Глава 5. Подрывник (1/2)

– А вот и он.

Из забытья Нила окончательно вырывает отнюдь не голос, а удар по почкам. Он болезненно вскрикивает и открывает глаза, и в поле зрения вплывают две пары черных ботинок. Нил на боку скорчился прямо посреди дороги, все вокруг заливает мутноватый утренний свет, а склонившиеся над ним люди напоминают призраков. Только удар был слишком реальным.

– Обыщите ублюдка, и забираем его, – приказывает кто-то из-за спины. Получается, именно он врезал Нилу по почкам.

Пока его обшаривают, Нил пытается сопротивляться, но его тут же награждают очередными ударами, и тогда он покорно замирает, сосредотачиваясь на том, чтобы понять, где находится. Похоже, все еще в Дувре – одни поля по обе стороны узкой дороги. Пленители перетряхивают карманы, выгребают немногое содержимое, в том числе и набор отмычек. Ничего, стискивает зубы Нил, у него припрятана еще парочка в обуви. Потом его вдергивают за шиворот и тащат к машине – крупному внедорожнику. Похитителей трое, и один отдает распоряжения на русском, пока Нила связывают, заклеивают ему рот и запихивают в багажник. Хочется заорать: «Я ж задохнусь!», но ублюдки предусмотрительно не закрывают багажник до конца.

Дурацкий фильм, просто-таки идиотский, думает Нил, пока машина куда-то едет. Так не бывает! Джереми, ублюдок, что ты вытворил? Какого черта?! Кому ты меня сдал и, главное, зачем? Русские ведь ваши враги! Руки и ноги стянуты так, что быстро немеют, но Нил упрямо извивается гусеницей. Нет, это все-таки не тупая киношка – тогда ему обязательно бы связали запястья спереди, а не за спиной. Но все-таки это веревки, а не стяжки, из них можно попробовать выпутаться, если есть достаточно времени. Только машина останавливается слишком быстро даже для того, чтобы как следует ослабить узлы.

Багажник распахивается, и на голову Нилу натягивают мешок, затем волокут, будто он превратился в куль. Запоминай! Скрип двери, значит, какое-то здание, пол, судя по скрипу, деревянный. Метров через пять под ногами оказываются ступеньки, и в нос ударяет сырости и подгнившего дерева. Подвал. Очередная дверь. Нила пихают в спину, и он летит на пол, врезается в него всем телом и замирает. Что же, тут пол каменный. Ненадолго наступает тишина, но Нил, уже наученный, не шевелится. Наконец, доносятся голоса – русские.

Мешок сдергивают, и Нил, проморгавшись, осторожно оглядывается, чуть приподняв голову. Да, это подвальное помещение, освещенное единственной лампочкой, свисающей с потолка на проводах. Пустое, не считая какой-то рухляди в углу и узких труб, тянущихся вдоль одной из стен. А еще в него набились трое людей: тот, кто приказал Нила сюда приволочь, и две новых рожи. Один из русских одет поприличнее прочих, получается, главный. Около пятидесяти, обладатель приличной залысины, зато с роскошными светлыми усами.

– Все просто, – просто-таки бархатным голосом произносит он. Акцент едва заметен. – Ты нам говоришь, кто вы, сколько вас и каким оружием располагаете, и тогда Витя быстро и безболезненно перерезает тебе горло. Ты молчишь и чертовски все для себя осложняешь.

Усатый неспешно достает из кармана сигареты и закуривает, изучает Нила с этаким многозначительным прищуром. Значит, урод считает, что его добыча – один из тех, кто ночью захватил турникет. Сказать, что он ошибается? Но Нил сомневается, что толк будет. Наврать? Тогда не сразу, пусть решат, что жертва колеблется. Усатый докуривает и, подойдя к Нилу, склоняется над ним.

– Меня предупреждали, что вы все как один упертые. Ничего, я не спешу.

Он протягивает руку с окурком и тушит прямо о рубашку на плече Нила, и тот стискивает зубы, чтобы не вскрикнуть.

– Это разминка, чтобы ты оценил.

На мгновение Нила охватывает почти животный ужас – он снова ничего не может поделать, когда двое громил собираются насиловать Лесли на его глазах. Но… ее тут нет. Она в безопасности! Если… если Джереми после всего случившегося можно хоть капельку верить. Успокойся, приказывает себе Нил. Прекрати паниковать. Ты уже был в похожей ситуации, примерно представляешь, что тебя ждет. Что-нибудь придумаешь.

– Витя, Степан, приступайте, – приказывает усатый русский.

Терпимо, убеждает себя Нил, пока его пинают ногами. Ведь им нужно не убить пленника, а разговорить его. Он сжимается в комок и молчит, считает секунды, каждая из которых кажется вечностью. Скоро они прекратят, и Нил соврет… скажем, нас много – сотня, нет, две… Сколько нужно, чтобы русские встревожились?

– Перерыв.

Ублюдки отступают, а усатый огорчено цокает языком.

– Кто вы? Кто вами командует?

И как соврать на такое? Усатый, получается, знает, что ему противостоит какая-то организация. Сказать, что она связана с правительством? Заставит это его беспокоиться?

Русские о чем-то негромко переговариваются, но усатый вдруг отчего-то взрывается и орет на подчиненных. Оба подходят к Нилу: один держит, а другой принимается стягивать ботинки. Нет, оставшиеся отмычки… еще пара мгновений, и они с легким звоном падают на каменный пол. Усатый довольно хмыкает, жестом приказывает забирать.

– А ты чувак с сюрпризами. Ребята, еще разок, поубедительнее.

Тот русский, которого усатый назвал Витей, рывком ставит Нила на ноги, а Степан бьет в лицо с такой силой, что тот опять летит на пол. Потом все повторяется. В очередной раз Нил громко стонет, сглатывая кровь, текущую из носа. Голову вздергивают за волосы и опять бьют.

– Еще раз: кто вы и кто вами командует?

Вместо ответа Нил зло шипит, и избиение продолжается. Он точно как куль – уже не способен даже толком прикрыться от ударов, только терпит, покорно вытянувшись на животе.

– Парень, – вздыхает усатый, – ты же молодой совсем. Глупый. Поверь, я на таких навидался. – Он смотрит на Нила с усталой снисходительностью. – И знаю, что ты сейчас думаешь. Я ни за что не предам своих. Я буду молчать до последнего.

– Иди нахер, – все-таки выплевывает Нил.

– Витя, сломай ему руку.

Тот наступает Нилу на спину и левое плечо, хватает предплечье и резко выкручивает так, что слышен хруст. От собственного ора звенит в ушах, а перед глазами становится темно.

– Больше никаких оскорблений, договорились? – чуть ли не ласково спрашивает усатый и ждет, склонив голову набок.

Нил с трудом сглатывает и, приподняв голову, кивает. Господи, его рука… как же больно!

– Так вот, о твоих мыслях. Задумайся, стоят ли люди, которых ты защищаешь, таких мучений? О, знаю-знаю! Полагаешь, они не бросят тебя и придут на помощь, так?

А вдруг это правда? Нужно лишь потерпеть и…

– Даже если они и собираются это сделать, им еще нужно нас найти. Сколько же времени это займет? Может, день? Два? А может, они решили, что ты отрезанный ломоть, и сосредоточились на чем-то более важном. – От одного звука бархатистого голоса хочется завыть. – Спорим, защита объекта, который вы захватили, гораздо приоритетнее твоей жизни. Мало отобрать его, нужно еще и удержать.

Русские планируют контратаку? Но догадываются ли об этом… Да какая Нилу разница? Это его пытают здесь и сейчас!

– О, вижу осознание в твоих глазах. – Усач присаживается на корточки, протягивает руку, но не прикасается, держит возле лица Нила. – Так как насчет глупостей?

Тот ненадолго зажмуривается, и рука треплет его по волосам, как собаку.

– Думай о себе, а не о них. Они тебя бросили, позволили попасться. И они не придут на помощь, поверь.

Хочется разрыдаться, но Нил снова зажмуривается.

– Правда в том, парень, что ты сам все осложняешь. Ты ведь можешь просто заговорить, а вместо этого Витя и Степан вынуждены вести себя грубо.

«Я не хочу умирать!» – вопит все существо Нила. За что? Почему я? Я ни в чем не виноват!

– Ты ни в чем не виноват, – словно читает его мысли усач. – Большие шишки вечно втягивают в свои разборки мелкую рыбешку вроде тебя. Назови имена.

Боль в сломанной руке и избитом теле никак не желает утихать, путает мысли. Что Нилу стоит? Айвз, Митчелл – это они его втянули! Узнают русские эти имена, и… Лесли думает Нил, она сейчас у Джереми. Если русские нападут… К тому же никто не втягивал Нила, он влез не пойми куда сам. На миг становится тошно от самого себя – неужели он так просто поддастся? Усатый ублюдок говорит гладко, но в этом и его цель: запутать и убедить. Сыграть в хорошего полицейского. Однако правда в том, что он худший из всех троих.

Усач прекращает трепать Нила по волосам, и рука повисает совсем рядом с его носом.

– Имена, парень. Сколько вас?

Нил заставляет себя сгруппироваться, приоткрывает рот, словно собираясь заговорить, а потом всем телом бросается вперед и впивается зубами в чужую ладонь. От ударов по голове из глаз сыплются искры, кто-то орет, и его все-таки отдирают от добычи. Усач снова на ногах, широко распахнутыми глазами смотрит на окровавленную ладонь, затем на Нила.

– Витя, – ровно произносит он. – Этот засранец мне надоел. Сходи-ка за клещами.

* * *

В сознание Нила приводит поток холодной воды, обрушившийся на голову. Он вздрагивает всем телом и слабо стонет – может только это, потому что сорвал голос. Разум пытается ускользнуть в забытье, но ему не дают – снова и снова лупят по телу, превратившемуся в один большой синяк.

Над Нилом жужжат голоса, уже знакомые и чужой. Снова проклятый русский, не поймешь ни слова. Похоже, ублюдки о чем-то спорят – да что угодно, лишь бы Нила оставили в покое хоть ненадолго. Наконец, они приходят к соглашению, и подвальная дверь скрипит, а в поле зрения вплывает очередная пара ботинок – новая, такую Нил еще не видел.

– Идиот, – произносит их обладатель. – Они от тебя не отстанут, пока не расколют.

Провались в ад, думает Нил.

– Я дам тебе попить, – продолжает человек. – Если не будешь глупить.

Он опускается на колени, приподнимает Нилу голову и подносит к распухшим губам пластиковую бутылку. Пить хочется дико, однако тот медлит.

– Не отравлено, – фыркают ему. – И ничего не подмешано.

Может, врет, но Нил припадает к горлышку, жадно пьет, и боль на месте вырванных клещами зубов резко простреливает. Господи, ощущение, что ему раскурочили всю челюсть!

– Меня зовут Костя, – представляется незнакомец, – и я у них вроде врача. Сказал им, что нужно сделать перерыв хоть на часик, а то угробят тебя зазря.

У Нила уже нет сил, чтобы послать ублюдка нахрен, так что он продолжает пить, пока Костя не отбирает бутылку.

– Достаточно, а то еще блеванешь.

Этот русский молод, не больше тридцати. На квадратной физиономии ленивое равнодушие – Костя изучает Нила как какую-то вещь. Не слишком свежий белый халат превращает его в карикатуру на медика.

– Они тебе и другую руку переломают, и ноги, – деловито сообщает он. – О, вот еще что… – Костя берет в руки левую ладонь Нила и рассматривает пальцы, с которых содрали все ногти. – Да, здорово ты Федора Ивановича достал.

Нил лишь шипит от новой вспышки боли, накрадывающейся на всю остальную.

– Но они вернутся, и станет еще хуже. Поверь, они только во вкус вошли.

Нил закрывает глаза и заставляет себя дышать размеренно.

– О, и ты обоссался, – констатирует урод. – Ничего, дело житейское.

Отвали, провались в преисподнюю…

– Хочешь покурить напоследок? – Костя не дожидается ответа, достает из правого кармана зажигалку и пачку и вытряхивает сигарету, закуривает, а затем вставляет между губ Нила. – Вредные привычки объединяют, знаешь ли.

Нил невольно втягивает дым и чуть не закашливается. Костя забирает сигарету и неспешно курит, пока Нил все-таки кашляет, выплевывая изо рта кровь.

– Так вот, чувак, ты в глубокой заднице. – Сигарета возвращается к Нилу. – Расколешься, никуда не денешься. – Теперь очередь Кости снова затягиваться. – А я всего лишь могу оттянуть закономерный итог на час. Считай… считай, это вроде уважения.

Некоторое время он молчит, а Нил думает о зажигалке – похоже, «Зиппо».

– Думаешь, я так пытаюсь заставить тебя размякнуть и проболтаться? Нифига. Не задам тебе ни одного вопроса.

Тогда какого дьявола ты треплешься?

– Понимаешь, мне дико скучно. Вечно одни и те же рожи и одни и те же раны. А ты вроде как меня развлек немного.

Сигарета заканчивается, и Костя тушит ее возле самого носа Нила. Тот неловко тянется целой правой рукой, хватает за полу халата и тянет на себя.

– Что такое? – Костя наклоняется пониже, и на его лице проступает деланная озабоченность.

– С…па… сибо, – выдавливает Нил.

– Пустое.

Нил выпускает халат и кладет ладонь на пол, прижимая ею вытащенную из кармана зажигалку.

– Ты верующий? – вдруг спрашивает Костя.

Нил покачивает головой.

– Я тоже нет, а вот моя мать верит. Совсем съехала на этой теме. Блуд грех, аборт грех, самоубийство грех. Я-то далеко, а сестре моей она знатно на уши приседает. Херня это.

Окурок уже не один, возле него лежит крохотная белая таблетка.

– Один час, чувак, а может, Федор Иванович не утерпит и явится раньше.

Костя подымается и уходит. Дверь за ним закрывается.

Нил неотрывно смотрит на таблетку. Серьезно? Ты, урод, серьезен? Но какая разница? И в самоубийстве точно нет ничего греховного. Черт, папа, думает Нил, как же ты был прав, когда утверждал, что твой старший сын плохо кончит. Хотя ты явно имел в виду что-то другое. Мама… Джеффри… Сью… На их свадьбу он уже точно не попадет. Зато Рут и Стив в безопасности, Лесли и Чума, Нил надеется, тоже. Все дела закончены. Он стискивает губы, сжимает веки, кривится, но слезы все равно текут, и подвал размывает, как на акварели.

Хватит. Правда, хватит! Нил сжимает пальцы на зажигалке, и это словно выбрасывает его из отчаяния. Что ты творишь, идиот?! Лесли говорила, ты всегда что-нибудь придумываешь, пробуешь все новые и новые варианты. А не лежишь и рыдаешь. И таблетка всего лишь один из вариантов, зато времени меньше часа. Даже если Нилу придется сдохнуть, то на своих условиях. Он заставляет себя усесться, а затем баюкает изувеченную руку и оглядывается. Соберись и думай.

Хлам в углу – Нил медленно, слишком медленно доползает и роется единственной целой рукой. Жестяная банка без крышки, покореженные баллончики, увы, все пустые, наконец, наполовину полный мешок из водонепроницаемой ткани. Это еще что такое? Когда-то на мешке была надпись, но сейчас она едва видна. Нил так и сяк дергает веревку, и та постепенно поддается. Быстрее, шепчет он себе. Ну же! Внутри мелкие белые гранулы, от которых не исходит ни малейшего запаха, однако Нил и так догадывается, что перед ним. Аммиачная селитра – отличное, чтоб его, удобрение! Нил достает одну из гранул и кладет на пол как можно дальше от мешка. Жаль, нет хотя бы щепки, так что он осторожно подносит к грануле зажигалку и высекает искру. Раздается хлопок, а Нил отбрасывает зажигалку и трясет обожженными пальцами. Работает! Сколько бы селитра тут ни провалялась, она по-прежнему взрывоопасна. А еще… Нил переводит взгляд на трубы. Вероятно, одна для водоснабжения, а вот другая… Газовая. Старая, так как еще металлическая. И время здорово ее потрепало: краска почти полностью сошла, обнажив изъеденную коррозией поверхность.

Отчаянный голосок в голове вопит, что это самоубийство, но Нил злобно ухмыляется. Ну да, оно самое. Как и таблетка, оставленная Костей. Как и молчание, пока ублюдки продолжат его увечить. Но это шанс тем уродам отомстить. Я вам такое устрою! Он высыпает большую часть удобрения возле газовой трубы, рядом расставляет пустые баллончики, затем ползет прочь, оставляя за собой все более сужающуюся дорожку из белых гранул. Больно, как же больно… К дьяволу! Немного осталось. Нил устраивается возле двери так, чтобы оказаться за ее створкой, когда та распахнется, сжимает в руке зажигалку и ждет. Время растягивается резиной, и его начинает быть дрожь. Разве он похож на гребаного камикадзе? Эта затея совершенно безумна, к тому же если что-то пойдет не так… На этот случай у тебя есть поганая таблетка, убеждает себя Нил. Проглотить ее секундное дело. И лучше стать психованным камикадзе, чем бездарно сдохнуть. От этой мысли его на мгновение парализует, и Нил едва заставляет себя снова дышать. Он гонит от себя малейшие раздумья и колебания. Сгиньте, ублюдки! Вы заслужили.

Нил слышит шум снаружи и прижимается спиной к стене, ладонь, в которой он сжимает зажигалку, становится потной. Наконец, в замке скрипит ключ, а рука проворачивается. Сейчас! Нил проворачивает колесико и поджигает конец дорожки из гранул, затем швыряет зажигалку в сторону газовой трубы и сгруппировывается в комок, зажимая уши.

– Чего…

Он глохнет от дикого грохота, а сверху наваливается что-то тяжелое. Вокруг что-то воет, скрипит и рушится, а Нил из последних сил заставляет себя шевелиться, выбраться из-под груза и ползти… куда-то. Куда угодно. Он ничего не видит, боится распахнуть глаза хоть на миг, но не останавливается. Раздается новый взрыв, и его обдает волной раскаленного воздуха, болью прокатывающейся по легким. Ползи… шевелись… делай хоть что-то… Очередной взрыв подбрасывает израненное тело, и Нил врезается во что-то твердое. Боль наконец-то уходит, сменяясь приветливой темнотой.

* * *

Здесь уютно, настолько, как может быть, наверное, лишь в материнской утробе. Нил словно парит внутри ласковой темноты и ощущает невероятный покой. Интересно, так же чувствовала себя Алиса, падая в кроличью нору? Едят ли кошки летучих мышек? Этот вопрос кажется важным целую бесконечность. Потом на ум приходит новый – успеют ли садовники перекрасить белые розы в красный цвет? И кто все-таки сильнее – Бармаглот или Брандашмыг?.. В детстве Нил зачитал книгу, подаренную мамой, до дыр, а в недолгий период увлечения шахматами разыгрывал снова и снова ту самую партию, в которой Алиса была белой пешкой.

Порой в кокон, окружающий Нила, доносятся звуки извне, обычно едва различимые голоса: то невнятное бормотание, то какая-то чепуха вроде «состояние стабильное», «средней тяжести», «молодой и довольно крепкий», «будем надеяться». Иногда та вата, что словно окутала тело, немного истончается, и он ощущает слабые прикосновения. Они не приносят ни боли, ни удовольствия, только раздражают, отвлекая от таких важных вопросов. Алиса видит во сне Черного короля, а тот видит во сне Алису, которая видит во сне Черного короля… А кого видит во сне Нил и кто видит во сне его самого? Это ведь принципиально…

– Нил, – глухо зовет кто-то, но он отмахивается. Ему хорошо и здесь.

– Нил, – повторяет неведомо кто, и тот колеблется. Это первый раз, когда его зовут по имени.

– Прошу тебя, – настойчиво продолжает невидимый незнакомец, – вернись. Не оставляй меня.

Он кому-то нужен? Но это ведь правда – Нил нужен Лесли и Чуме, Рут и Стиву, зачем-то понадобился Айвзу… Но голос, зовущий его назад, не принадлежит никому из них. А тот становится таким отчаянным, что уютная темнота, окутывающая Нила, колеблется:

– Прости меня. Это моя вина… – Человек прерывается, явно пытаясь совладать с собой. – Но я должен был, ты знаешь. Так что прости.

Грань между темнотой и реальным миром становится совсем тонкой, и Нил чувствует, как его правую ладонь мягко сжимают чужие руки. Они кажутся горячими, и это отчего-то приятно. Нил ощущает, как на кожу что-то каплет – раз, второй, третий… Наверное… наверное, все-таки стоит вернуться. Спросить этого человека, кто он такой и зачем зовет? Отчего горько плачет? Так, словно от этого зависит нечто важное.

Нил решается и открывает глаза. Он морщится от света, кажущегося в первый миг ослепительно-ярким, хотя на самом деле здесь – в больничной палате – довольно тускло. И совершенно пусто, и внутри разливается горькое разочарование. Куда же ты подевался? Ты же меня так звал! Тело тяжелое и неловкое, а шея как заржавела, но Нил все-таки поворачивает голову набок и смотрит в окно: шторы отодвинуты, и за стеклом низко висят дождевые тучи и мелко подрагивает крона какого-то дерева. Так себе день, чтобы очнуться.

Справа раздается скрип, и Нил переводит взгляд на распахнутую дверь, в которой стоит медсестра.

– Ох! – радостно выдыхает она и зовет: – Доктор Гринвуд! Наш пациент очнулся.

– Наконец-то! – потеснив медсестру, в палату входит женщина лет сорока в белом халате и больших очках и приближается к кровати. – Все хорошо, Нил, вы в безопасности и, обещаю, скоро поправитесь.

Она просматривает данные на мониторах, к которым подключен Нил, проверяет реакцию зрачков на свет.

– Очень даже неплохо. – Доктор выпрямляется с довольным выражением лица.

– Ссс… – пытается выговорить Нил.

– Не напрягайтесь. Слава богу, легкие и голосовые связки вы не повредили, но получили несколько вполне приличных ожогов, и я уже не говорю про прочие ваши раны.

Нил косится на левую руку: та зафиксирована и перебинтована от плеча до кончиков пальцев.

– Ссс… сколько? – все-таки выдавливает он.

– Четыре дня.

Всего? Отчего-то казалось, он провел в коконе настоящую вечность.

– Договоримся так, – улыбается доктор Гринвуд, – сегодня мы еще за вами понаблюдаем, а завтра, если все будет хорошо, а разрешу вашим друзьям вас проведать.

– Друзья? – На этот раз голос вполне подчиняется.

– Они очень за вас волнуются. Мисс Пейдж и молодой человек со странным прозвищем. И вас хочет навестить профессор Митчелл.

– Сюда… никто не приходил? Пока я…

– Пока вы были без сознания? Нет, – доктор мотает головой, – только я и мои помощницы.

Неужели тот человек Нилу только привиделся? Не может быть – он до сих помнит ощущение чужих горячих ладоней и слез.

– Где я? – задает Нил, наверное, главный вопрос.

– В надежном месте. Поверьте, сейчас этого достаточно, а остальное вам расскажут другие.

Замечательно, мысленно вздыхает Нил. Он вернулся только для того, чтобы окружающие снова уходили от ответов и секретничали.

– Пока вы на обезболивающих, – продолжает доктор Гринвуд, – но мы постепенно будем снижать дозу, так что…

– Переживу. – Нил пытается улыбнуться и замирает с наполовину растянутым ртом.

– Вам вставили вырванные зубы. – Доктор мягко кладет ладонь поверх предплечья Нила. – Ногти постепенно отрастут, но некоторое время будет очень неприятно. Волосы, брови и ресницы тоже.

– Волосы? – эхом откликается Нил.

Улыбка доктора Гринвуд становится самую малость натянутой:

– Вы почти полностью спалили их, когда устроили взрыв. Пришлось вас обрить.

И как же Нил сейчас выглядит? Наверное, лучше не просить зеркало, по крайней мере, прямо сейчас.

– Отдыхайте, – участливо говорит доктор Гринвуд. – Все страшное уже позади.

Хочется ответить что-нибудь язвительное, но Нил лишь кивает. В конце концов, доктор только выполняет свою работу.

Нил опять остается один, разглядывает через окно пошедший все-таки дождь и пытается привести мысли в порядок. Получается, пусть в последний момент, но его вытащили. Как мило. А что с его тюремщиками? С непривычной кровожадностью Нил надеется, что все они мертвы. Ладно, все, кроме того странноватого русского, Кости. Этот, так уж и быть, пусть живет. Но кто они вообще такие? Предположим, рассуждает Нил, тогда их с Лесли поймали чеченцы, люди Борза. Значит, эти или от Потапова, или от Ткаченко. Федор Иванович, вспоминает Нил, так назвал усатого ублюдка Костя. Какая-никакая, а зацепка. И, кажется, он начинает понимать нелюбовь Айвза к русским.

К вечеру в палате снова показывается доктор Гринвуд. На неизбежный вопрос о самочувствии Нил осторожно пожимает плечами, затем интересуется:

– А хотя бы книги у вас тут есть?

– Боюсь, с ними напряженка, но могу поискать.

Нил думает, это отговорка, но спустя полчаса доктор заглядывает опять.

– На выбор: учебник по патологической анатомии или нечто под названием «Звезда страсти». – Она кладет на прикроватную тумбочку солидный томик в темном переплете и книжицу в обложке, на которой обнимаются скудно одетая блондинка и длинноволосый качок с голым торсом. А с чувством юмора у доктора все в порядке. Впрочем, Нил и не надеялся, что здесь найдется книга по астрофизике.

– Я распоряжусь, чтобы вам подняли изголовье кровати, если пообещаете не полуночничать.

– Признаться…

– Вам сейчас очень не хочется засыпать, кажется, что вам хватит на всю жизнь вперед. Но это обманчивое ощущение – вы еще очень слабы, а сон, как это ни банально, отличный лекарь.

Доктор собирается уходить, и Нил спрашивает у ее спины:

– Как вы считаете, кто сильнее: Бармаглот или Брандашмыг?

– Брандашмыг, – отвечает она через мгновение. Не самый частый ответ, но продолжить разговор не удается – доктора зовет медсестра.

Нил осиливает пару глав из учебника просто из принципа, чтобы поскрипели расслабившиеся мозги, и откладывает том с глубоким убеждением, что врачи гении, если во всем этом разбираются. Зато чтобы читать «Звезду страсти» мозги, наоборот, надо отключить. К радости Нила авторица с приторным именем Линда Кэндис сделала главную героиню Джорджиану воровкой, и он хмыкает, а то и негромко смеется над безобразно наивным представлением писательницы о том, как совершают кражи. Как ни странно, к ночи глаза сами собой смыкаются, и Нил засыпает, так и не выяснив, в какой именно позе героиня и герой собрались трахнуться в очередной раз. Может, дело в лекарствах, которыми его накачали, но, слава богу, ничего не снится.

Утром Нил чувствует себя лучше и хуже одновременно. Странное ощущение.

– Это нормально, – поясняет доктор Гринвуд, пока Нил пытается самостоятельно съесть завтрак, неловко орудуя вилкой, зажатой в целой руке. – Как я и говорила, мы постепенно снижаем количество обезболивающих, так что ваши реакции обострились. Может, это паршиво звучит, но боль – универсальный маркер. Она сигнализирует, что с организмом что-то не так, а ее исчезновение – что все в порядке. Ну как? Готовы к посетителям?

И Нил быстро кивает.

– Тогда ненадолго и по одному.

Первой медсестра приводит Лесли. Вид у той измученный, но в остальном… кажется, она в порядке. Лесли мгновенно бросается к Нилу, затем резко останавливается и осторожно обнимает. Тот похлопывает ее по спине.

– Ты ведь не будешь плакать? – спрашивает он, одновременно сдувая с лица лезущие в рот и нос распущенные светлые волосы.

– Нет, – глухо отвечают ему в ухо. – Уже отревелась. Господи, я думала… Неважно. Я так рада, что ты цел!

– Пока не полностью.

Лесли отстраняется и мрачно смотрит на загипсованную левую руку.

– Они сказали, все будет хорошо. Что ты должен пройти какую-то их стандартную проверку. Именно так они и выразились. Я чуть ли не весь день сидела как на иголках, ждала, ждала и ждала, а потом… – Лесли тяжело сглатывает. – Черт, я сначала решила, ты мертв. Потом, правда, сообразила, что умри ты, они вряд ли приволокли бы тебя в здешнюю больницу. Но все равно… – Ее голос срывается, но она берет себя в руки и подозрительно ровно заканчивает: – Я врезала твоему Митчеллу.

– Черт! – Сцена, вставшая перед глазами, почти завораживает. – И что?

– Ничего. Только сказал: «Я понимаю ваши чувства, мисс Пейдж, вы имеете полное право злиться» Ну, блядь, спасибо, что позволил! А после здешние медсестры принялись так мило кудахтать вокруг меня и успокаивать, и теперь я чувствую себя виноватой, что дала говнюку в морду, хотя виноват во всем он! Это начало стокгольмского синдрома, да? – Подруга страдальчески выдыхает. – Знаешь, они тут все чокнутые.

Лесли придвигает к кровати стул и садится, внимательно смотрит на Нила, а потом вдруг принимается хохотать. Господи, с ней точно все в порядке?

– Прости. – Лесли немного успокаивается, кладет голову на простыню, искоса смотрит на Нила и снова хихикает. – Просто ты так смешно выглядишь без волос.

– Это ужасно?

– Ага. Ты похож на птенчика.

Наверное, на лице Нила что-то отражается, и Лесли быстро добавляет:

– Они отрастут, обязательно.

Нил все-таки отваживается провести ладонью по черепу и ощущает лишь пушок, напоминающий щетину на мягкой зубной щетке.

– Ты что делала все эти дни? – переводит он разговор на более важную тему.

– Большей частью тряслась от страха и умирала от скуки. Со мной постоянно беседовала то одна здешняя шишка, то другая. Так и не поняла, понравилось им то, что они услышали, или не особо.

– Они тебе объяснили про…

– Что мы с тобой вроде как умерли? Да. – Лесли выпрямляется и принимается рассеянно дергать прядь собственных волос. – Знаешь, по поводу этой части я особо и не возражаю. С родителями я и так давным-давно разругалась, близких подруг у меня нет. К тому же… – Она вздыхает. – Начать с нового листа в чем-то прикольно. При условии, что здешние психи внятно объяснят, что им вообще от нас нужно. А они лишь разувают щеки от ощущения собственной важности и темнят.

– Надеюсь, это скоро изменится.

Нил отнюдь не уверен, что в палате нет камер или записывающих устройств, так что не задает действительно важных вопросов, Лесли тоже старательно болтает о чепухе.

– Что ты читаешь? – Она утаскивает с тумбочки «Звезду страсти», открывает на замятой странице и пробегает глазами. – Серьезно? Признаться, я такие книжонки таскала у матери, но мне тогда лет тринадцать было.

– Не поверишь, но в чем-то захватывает. Даже захотелось узнать, с кем останется главная героиня.

– Хм, она мечется между двумя типами. Один умница, уважает ее чувства и помогает, а другой – мудак, который ее все время ее оскорбляет и из-за которого она вечно вляпывается в неприятности?

– Как ты догадалась?

– Прочел одну такую книжку, считай, прочел все, – фыркает Лесли. – Твоя Джорджиана останется с мудаком.

– Жизненно, не поспоришь. Хочешь мне помочь?

Лесли с энтузиазмом кивает.

– Тогда раздобудь что-нибудь по физике.

В палату заглядывает медсестра, намекая, что время первого визита истекло, и Лесли еще раз обнимает Нила.

– Держись.

– Ты тоже держись, подруга. Я что-нибудь придумаю.

Следующим в палату вваливается Чума. Капюшон откинут, и потому вид у парня совершенно растерянный.

– Они тут все расисты и абьюзеры, – сообщает он, плюхаясь на стул, где недавно сидела Лесли. – Чувак, это ж беспредел полный!

– Что случилось?

– Кроме того, что они ввалились в мое логово, наставили на меня оружие и отобрали компы? – Чума обеими руками проводит по коротким курчавым волосам, словно стараясь хоть так прикрыть голову. – И запрещают мне надевать капюшон. Сказали, натяну – насильно переоденут.

– Чудовищно, – соглашается Нил. – Жесткие диски…

– Я похож на лоха? Хрен им, а не мои жесткие диски. – Чума немного взбадривается, затем постукивает себя по правому виску, и Нил кивает. Тот жесткий диск, что внутри черепной коробки Чумы, цел-целехонек, а он самый важный и надежный. И к нему ни у кого нет доступа, по крайней мере, пока.

– Одна радость – любоваться на их разочарованные рожи, – продолжает тот уже спокойнее.

– С тобой тоже беседовали, как и с Лесли?

Чума с любопытством оглядывает палату, а Нил внимательно следит за его руками, пальцы на которых едва заметно подергиваются, когда тот отмечает вероятные места расположения подслушивающих устройств.

– Ага. Хотят, чтобы я на них вкалывал. Признаюсь, мой белый друг, условия выкатили вполне недурные. Но они тут все сраные расисты.

– Ты уже говорил.

– Правда? Ничего, еще раз скажу, – Чума воинственно вытягивает шею. – Расисты сраные!

Он пристально смотрит на Нила:

– И с тобой черт-те что сотворили. Чувак, ты похож на скинхеда.

– Ну хоть не на Пинхеда.

Оба невесело хмыкают.

– Они дают нам с подругой видеться, – негромко продолжает Чума, – но ненадолго, и рядом обязательно торчит одна из здешних морд. Смекаешь?

– Они не доверяют нам ни на грош.

– Объективно я одобряю профессиональную паранойю. Но меня это здорово бесит.

Чума снова едва заметно шевелит пальцами – я найду способ связать с тобой так, чтобы никто не подслушал. Нил тоже покачивает целой рукой – понял.

– У нас только один вариант – разобраться в здешнем бардаке, – вслух отвечает он.

– Ага. В общем, выздоравливай, чувак.

И смотри в оба – этого никто не говорит, но оно само собой подразумевается.

– Хочешь прикол? – добавляет Чума напоследок. – Они тут считают тебя ебнутым.

Вопрос лишь в том, во благо это или во вред.

Наконец, в палате появляется последний визитер – Джереми Митчелл. Нил признает, что два предыдущих посещения его изрядно утомили, но старается никак это не показать. В конце концов, грядущий разговор самый важный.

Вид у Джереми усталый, не без некоторого злорадства отмечает Нил, к тому же тот постоянно смущенно отводит глаза. Что же, они сравнялись – сам Нил уже совершено не раскаивается в том, что залез в чужой ноутбук. Джереми проходит внутрь и усаживается все на тот же стул.

– Доктор Гринвуд уверяет, что ты полностью восстановишься, – осторожно начинает он. – Тем не менее, я должен…

– Тогда ты сказал, что это необходимо, – обрывает Нил, – так что не нужно симулировать вину.

Джереми резко выдыхает и твердо смотрит на него, изучает сломанную руку и обкорнанную голову.

– Ты прав, хотя вину я совсем не, как ты выразился, симулирую. Но приказ есть приказ.

– Ты не военный.

– В каком-то смысле мы все здесь военные. И на осадном положении.

Нил позволяет себе выразительно присвистнуть. Свежевставленные зубы еще заставляют челюсти ныть, но в остальном более чем устраивают.

– И кто же среди вас настолько параноик, что устраивает такие проверки? Это ведь была она? Убедились, что я не сдам ваши шкуры?

– Это не паранойя, а суровая необходимость. – Если Джереми еще раз произнесет «необходимость», Нил заорет. – Никто посторонний не должен знать о нашем существовании. И мы должны убедиться, что попади кто-нибудь из нас в плен, он не выдаст остальных.

И тут деталь пазла встает на место.

– Тип с таблеткой был от вас?

Джереми кивает, затем невесело усмехается:

– По сценарию ты должен был ее проглотить и заснуть, а мы спасли бы тебя. Но… – он выразительно разводит руками, – никто не предугадал, что ты устроишь форменное светопреставление. Ты нам здорово осложнил свое спасение, знаешь ли.