У Бриенны закончилась нить, она перекусила ее - и посмотрела за окно. Толстое стекло поросло морозными узорами, раскидистыми лапками и завитками. Лишь в самой середине его оставался голубоватый просвет. Она видела закатные лучи, что тянулись уже между синих сугробов и чернильных стволов. Солнце только выкатывалось на небосклон – и почти тотчас падало, будто без сил. Закаты наступали все раньше и раньше, пока не стали знаменовать собой время обеда.

- Завтра солнце вовсе не появится, - сказала вдруг Мия.

Артур в ужасе уставился на нее, сидящую у огня с вечным вязанием в руках, с этим неизменным котом на коленях. Вязала она, как и шила, и все делала в доме – наощупь, но очень споро и умело. Пальцы ее жили собственной жизнью, привычной им и ловкой, отдельной от дряхлости и немощи.

- Верно, - кивнула Кая, - но ты не пугайся. Придет такой день, что солнце забудет сюда дорогу. Это случится завтра. Однако на следующий день начнет понемногу вспоминать. Дни будут становиться все длиннее, и однажды станет так светло, и солнце вовсе никогда не зайдет. Такой порядок, наконец, установился, а прежде все было не так. Но здесь теперь… такие дни.

- Это из-за мертвяков?

- Мертвяки, драконы, Иные – все бились за право владеть миром. Однако запомни, лисенок мой Артур, побеждает всегда лишь тот, кому дано овладеть равновесием.

- Это как? Будто если я курам корм смешиваю?

Бриенна фыркнула. Хотя мальчик был прав – зерно и сухая трава насыпались в подвешенное на балке хитрое устройство, и следовало сыпать того и другого до такого момента, когда обе чаши становились вровень.

- Точно. А ты умный малый.

- Не то слово. И читать могу, и даже буквы красиво напишу. Хочешь, напишу твое имя? Самый красивый почерк у мамы, это даже леди Санса признавала, но уж я второй по этому уменью! Был! Там, в Винтерфелле!

- А ну-ка, - ласково сказала Кая. – Вот, ну-ка, смотри: здесь можно чертить пальчиком.

Она зачерпнула муки и рассыпала ее на столе тонким слоем. Артур, в восторге от идеи, начал выводить буквы. Старушка пришла в детское умиление. Она позвала Мию, и Артуру пришлось, разровняв муку ладонью, вывести и ее имя, а затем – Сорена, а потом Тормунда Великанья Смерть. Все охали, ахали, цокали языками, и все повторяли, что в жизни не видели таких красивых и ровных букв.

Бриенна вновь взглянула за окно. Солнце погибало в алых лучах заката, гасло, словно далекий и потерянный огонек. Кто-то положил руку на ее плечо. Она подняла глаза. Кая, отойдя от других, погладила ее, ласково и осторожно:

- Завтра он придет, не волнуйся. И солнце придет вместе с ним. Никто не потеряется, пока стоит Тысячелистник. А в тот день, когда солнце не зайдет, ночь будет так же светла, как день. В эту ночь к нам придет драгоценная гостья.

- Кто? – Бриенна почему-то заволновалась, заерзала, понизив голос.

- Ты первая ее узнаешь. И я знаю, что она будет с нами. Гляди, как хорошо вышла, лисичка-то… - Кая провела пальцем по ее вышивке. - Ты умелая.

- Не слишком.

- Очень. Кто-то не ценит того, что мы отдаем, - тихо заметила старушка, переводя на нее свои голубые, странно юные, глаза. – А кому-то оно дороже всего. Весь вопрос в том, чтобы отдавать лишь тем, кто оценит. Артур будет ужасно рад рубашке. И мы… мы всегда будем счастливы, что ты здесь, с нами.

Она, почти не наклоняясь, так Бриенна, даже сидящая, была высока для нее, прижалась губами к ее макушке и прошептала:

- Я всегда знала, что она придет. Мечтала, ждала и верила. Тогда все мои зеленые сны перейдут к ней. Мой подарок будет для нее дороже всего. Ты просто верь в это, Бриенна из Тарта.

На следующий день солнце и правда не взошло, забрезжил рассвет, очень поздний, едва раскрасив небо бледно-розовой полосой: и тотчас стал темно-багряным – и окончился. Небо было усыпано яркими, крупными, будто умытыми морозом, звездами.

Они вынесли во двор, где, над местом для прогулки кур раскинула пушистые лапы огромная ель, корзины с маковыми галетами в форме солнца, короба с разноцветными шишками, которые окрасили при помощи тертых каменных порошков для покраски кож и одежды. Все это, как объяснили Бриенне, надлежало разложить вокруг ели, или любого большого дерева, подвесить к нижним ветвям – и тем ублажить духов мороза, посланников большой ночи, и вернуть солнышку потерянную память.

- Оно найдет дорогу завтра, если мы как следует все украсим, - говорила Мия Артуру. Она вся была закутана в толстые, пуховые козьи платки, только нос торчал из них, и все равно было видно, что ужасно мерзла. Бриенна принесла из сарая солому и велела старушке сесть на нее.

Артур, хотя у него уже зубы стучали друг о дружку, бегал вокруг ели, расставляя свечи в снегу и зажигая их своим маленьким, подаренным Сноу, огнивом. Принесли и масляные фонари, и угольные жаровни. Бриенна принесла еще корзины, в которых были другие подношения солнцу – скрученные из соломы фигурки животных, коз и коров, слепленные из смолы и веточек олени, гордость Артура. Были тут и нанизанные на крученые нитки, засушенные ягоды рябины, шиповника, человечки из желудей, птички из ржаного теста, крендельки из пресного – одним словом, все, чтобы порадовать не столько солнце или, напротив, духов морозной ночи, сколько мальчика, который все это делал. Бриенна часто думала, что прежде старики не стали бы так утруждаться, так сильно стремиться ему угодить и что-то выдумать.

Однако теперь они будто бы положили целью прогнать печаль, которая возникала у всякого, кто в такую стылую, одинокую и бесконечную ночь очутился бы в этом недобром краю. Артур был счастлив от всей возни.

Долгую ночь провожали и в Винтерфелле, но то был просто зимний пир, привычный замку и всем вокруг. Здесь же ночь словно бы звала их приникнуть к своей огромной, искрящейся, ледяной груди – и звала разделить свое торжество.

Загорелись огни, образовав ярко-золотой круг света вокруг дерева, которое теперь показалось вырезанным из теней и тьмы. Бриенна, подняв Артура на руки, позволила ему развесить повсюду своих оленей, пряники, орехи и рябиновые бусы, и прочую ерунду.

- И вот здесь еще, - говорил он возбужденно, - и вот здесь. Помоги же, я дотянусь!

И вдруг Кая вскрикнула, а Сорен засмеялся.

- А вот и она! Мать Ночей, смотри, Артур, смотри, она пришла, в своем самом драгоценном плаще! Она, верно, обрадовалась тебе, лисенок! Гляди, как принарядилась.

Артур и Бриенна запрокинули головы. Небо над ними – и до самого горизонта – вспыхнуло и закачалось бирюзой, розовым кварцем, голубым шелком, и алым, и темно-зеленым, и апельсинно-желтым. Все это переливалось и медленно двигалось, словно гигантский плащ невидимой гостьи. Артур разинул рот. Бриенна ахнула. Сквозь эти сияющие складки виднелись алмазы звезд, будто кто-то расшил и без того чудесный наряд драгоценными бусинами.

- Ох, мама! Ну и дела!

- И правда, пришла. Наверное, ей понравилось, как мы тут все украсили…

Старики, словно по команде, затянули какую-то очень древнюю, торжественно-тихую песню. Артур засмеялся.

Может, то была не песня вовсе, а заклинание. Бриенна не знала.

Она подняла сына выше, и он все ахал и охал, и тыкал своей варежкой в небеса, показывая ей новые и новые переливы.

- А посмотри туда! Ты видишь? Видишь?! Вот бы и Джон, и Тормунд пришли и все это видели! Мы расскажем им? Расскажем же?

- Рассказывай! – крикнул кто-то, выступив из темноты и смеясь во всю глотку. – Ну-ка, рассказывай! Начинай!

Артур завыл от восторга.

Тормунд и Сноу приблизились, принялись по-медвежьи всех обнимать и расцеловывать замерзшими губами. Когда рот Тормунда коснулся щеки Бриенны, она почувствовала маленькие уколы – это заиндевели от быстрого дыхания волоски в его медной бороде. Тормунд выхватил у нее Артура, несколько раз подкинул, отдал Сноу, и принялся кругом обходить украшенную ель. Он непритворно восхищался и изумлялся всему, что видел. Артур и Сноу брели за ним по утоптанному снегу, и Артур рассказывал, как сделал из чурочек олененка или как он сам испек маковые солнышки…

Бриенна подошла к Мие и прижала руки, укутанные вязаными рукавицами, и все же замерзшие, к жаровне. К ней подбежал черный кот, потерся о ее сапоги – и запрыгнул к старушке на колени.

- Мальчик так счастлив, - сказала Мия тихо. – Так рад всему, даже ночи…

Бриенна не нашлась, что отвечать.

- А ты?

- Я?..

Она обвела взглядом этот золотой круг перед собой. Позже она думала, что сильнее всего счастлива была именно в тот миг, и, если бы не вопрос Мии, она могла бы пропустить это ощущение, отмахнуться от него, забыть или заградить другими мыслями. Счастье спустилось к ней, тихое, на самом краешке плаща Ночи – и осветило собой еще много ночей впереди.

На следующее утро солнце выглянуло чуть смелее. Оно продержалось час или два – белая монетка за серым покровом туч. Мороз ушел, стало тепло и сыро. Полетели толстые, широкие, будто перья из рваных подушек, хлопья снега. Бриенна утром выбралась к сараям с припасами. Она бродила вдоль полок, что ломились от всякой еды, набирала в корзины репу и морковь, лук и чесночные головки, потом принялась срезать толстым ножом ломти мяса с подвешенных и закопченных по осени свиных туш. Когда она возвращалась, прихватив пару десятков яиц, то остановилась в широком проходе, устроенном насквозь - между теплой кладовой и холодной.

Она видела, как Сноу вышагивает по снегу, сцепив пальцы за спиной, а рядом с ним, высоко поднимая ноги в меховых сапожках, бежит Артур. Он размахивал Длинным Когтем и трещал без умолку. Сноу кивал и иногда даже что-то серьезное, деловитое, умудрялся вставить в сбивчивый Артуров монолог.

- Ты похорошела, - за ее спиной раздались шаги. – Порозовела, щеки румяные - и это мне очень нравится. Ты была так бледна, аж жилка виднелась.

Она отвернулась, пряча улыбку. Голос Тормунда, по которому она успела уже заскучать. И эти его странные – просящие и напористые, удивительно наивные, интонации.

- Здесь, - он остановился с ней рядом, глядя, как Артур и Сноу возятся с мечом, по очереди протыкают им соломенные чучела на краю двора. Тормунд коснулся пальцем виска, но не ее собственного, а своего. – Здесь видна была голубая жилка. Помню, смотрел на нее, плакать хотелось.

- Я… - она запнулась, смутившись.

- Давай донесу.

- Будь так добр, - Бриенна поставила корзины на усыпанные сеном доски.

- Я скучал по вам.

Она молчала. Он словно бы ждал ответа? Трудно было судить.

- Почему-то и я, - наконец, решилась она. – То есть… О, я… я была так благодарна, но…

Но было и нечто другое, подумалось ей.

- Теперь я надолго останусь, - объявил Тормунд, благородно сделав вид, что ее смятение ему не открылось. – Сноу поедет дальше, соберет дань, раздаст помощь, где требуется, но… видишь ли, все тихо, спокойно зимой… Даже медведи спят. Даже медведицы! Вообрази же! Не к кому мне и посвататься!

Он неловко посмеялся собственной шутке. Вздохнул, поняв, что Бриенна не разделяет веселья:

- Люди тоже желают покоя. Вот я, к примеру… Ты не станешь возражать, если останусь?

- Прости?! Это же твое поместье!

- Но… да, мое, да. Ладно. Давай мне корзины. И вот эту. За спину, давай ремень…

Он засуетился, на сай раз очевидно попав в смятенную ловушку и сам.

На кухне Бриенна сняла теплые сапоги, оставшись в своем длинном льняном платье и в шерстяных чулках, расстегнула и сбросила с плеч толстый меховой плащ.

Повязав вокруг талии огромный фартук, который Кая расшила черными и алыми сказочными птицами, она начала вынимать из буфетов миски и горшки. Тормунд, пометавшись немного у дверей, вдруг вздохнул и уселся за стол с необычайно храбрым видом.

В этот миг, будто нарочно, Кая просунула свою белоснежную голову в кухонную дверь:

- Ты чего это здесь развалился? Дрова! И не мешай Бриенне, бестолковая башка.

Он соскочил, словно ужаленный, и умчался. Кая посмотрела на Бриенну с самодовольной ухмылкой:

- Пусть-ка поработает для начала. Не давай ему тут торчать. Сейчас начнет про свое сватовство к медведям и прочую бессовестную чушь.

- Да мне не тяжело послушать.

Кая загадочно усмехнулась – и тоже куда-то заковыляла. Пока Бриенна сыпала в миску муку, искала сито, потом отмеряла большой круглой ложкой масло из бочонка в углу, было тихо и спокойно. Потом рыжая голова осторожно просунулась в дверь:

- Бабушка Кая ушла? Вот же ведьма! – полушепотом и под нос.

Тормунд повращал глазами, с облегчением вздохнул, вошел, встал на колени и начал торопливо засовывать дрова в очаг. Бриенна работала молча, боясь, что, если начнет ему отвечать, то расхохочется. Губы у нее и без того начали вздрагивать.

На следующий день он опять явился, и на сей раз, едва Кая начала было его выгонять, возопил:

- Так ведь я принес дров, бабушка!

Кая окинула его недобрым взглядом, вздохнула и ушла собирать Артура для поездки в санях по снежном лесу.

Бриенна, снимая кожуру с луковицы, слышала, как Сноу о чем-то бабулю спросил, услышал ее тихий, как змеиное шипенье, ответ – и засмеялся. Артур с воплями носился вверх и вниз по лестницам, уворачиваясь от очередной теплой шапки. Слушая эти топот и возню за стенами кухни, они с Тормундом обменялись недоумевающими взглядами. Наконец, хлопнули двери – и все стихло.

Тормунд уселся к ней боком и, уставившись на огонь, сказал:

- Вот. И… вот, значит. А однажды я…

И он рассказал Бриенне ужасно длинную и запутанную байку из своей сложной кочевой жизни, все это время стараясь на нее не глядеть.

На следующий день он принес дрова, сел за стол и стал таращиться на нее, словно пес, умоляющий о сахарной косточке - и Бриенна тихо попросила:

- Расскажи что-нибудь, Тормунд. Мне… так веселее, правда!

Он заметно посветлел лицом и воодушевился. На сей раз история сопровождалась даже пением, но и это Бриенне ничуть не мешало. Она налила ему в большую кленовую кружку сладкий, слабый напиток из сброженного меда и давленой клюквы, и питье привело его в еще более словоохотливое состояние.

Еще несколько дней он услаждал ее слух. Потом, однажды, все так же сидя на углу большого стола, он сказал:

- Ловко же управляешься.

- Это оказалось нетрудно, - Бриенна отдула с лица упавшую прядь. – И, всего страннее? Мне в радость. Я всегда полагала себя никудышной…

Женщиной, подумала она. Но закончить не смогла. Ей стало вдруг обидно, словно она начала бы повторять все те оскорбления от Джейме. «Это… женщина?! Где ты раздобыла это чудовище?»

- А мне нравится, как оно у тебя выходит. И нравится на тебя смотреть.

Если бы не его бесчисленные байки, подумала она, он бы, может, и был прав. Но он отчего-то старался к ней даже голову не поворачивать, пока говорил (а говорил он почти все время). И, если она подходила ближе или случайно его задевала локтем или бедром, он трепетал, как плохо объезженная лошадь, чуть не к стене отскакивал.

- Хочешь, я еще чем помогу? – на него опять напала смущенная суета.

Бриенна вздохнула, подавив желание закатить глаза.

- Ладно, - сказала она, поразмышляв. – Курица.

- А? – удивился он.

- Я не люблю бить кур. Не в том дело, что… - она сморщилась. – И Артур не любит, что их убивают. Попробуй-ка объясни ребенку, как, мол, заведено.

- Так в самом же деле заведено.

- И все же он считает это довольно печальным исходом. Охота и силки другое дело, а курам он даже имена давал, чему я была против, но я не… Не мог бы ты…

Тормунд вскочил, обрадованный.

- Не говори ни слова больше! Отныне за кур я возьмусь. Тормунд, гроза кур!

Она посмотрела на него, не понимая, шутит он или нет. Он надул щеки – и расхохотался, и Бриенна вслед за ним. Спустя какое-то время, пока она возилась с тестом и овощами, он вернулся с добычей. В бороде его чернели легкие пуховые перышки. Куры были ощипаны и даже ошпарены самым умелым образом.

Бриенна сказала, подавив улыбку:

- Это… впечатляет.

- Да? – с надеждой спросил он.

Она сделала к нему шаг, и он, явно собрав мужество, не отступил. Бриенна вытащила перышко из его бороды, перевела на него взгляд и, не отрывая глаз, поднесла перо к губам, тихонько подула.

Он смотрел на нее, снизу вверх, будто зачарованный. Потом широкая улыбка тронула его некрасивые, потрескавшиеся на морозе, губы.

В следующий раз он принес ей подбитых в лесу куропаток, и принялся ощипывать их прямо посреди кухни. Перья всюду так и летели. Эти жилистые, тощие тушки Бриенне показались довольно никчемными – но Кая, предварительно изругав Тормунда за грязь и перья, сварила из них удивительно вкусный и наваристый суп.

На другое утро Тормунд отыскал ее на реке. Бриенна полоскала простыни в длинной, пробитой вдоль течения, полынье, накручивая льняные полотнища на деревянные шесты. Одичалый забегал вокруг и заохал, чем-то странно напомнив Бриенне свою бабулю.

Он всплескивал руками и требовал, чтобы женщина ушла от тонкого льда и не морозила руки. В конце концов, она в сердцах бросила белье и отошла, а Тормунд полез к самой полынье. Разумеется, лед от этой беготни под ними, двумя людьми немалого веса, затрещал, пошел опускаться и лопаться – и в конце концов, провалился. Бриенна успела отскочить на берег, а Тормунд очутился по пояс в ледяной воде. Он весело гоготал и фыркал, выуживая убегавшее с течением белье.

- Быстрее же, - взмолилась Бриенна, оглядываясь в испуге. – Если они нас увидят? Кая убьет тебя! Да какого же дьявола ты творишь, Тормунд Великанья Смерть!..

Вдвоем, забрызгавшись и запыхавшись, они поймали все простыни и потащили их во двор. Тормунд был очень доволен своим купанием. Он все говорил и говорил, как ему приходилось перебираться через зимние ручьи в горах, и Бриенна, хотя и очень хотела, но не могла на него сердиться. Она ушла в дом и растопила очаг в парилке. Тормунд вскоре заявился, на ходу сдирая с себя оледневший плащ и рубашку, и проходя мимо нее, обхватил за плечи:

- Давай-ка со мной!

Тотчас смутился, прочитав нечто на ее лице.

- Нет же, нет. Останься в сорочке. Мы никогда… мы не… когда ты была больна, то мы… мы всегда приносили тебя в рубашке. Да Сноу прикончил бы меня. Да я сам бы… И Кая меня уж точно бы в покойника обратила!

Настал ее черед краснеть и отводить глаза. Так они и оказались вдвоем в жарком, травяном и странно летнем мареве из душистого пара. Тормунд, обмотавшись простыней, восседал на верхней полке, продолжая свои неисчислимые разглагольствования. Бриенна сидела на нижней ступеньке и слушала его, закутавшись в длинную белую шаль поверх своей нижней рубашки. Наконец, он замолчал, видимо, утомленный собственным красноречием и, быть может, задремал.

Бриенна слушала, как он сопит, и ей было странно спокойно. Прибежал Артур, до той поры чертивший какие-то карты вместе с Джоном, сунул нос в парилку, крикнул с горечью: «Без меня!» - и убежал на зов из кухни. Стало тихо, лишь камни потрескивали в круглой жаровне, раскалившись до алого свечения.

- Я, знаешь ли, думаю, - вдруг подал голос Тормунд. – Думаю, я… просто размышляю. Могла бы ты… Или, скажем, хотела бы ты…

Он закряхтел, перевернулся на живот и умолк, ткнувшись лбом в сложенные перед собой руки. И внезапно тихо завыл.

Бриенна испугалась. Она обернулась к нему, и, глядя на россыпи темно-золотых веснушек на его плече, спросила:

- Что ты? Что случилось?!

- Я дурак, ужасный дурак. И сказать не могу, какой дурак.

- Перестань, пожалуйста.

Он продолжал стонать, а потом вдруг сел, резко, выпрямившись, и, глядя на нее сверху, из туманной мглы, заявил:

- Не слушай меня с этого дня, никогда и ни в чем. Вот прямо положи себе это за правило!

- Охотно подчинюсь, - растерянно протянула она, не понимая, что на него вдруг нашло.

- Артур зовет.

- Не слышу, я не…

- Мне кажется, он зовет тебя из кухни, - быстро проговорил Тормунд. Вид у него был несчастный, в голосе звенело отчаяние.

Она ушла из парилки, и долго сидела в своей комнате, расчесывая волосы и стараясь их позатейливее уложить. Здесь ей не для кого было наряжаться – как, впрочем, и везде, и всегда – а все же родилось в ней необъяснимое стремление обрести пусть не красоту, но некую пригожесть.

Напрасные старанья, подумала она, изучая свою физиономию в старом, пятнистом зеркальце на стене. И зеркало было рябым, неказистым и тусклым – и она сама.

Несколько дней Тормунд и Сноу, прихватив с собой Артура, пропадали на охоте, а, когда вернулись, с грудой лисьих шкур на плечах, довольные и промерзшие до кости – Бриенна почувствовала такую огромную, окрыляющую ее радость. Ей хотелось обнять их, прижаться щекой к небритым, пахнущим снегом и дымом, лицам, расцеловать, как братьев, но вместо того она стояла, неловко прижавшись бедром к столу, и пальцы ее перебирали бусинки на вороте ее нового платья. Артур обнял ее за талию, и она притянула его к себе. Будто бы некий щит, подумалось ей, когда Тормунд, оттолкнув Сноу, выдвинулся к ней, широко и по-детски улыбаясь, открыв объятия.

Настал ее черед смущаться и пятиться.

Все это стало напоминать какой-то неловкий и диковатый, затейливый танец, в котором, как она понимала, и правил-то не было, в отличие от дворцовых менуэтов. Тормунд делал к ней шаг – и она отступала в смятении, она стремилась подойти ближе – и он трепетал и отпрыгивал, как мальчишка.

Своих попыток помогать ей во всем он, впрочем, не оставлял. Он приносил ей тяжелые сырные головы и мясные отрубы из кладовой, подтаскивал мешки с мукой и зернами. Или крутился рядом, когда она была на кухне, предлагая то горох отшелушить, то нарубить капусты. К нему, как назло, очень полюбил присоседиваться Артур, и, случалось, вдвоем они ее доводили до белого каления. Но чаще ей было приятно это общество болтунов, тем более, что Артур, в отличие от нее, на все истории Тормунда реагировал так живо, бесподобно ярко и искренне.

Это я потускнела, думала она, раскатывая тесто на посыпанном мукой столе или мелко растирая в ступе ржаную закваску. Потускнела и потемнела, как мое зеркальце. Впрочем, и никогда ослепительна не была. Всегда молчание было ее орудием, куда надежнее, чем даже валирийский меч. Жалким, пустым орудием, которое лишь обращалось потом против нее самой…

Тормунд теперь развлекал их двоих не только своими побасенками, но и пением. Артур сидел, с удовольствием качая головой в такт, поставив локти на стол и подпевая в тех местах, которые ему особенно нравились. У Бриенны не хватало духу их прогнать.

- Магнар Микел пришел на пир

С больною голово-ой, - тянули оба, пока Бриенна возилась со скалками и пряничным, темным от солода и жженого меда, пластом липкого теста.

- Магнар Микел кричал: уйди,

Не зови себя моей жено-ой,

Ты опостылела мне, раз,

Ты опротивела мне, два,

И от тебя болит, болит у магнара голова-а!

И королеву он прогнал,

И взял себе двенадцать жен,

Одна моложе чем другая,

Одна светлее чем другая,

Одна прекрасней чем другая,

Вот как напился он!

Бриенна сдула прядь, упавшую на глаз, и сказала:

- Других песен выучить не пытался?!