Глава 20. Встреча (1/2)

Август 1948

Тонкие пальцы перебирали по предплечью Гаспара – Артура интересовали волосы, которые он специально обводил и даже осторожно прихватывал самыми кончиками. Его привлекали самые разные вещи, и он, даже если и не говорил о них вслух, все равно как-то показывал свои чувства. До этого он облюбовал родинку на левой лопатке Гаспара, и целовал ее постоянно, стоило тому оказаться на животе. До этого момента Гаспар даже не знал, что у него в том месте была родинка – возможно, она появилась уже после того, как он стал жить один.

Теперь его заворожили волосы на руках, хотя Гаспар не понимал, что в них могло быть хорошего.

– Зато зимой не холодно, – сказал он, тоже переворачиваясь на бок, но делая это так, чтобы рука осталась неподвижной.

Когда Артур прикасался к нему, он так хотел продлить этот момент, что обычно не шевелился, чтобы не спугнуть его.

– Неправда, – улыбаясь и пряча нос в подушке, пробубнил Артур. – Эти волосы точно не греют.

– Откуда ты знаешь? У тебя же таких нет, – продолжил Гаспар.

Артур вынырнул из подушки и улыбнулся. Его течка прошла, и он уже успел отоспаться, так что теперь мог говорить вполне связно и подолгу. Гаспар думал, что неловкость между ними должна была вернуться, но Артур все еще не стыдился ходить только в одной рубашке или спать без пижамы. Это было хорошо – от этого хотелось улыбаться и вообще делать что-то созидающее. Любить, дарить, беречь.

– Как поживает Митчелл? – спросил Артур, усевшись на постели так, чтобы обратиться лицом к Гаспару.

– Неплохо, правда, его волосы страдают. Ты знаешь, что с ними может сделать Марисса, – ответил Гаспар. – И он много работает.

– Митчелл не очень любит свои волосы, – сказал Артур. – Когда мы были маленькими, он всегда просил Няню постричь его, но она не разрешала. Считала, что так он выглядел красивее. Я иногда пытаюсь представить его с короткими волосами, но ничего не выходит. Всегда видел с длинными, даже представить по-другому не могу. А вот Джонни не могу вообразить с длинными. Хотя сам я ведь тоже стригся, когда жил на ферме. Интересно, если встретимся с Джонни, узнает ли он меня?

– Узнает, – уверенно сказал Гаспар. Он действительно в этом не сомневался.

– Я его точно.

– Ты его со спины узнал, какие уж тут вопросы, – укладывая одну руку под голову, улыбнулся Гаспар. – Так сильно любишь его?

Артур опустил глаза и кивнул.

– Очень. Однажды… однажды, когда Фермер был пьян… он только что заснул, а мы сидели в кроватях, и никто не мог сомкнуть глаз. Мне было десять лет. Я представил, что ухожу из дома. Представил, что оставляю все и всех, и просто иду вперед по дороге – куда угодно, только прочь из дома. Я бы шел, пока не стер бы ноги, пока не упал бы замертво. Мне было так страшно оставаться в доме, и было чувство, которое только сейчас я могу назвать безысходностью, но тогда я не знал, как его описать. В тот момент я предал всех, потому что хоть и мысленно, но оставил их в доме – в этом ужасном доме с Фермером и Няней. Я предал Фермера и Няню, посчитав их страшными и желая уйти от них. Не предал только Джонни, потому что в моих мыслях мы уходили вместе. Я старался придумать дорогу и, закрыв глаза, видел перед собой разные дома, которых никогда в жизни не встречал, людей с незнакомыми лицами. Мы шли с Джонни, держась за руки, дальше и дальше, никуда, просто шли. А потом я понял, что мы устанем, и кто-то упадет первым. И что делать, если Джонни упадет от усталости? А что он будет делать, если упаду я? Все так же в мыслях мы развернулись и пришли домой. Только когда перед моим мысленным взглядом опять появился дом, я понял, что оставил в нем остальных. До этого даже не задумывался – мне было достаточно взять его с собой. Я стыжусь этого момента в своей жизни, и пусть он произошел только в моей голове, я никогда никому о нем не рассказывал. С тех пор я считаю, что мысль равна поступку.

– Жестоко ты к себе относишься, – вздохнул Гаспар. – Впрочем, я знаю это с первого дня. Ты жесток к себе и несправедлив. Нельзя так изводить себя. Если уж за мысли судить начнешь, то когда-нибудь совсем сгрызешь сам себя вместо совести.

Артур наклонился к Гаспару и поцеловал локоть той его руки, что лежала под головой.

– Я научусь различать, какие мысли равны поступкам, а какие нет, – пообещал он. – Есть много, очень много вещей, которые я должен освоить, и я обязательно это сделаю.

– У тебя еще много времени, – убирая его волосы за ухо свободной рукой, сказал Гаспар. – Ты справишься.

*

Ферма, которой владела вдова по имени Колетт, находилась очень близко к городу, но Робби, который не знал этого, выделил половину дня на поездку. В итоге он добрался до фермы еще до обеда и долго ждал, пока ему откроют ворота. После многочисленных неудач он уже не рассчитывал встретить здесь что-то интересное, но адрес следовало все равно проверить.

Впрочем, разговор с Гилбертом был довольно успешным, по крайней мере, от него осталась хоть какая-то информация. Однако чем больше деталей открывалось, тем сложнее становилось. Митчелл был где-то на грани смерти, а возможно уже и умер. Анатоль, о котором Джонни ничего не говорил, и с которым он, возможно, вообще не был знаком, тоже пропал. Робби постоянно думал об этих двоих и не мог отделаться от чувства, что они находились где-то недалеко. Он убеждал себя в том, что сбежавший три года назад Анатоль не мог выжить на улице, но где-то внутри все равно теплилась надежда, что этого омегу тоже еще можно было найти.

С этими мыслями он дождался, пока выйдет хозяйка. Робби понял, что она скоро появится, поскольку его заметил кто-то внутри дома, после чего пугливо задернул занавески и убежал. Через некоторое время из дома вышла пожилая женщина в легком сером платье в мелкий цветочек и чистом переднике.

Ее образ очень подходил этому дому – это было очень хорошее и ухоженное место с чистым двором, огороженное крепким забором и усаженное цветами. Сам дом был двухэтажным, под добротной черепичной крышей с окнами, оплетенными диким виноградом. Можно было бы даже восхититься всем этим, если бы не цель, с которой Робби явился.

– Приют «Небесные поля»? Вы Колетт? – напрямую спросил он, даже не стараясь казаться вежливым и безобидным.

– Да, это я. Чего вы хотите? – коротко, но с улыбкой спросила женщина.

– Я от Гилберта. Знаком также с Милтоном, если это имя о чем-то вам говорит.

В серых глазах женщины отразилось узнавание – она поняла, о ком шла речь.

– Меня не предупреждали, что может приехать человек, так что ничем не могу помочь, – сказала она, все-таки открывая дверь шире и впуская его. – Чтобы договориться со мной, вам следует получить разрешение хозяина приюта. Он передаст мне указания, и потом мы с вами можем говорить серьезнее.

– Хозяин приюта? Тот, что работает директором в столичном «Небесном поле»? – уточнил Робби. – Я с ним встречался, но ни о чем не договаривался. Сомневаюсь, что это необходимо.

Колетт посмотрела на него очень серьезно и внимательно – под этим взглядом было сложно соврать, но у Робби была неплохая сноровка. Гордиться, конечно, было нечем, но лгать Робби умел очень даже убедительно, да и за время работы повидал всякие глаза – даже самые пронзительные и опасные.

– Меня интересует усыновление омеги, – сказал Робби. – Господа Милтон и Гилберт были довольны своими приобретениями.

Очевидно, Колетт расположило то, что Робби был знаком сразу с двумя покупателями, а не только с одним. Она бросила на него косой взгляд, направившись к дому и предложив ему сделать то же самое.

– Я имела дело с господином Гилбертом, но не с Милтоном, хотя он наведывался к нам, – вздохнула она. – Этот адрес вы получили от кого-то из них?

– От Гилберта, – проходя в дом и наслаждаясь царившей в нем прохладой, ответил Робби. – Господин Милтон умер не так давно. Самоубийство. Печальные обстоятельства.

Колетт остановилась, приложив руку к губам и округлив глаза – она казалась доброй и мягкой женщиной. Как писал о ней Милтон?

«Колетт, наверное, мягкосердечна…»

Если она растит омег на продажу, не так уж она и мягкосердечна. Робби даже улыбнулся своим мыслям – нужно же быть таким идиотом, чтобы вообще подумать, что эта женщина могла иметь хоть каплю доброты.

Его провели в просторную кухню, и, обратив внимание на длинный стол, обставленный множеством разномастных стульев со спинками и без них, Робби вдруг представил, что Джонни в детстве жил где-то в таком же месте. Наверное, столовая, в которой он обедал, выглядела примерно так же.

– Действительно печально, – сказала Колетт, усевшись за стол и жестом приглашая его присоединиться. – Надеюсь, господин Милтон покоится с миром, и прошлое его не беспокоит.

В столовой ощущался аромат – Робби понял, что в доме были омеги. Не прямо сейчас, потому что иначе запах был бы сильнее, но они явно здесь жили. Возможно, комнату проветрили незадолго до его прихода.

«Я как полицейский пес или чертов людоед, – подумал Робби вынимая платок, чтобы протереть лоб. – В Петрии, где в каждом помещении бывали омеги, принюхиваться не приходилось».

– Если вы знакомы с хозяином приюта, то почему вы не добились его разрешения? Будь у меня его рекомендация, я бы сразу же показала вам их.

Отлично – омеги были здесь. Сердце, которое только что успокоилось, снова пустилось вскачь. Робби проклинал приближавшийся гон – он принимал таблетки, но это не очень-то помогало от агрессии. Физически гон не начинался, но настроение было ни к черту.

– Увы, договориться с директором мне не удалось, – отчасти правдиво ответил Робби. – Я надеялся поговорить с вами лично.

– Так дела у нас не делаются, – развела руками Колетт. – Все омежки у нас наперечет, за каждым присматривают. А вы все-таки дружите с Гилбертом? Он вас рекомендовал хозяину?

– Нет, с Гилбертом мы только шапочно знакомы, – сказал Робби. – Как и с Милтоном. Они сдавали омег в аренду, и я просто однажды воспользовался услугами.

Колетт, которая и так смотрела на него внимательно и ничего не пропускала, теперь совсем замерла. Она просидела без движения несколько секунд, а потом опустила ресницы.

– Это правда? В аренду… никогда о таком не слышала. И вы поэтому знаете, что омегу можно усыновить?

– Мне не сообщали деталей, – пожал плечами Робби.

– Если Гилберт или Милтон не представили вас лично хозяину, то и думать не о чем – так рекомендацию не получить. Поэтому вам бы все-таки следовало… ох, ладно. Вы очень хотите купить омегу?

В ней что-то переменилось, но Робби, которого очень тревожил омежий запах, теперь становившийся даже сильнее, не мог понять, что именно надломилось в Колетт. С самого начала она как будто сомневалась в чем-то, а теперь решила действовать.

– Очень, – кивнул Робби.

– Тогда… вы ведь брали их в аренду? Значит, у вас нет предубеждений?

Почему она повторяла это презрительное «брать в аренду», которое Робби сочинил специально, чтобы не выдать свое сочувствие к омегам? Могла бы придумать что-то другое. Это тоже отталкивало – Колетт не старалась как-то переиначить эти неприятные слова, и теперь Робби передергивало каждый раз, когда она их произносила.

– Вы насчет того, что омеги были при хозяине? Нет, меня это не смущает.

– Хорошо, – кивая больше самой себе, чем ему, пробормотала Колетт. – У меня есть для вас вариант. О нем не должен знать хозяин приюта, иначе нас обоих ожидают неприятности.

– Обещаю никому ничего не говорить, – сказал Робби, подумав, что уже сбился со счету, сколько раз ему приходилось говорить такие слова.

Она приложила палец к губам, раздумывая.

– Очень плохое дело, – сказала она, поджимая нижнюю губу. – На днях вернули мальчика. У него позднее созревание. Говорят, в их семье такое случалось постоянно – течки начинаются не в шестнадцать, как у всех, а в восемнадцать или даже девятнадцать. Мы уже дважды продавали его, но оба раза его вернули. Я не могу соединить его с остальными детьми, потому что он расскажет, что с ним происходило. В первый раз он еще мало что понял, а во второй раз уже точно прибыл с полной картиной в голове. Заказчик был неосторожен, многое ему выболтал. Так что я держу его в подвале, и не знаю, что с ним делать. Еще хуже от того, что хозяин ненавидит такие ошибки, и даже в первый раз он был страшно недоволен, а если узнает во второй раз, то… в общем, порченный омега уже никому не нужен, тем более, после двух покупателей. Они-то течки дожидаться не стали…

– Сколько вы за него хотите? – спросил Робби, расправляя плечи и выпрямляясь. Болела спина, хотелось как-то размяться, и все действовало на нервы. – Если он попал ко второму хозяину уже испорченным, то за него заплачены уже не такие уж и большие деньги, я прав? И если вам нужно исправить эту ошибку, мне нужно заплатить ровно столько же, сколько и его второму хозяину, чтобы скрыть все от директора приюта?

Колетт торопливо кивнула.

– Он очень красивый, уверяю вас, он стоит этих денег, – добавила она. – У них были потрясающие родители, все мальчики, рожденные ими, имеют незаурядную внешность, но очень непростой характер.

– А где остальные омеги? – продолжил Робби, понимая, что точно не уйдет с пустыми руками.

– Остальные… они сейчас работают. Они обеспечивают себя сами, работая на ферме. Поэтому иногда они выглядят неухоженными, но если привести их в порядок, все они просто писаные красавцы. Сейчас все совсем не так, как раньше – эта партия пришла ко мне от Фелиции, потому что она почему-то отказалась растить омег. Вы ведь знаете Фелицию? Милтон брал омег у нее – они были дороже, поскольку воспитывались иначе и имели хорошую внешность. Самых красивых отправляли к ней. У меня товар самый обычный. Заурядный. Но не сейчас, конечно. Если бы вы пришли два года назад, то не застали бы никого – я тоже прекращала. Возраст уже не тот. Но Фелиция отказалась, и мне предложили заняться этим вновь. Честно, я устала от этого, а уж если бы знала, что будет так тяжело, отказалась бы сразу. Они прибыли совершенно взрослыми, и еще… они молятся, ни с кем не говорят. Очень сложно с ними приходится.

Почему она была так откровенна с ним? Возможно, ей просто не с кем было поделиться своими горестями, потому что работа в целом была нелегальной, и сообщать о ней посторонним вряд ли разрешалось. Но зачем выкладывать все подчистую незнакомому человеку?

– И все же они очень дорогие из-за изначального воспитания Фелиции и красоты, – сказала Колетт. – Поэтому не удивляйтесь, что Феб обойдется вам в те же деньги, что Гилберт платил за новых омег. Если он сказал вам, сколько платил за нового, просто выбросите это из головы – он покупал моих, самых обычных, с дурным нравом и неяркой внешностью. Но Феб совсем другой.

Теперь все стало ясно. Все эти объяснения были нужны, чтобы Робби не сопротивлялся и заплатил за мальчика столько, сколько попросят.

Впрочем, сейчас его интересовало имя. Феб – это имя он слышал от Джонни. Феб был одним из его младших братьев. Значит, его Няню действительно звали Фелицией, а все остальные омеги находились здесь. Захотелось просто встать из-за стола и пойти обыскивать ферму, чтобы найти и вывезти всех до последнего. Однако в доме был мужчина – Робби заметил вещи взрослого мужчины, висевшие на крючке у входа. К тому же, усадить всех омег в одну легковую машину ему бы точно не удалось.

– А покупатели часто приходят? На тех, что еще новые, нашлись желающие? – спросил Робби.

– Пока еще нет, но вы, пожалуйста, не спешите, – вздохнула Колетт. – Они будут гораздо дороже, чем Феб. Ему уже семнадцать лет, он очень красив, но испуган. Если у вас есть с собой нужная сумма, я могу отправить его вместе с вами прямо сейчас, пока остальные дети в поле.

– Что насчет документов на усыновление? – спросил Робби.

– Все в порядке, они вам не понадобятся. Вы можете взять те, что остались от его последнего покупателя, если вам нужна какая-то защита, но я еще ни разу не слышала, чтобы кому-то задавали вопросы. Усыновление нужно приюту, а не вам. Вы можете делать с омегой, что пожелаете, просто не показывайте его людям.

– У меня нет с собой большой суммы прямо сейчас, но я могу оставить залог.

Колетт согласилась на залог и назвала полную сумму, которую Робби вполне мог найти. Конечно, после этого ему предстояло значительно урезать себя в расходах, но от одной лишь мысли, что он мог выкупить и привезти к Джонни одного из его братьев, становилось теплее и легче. Он упустил Митчелла, но мог спасти кого-то другого.

– Могу я на него взглянуть? – оставив первую сумму на столе, спросил Робби. – Очень любопытно.

– Конечно. Но прежде я хотела бы, чтобы вы написали расписку или что-то вроде этого, чтобы мне было на что надеяться.

Робби не стал возражать. Эта Колетт вела дела уже не первый год и прекрасно знала, как следовало общаться с покупателями. Она была хваткой и умной женщиной, и Робби стало интересно, какой была Фелиция, если ей доверяли самых красивых омег.

Приняв расписку, Колетт поднялась и повела его из дома – Феб находился в другом месте. Пришлось пройти в другой дом, который был завален старой мебелью и всяким хламом. Тот домик был даже крошечным, и находился за задним двором. Казалось, будто он был построен первым, и только потом у хозяев появились деньги, чтобы возвести большой, тот, в котором они жили сейчас. Старый домик держали вместо кладовой или простого сарая, складывая в него разные обломки – все то, что было жаль выбрасывать, но уже не получалось использовать. Слегка надтреснутые горшки с высохшими растениями, оконные рамы с выбитыми стеклами, пыльные деревянные лошадки – все это было сложено как попало.

Остановившись в бывшей кухне, которую можно было определить по наличию побитого кафеля на стенах, Колетт сдвинула кресло с подранной обивкой, под которым был люк с простым металлическим кольцом вместо ручки. Робби подумал, что мог бы ударить женщину. Просто ударить ее – один раз, и, возможно, не очень сильно.

Вместо этого он помог ей откинуть люк, а затем спустился вместе с ней внутрь.

К счастью, внизу горел свет. Если бы Робби понял, что Феба держали в темноте, он бы точно устроил погром или сделал бы что-нибудь еще предосудительное.

– Феб? – позвала Колетт, опускаясь по лестнице и показывая Робби, чтобы он следовал за ней. – Не бойся, дорогой, это я. Я привела человека, с которым ты сможешь уехать. Ты ведь не можешь постоянно жить взаперти, Феб.

Робби спустился, шагая по крепкой маршевой лестнице без перил. У самой нижней ступеньки стоял омега – очень красивый, невысокий и светловолосый. Он был одет в грязную рубашку и серые брюки на подтяжках.

Увидев Робби или, скорее, почувствовав его, он отшатнулся, а потом отошел вглубь комнаты. Чтобы понять причину такого поведения потребовалось несколько секунд, и за это время Колетт успела возмутиться столь невежливому поведению, но, глядя в испуганные глаза Феба, Робби ощутил сострадание. Бедный мальчик и сам не знал, чего боялся – он никогда не видел альфу, а уж тем более альфу перед гоном. Инстинкты приказывали ему бежать подальше, и он прижался к стене, глядя на Робби застывшими стеклянными глазами. Рассмотреть его в тусклом свете лампы было невозможно, но Робби заметил, что Феб схватился за рубашку, скомкав ее прямо под воротником, будто защищаясь от кого-то.

– Все в порядке, я его увидел и теперь должен уйти, – даже не успев сойти с лестницы, Робби начал подниматься. – Оставьте его, прошу вас. Все хорошо, я убедился, что мальчик жив.

Уже перед воротами Робби взял с Колетт слово, что она дождется его возвращения и не станет никому рассказывать о Фебе. Он собирался вернуться как можно скорее, чтобы вытащить отсюда хотя бы одного и узнать чуть больше об остальных. Нужно было дождаться, когда пройдет время гона, успокоиться и забрать Феба.

*

Сил ждать до следующих выходных не было, и Джонни позвонил Гаю уже во вторник, попросив его найти свободное время и отвезти его в то место, где он жил в первое время после переселения в Петрию. Гай сказал, что был пенсионером, а потому мог в любой час явиться в любое удобное место. Джонни немного смущало то, что эти слова он слышал от человека в почтенном возрасте, но зато теперь он мог увидеть то, о чем думал постоянно.

На этот раз Джонни приехал на вокзал – он выучил все маршруты по карте, и по ней же научился ориентироваться в городском транспорте. У него постоянно побаливала голова, потому что он вечно был чем-то занят – учился и днем, и ночью, не давая себе отдыхать. Приближался сентябрь, и он также с нетерпением ожидал момента, когда смог бы отправиться в школу – Джонни надеялся узнать там еще больше нового и полезного.

Гай купил билеты на двоих и сказал, что им предстоит проехать всего полчаса, прежде чем они будут на месте. В поезде Джонни еще не бывал, и теперь с интересом рассматривал все внутри вагона – жесткие, похожие на скамейки сидения, огромные застекленные глухие окна со сдвижными форточками в самом верху. Все было интересным и необычным.

– Я звонил старому другу, – сказал Гай, глядя на дорогу. – Он сказал, что в том месте, где раньше находился лагерь, теперь работает небольшой комитет общественного вспомоществования. Жены, которые ушли от мужей, вдовы, бездомные и сироты. В общем, почти ничего не изменилось, только теперь там не приезжие, а свои собственные граждане. В Петрии тоже хватает нуждающихся.

– Интересно, что именно там делают? – тоже переводя взгляд на окно, спросил Джонни. – Есть ли там место, где можно жить?

– Жить? Не думаю. Говорят, все домики снесли. Теперь там, вроде, одно большое здание, где обсуждают разные вопросы и дают временное убежище, но потом все равно подбирают жилье где-то в городе или поблизости. Чтобы не было разбоя, как в прошлые годы. Хотя я точно не знаю, что там происходит. Может, какие-то дома и уцелели.

Джонни вздохнул. Он очень волновался, хотя бояться было нечего – ни он, ни Гай вообще не знали, чего ожидать от этой поездки. К тому же, если в том месте помогали людям, там, наверняка, можно было задавать вопросы. У Джонни было много вопросов, но он выбрал самые важные еще до поездки – не спал всю ночь и думал, о чем можно спросить знающего человека в Петрии. Гай не мог ответить на все его вопросы, а теперь вполне можно было встретить того, кто знал чуть больше.

Доехали они действительно быстро, а потом еще некоторое время шли по узкой дорожке, которую Гай рассматривал с таким же интересом, что и Джонни – он давно не был в этом месте, и многое успело измениться. Он говорил, что раньше здесь не было многих деревьев и кустов – все это посадили уже после того, как он уехал. Появились и некоторые дома – в них, наверное, жили полноправные граждане, выехавшие за город. Гай показывал некоторые места и говорил, что там находилось раньше.

– Там работала столовая, в которой можно было покупать что-то за деньги. Кормили в лагере стандартно, два раза в день, но если ты зарабатывал, мог покупать дополнительно. Там была аптека. Здание до сих пор стоит, но оно почему-то пустует. Торговали из окна, я много раз покупал там жаропонижающее и раствор йода. В задней части здания было почтовое отделение. Похоже, оно и сейчас есть.

Джонни думал, что Гаю пришлось совсем непросто – приехать и учиться сразу всему, осваивать все эти сложные вещи вроде почты и аптек. Он даже сказал об этом, и Гай улыбнулся, потрепав его по плечу.

– Ты еще такой ребенок, – сказал он. – В то время, когда я уезжал из Аммоса, мы жили не так, как вы. Мы не жили на фермах, понимаешь? Я и Тони выросли в городе, и знали все – магазины, аптеки, почту, трамваи и сапожные лавочки. Поэтому здесь я мало чего нового увидел. Во времена моей молодости Аммос и Петрия почти не имели различий.

Теперь здесь все было по-другому. Джонни понимал, что между столицей Аммоса, в которой он жил с Филиппом, и столицей Петрии, в которой он жил с Робби, лежала настоящая пропасть. Здесь все было другим – ярче, интереснее, больше, разнообразнее. Даже людей на улицах было больше. Дороги были шире и оживленнее, машины быстрее, витрины пестрее, кафе и рестораны гостеприимнее. Конечно, под этим слоем привлекательности таились и плохие стороны – для кого-то ведь завели этот комитет вспомоществования. Однако с виду страны очень сильно отличались. За десятилетия жизни без поддержки Аммос превратился в коробку, в которой застыло время.

Джонни еще не рассказал Гаю всей правды о том, как он рос – о продаже омег, о бесправной жизни. Что сказал бы этот человек, узнай он, что Джонни считал себя больным скверной, которой вовсе не существует? Говорить о таком было стыдно, и Джонни ограничился тем, что просто рассказал о жизни на ферме и о запрете на общение с другими ребятами.

Он верил Гаю, но не знал, мог ли тот понять и принять то, что Джонни и другие омеги добровольно разрешали делать с собой ужасные вещи. Теперь, когда он мог оценить все происходившее в его жизни с некоторого расстояния, Джонни понимал, что это было стыдно – все, что с ними происходило, выглядело просто ужасно. Стоит ли другим людям знать об этом? Гай был очень смелым – он был еще совсем молодым, на несколько лет моложе Джонни, когда уехал из Аммоса в одиночку, устроился и даже принялся искать своего потерянного брата. Такому человеку точно не расскажешь, что сидел в квартире и ждал, когда придет Филипп, чтобы ублажить себя твоими руками или полизать твои уши. Каждый раз, вспоминая об этом, Джонни испытывал такой прилив стыда, что зажимал уши руками и зажмуривался, будто это могло его защитить.

Конечно, не стал он рассказывать ни о чем и женщине, управлявшей центром вспомоществования. Он назывался «Одуванчик», и женщина по имени Клэр, которая отвечала за все вопросы, объяснила, что это название указывало на цель всех сотрудников – научить пострадавших людей жить. Чтобы они разлетелись как зонтики одуванчика и пустили корни в других местах. Джонни нашел это сравнение очень красивым и осмысленным, но не решился ничего сказать – казалось, что этой серьезной женщине не было нужно ничье одобрение.

– Наш центр еще очень молодой, – сказала она, стуча каблуками по деревянному полу и направляясь в столовую, где они могли бы выпить чаю. – Поэтому возможностей не очень много. Удалось выкупить только это здание и еще несколько небольших домиков. От лагеря, который был здесь когда-то, мало что уцелело.

В здании остро и едко пахло краской – запах был знакомым, поскольку на ферме он тоже иногда разносился, когда приходилось красить забор или еще что-нибудь. При том, что сам запах Джонни никогда не нравился, он был связан с приятным чувством новизны – там, где он распространялся, всегда играли новые краски и блестели поверхности. Это было замечательно. Ни одна помывка не может сделать стену такой сияющей, как новенькая краска.

– Мы только недавно сделали полноценный ремонт, – усадив их за стол, сказала женщина. – У нас всего десять постоянных сотрудников, да и то, никакого договора мы с ними не заключали. Каждый может уйти, когда захочет. Счет в банке открыт на мое имя, но вскоре я планирую заняться корпоративными финансами. Нужно же создать какое-то основание. Пока что мы существуем без широкой поддержки, но потом хотим расшириться.

– Вы работаете с омегами? – спросил Джонни, набравшись смелости.

Кажется, вместе со словами из него вылетело сердце – он до того боялся открывать рот, что сейчас даже не узнал собственный голос.

Клэр посмотрела на него внимательно и долго, а потом кивнула: