Глава 13. Джонни и Артур (1/2)

Апрель 1945

У этого человека были странные глаза – темные и очень красивые, но с каким-то опасным, даже пугающим блеском. Джонни решил не подходить к нему близко, но вошедшая в гостиную Няня сказала поздороваться и сесть как раз рядом с ним. Пришлось устроиться на диване, правда, оставив между собой и незнакомцем приличное расстояние.

– Меня зовут Филипп, – сказал человек.

– Я Джонни, – пришлось все-таки ответить, но Джонни был краток.

– Сегодня я заберу тебя отсюда. Ты поедешь со мной и будешь жить в другом месте.

– Но я же вернусь сюда? – спросил Джонни, стараясь подавить желание отсесть подальше.

– Возможно. А может быть, и нет, – сказал Филипп. – Тебе вряд ли захочется.

– Здесь мои братья и друзья, – возразил Джонни. – Я обязательно захочу с ними видеться.

Наверное, он вел себя совсем не так, как полагалось, потому что Няня решила вмешаться.

– Джонни, ты не должен создавать неудобства. Нельзя ставить свои желания выше чужих.

– Тогда… тогда чего вы хотите? – поворачиваясь к Филиппу, спросил Джонни.

Если здесь был человек, желания которого следовало ставить выше своих, он был просто обязан понять, чего от него вообще ожидали. Было ясно, что от этого вряд ли могло что-то измениться, но Джонни все-таки хотел подготовиться к грядущим событиям.

Наверное, его заберут так же, как и Митчелла и других старших – тех, кто покинул ферму, когда сам Джонни был еще совсем маленьким. Стало страшно, что он больше никогда не сможет увидеться с остальными, и Джонни опустил голову, пытаясь справиться с собой. Уезжать не хотелось, к тому же, было как-то не по себе от того, что незнакомый человек находился так близко.

– Мне просто нужно, чтобы ты поехал со мной, – ответил Филипп.

– Я не хочу уезжать, – сказал Джонни. – Можно же остаться? Раз уж у вас нет никакого особого желания или требования, то зачем мне вообще уезжать отсюда?

– Джонни! – повысив голос, одернула его Няня. – Человек приехал издалека, чтобы увидеть тебя.

– Вот и увидел, – кивнул Джонни. – Хотя пользы от этого нет никакой, но он меня увидел. Сейчас я должен быть в конюшне, там от меня больше толку будет.

– Джонни, – уже спокойнее, но как бы предостерегая, повторила Няня. – Твоя помощь понадобится Филиппу, но пока что он не может тебе рассказать обо всем, что тебе придется делать. Если ты будешь хорошо себя вести, то вернешься сюда.

– Никто еще не вернулся, – заметил Джонни. – Все, кто отсюда уезжал, уходили навсегда.

– Ты прожил слишком мало, чтобы говорить «навсегда», – сказал Няня. – Ты вернешься, и все будет по-прежнему.

– Артур и все остальные ребята тоже вернутся, если их заберут? – спросил Джонни, поправляя воротник рубашки.

– Да, – кивнула Няня.

В ее голосе не было уверенности, хотя звучал он как обычно. Джонни не мог объяснить, почему, но не мог без оглядки поверить ей. Он послушался, только потому, что Няня еще ни разу не обманула их – она обязательно держала слово, если что-то обещала. Поэтому он решил, что мог отправиться с этим Филиппом туда, куда ему было нужно.

– У тебя есть вещи, которые ты хотел бы взять с собой? – спросила Няня, когда Филипп сказал, что пора уходить.

Джонни хотел ответить, что ему пригодилось бы кое-что из одежды, но Филипп сказал, что купит ему все необходимое.

– Он ни в чем не будет нуждаться, – сказал Филипп, взяв его за запястье и выводя из комнаты.

По дороге к машине Джонни отнял у него свою руку, потому что не привык, чтобы его водили как ребенка. Даже когда он был еще совсем маленьким, никто так не таскал его за собой.

*

Июнь 1948

Коробка с финиками теперь всегда была на столе, даже когда никто не ел и не пил чай. Артур сам видел, как утром Гаспар привез два ящика подсушенных и завернутых в бумагу спрессованными гроздьями фиников, так что когда ему сказали, что этого добра достаточно, и он не должен стесняться, он очень быстро поверил и со всем согласился. Теперь за завтраком, обедом и ужином следовало съедать хотя бы по два финика, и Артур не без удовольствия делал это. Гаспар, впрочем, всегда ел эти финики вместе с ним, что очень радовало.

Между ними установились очень близкие по меркам Артура отношения. Теперь Гаспар ночевал в его спальне, причем Артур сам его об этом попросил. Это было совершенно новое чувство – знать, что ты можешь о чем-то просить, и никто тебя не осудит. Артур боялся привыкнуть к этой свободе и превратиться в кого-то ужасного, наглого и бесцеремонного. Гаспар утверждал, что ему это не грозило ни в коем случае.

По ночам они разговаривали. Артур заметил, что Гаспар стал специально раньше отходить ко сну, и в результате они укладывались примерно в девять часов вечера, после чтения или танцев. В темноте, лежа в одной кровати и повернувшись лицом к Гаспару, Артур мог задавать вопросы или что-то рассказывать.

– Вы верите в Бога? – спросил он, с волнением наблюдая за тем, как тьма расступалась под слабым лунным светом, открывая обращенное к нему лицо Гаспара.

– Не могу сказать, – ответил Гаспар. – Никто не доказал, что Бог есть. Впрочем, никто не смог доказать и обратного. Сложный вопрос. А ты, стало быть, веришь?

– Тоже не могу сказать, – сказал Артур. – Я его очень боюсь. А еще благодарен за то, что в моей жизни было столько прекрасного, пока не появился Томас. Впрочем, даже с Томасом были хорошие моменты. Солнечная погода, молодая трава, запах дождя. Много хорошего было. Или вот – когда стекло отмоешь, и глядишь через него на улицу, и кажется, что никакого стекла вовсе нет, настолько чисто оттерто все. Тоже хорошее.

Гаспар улыбнулся – свет проходил через окно и падал на его красивое строгое лицо.

– Значит, веришь. Для тебя Бог жив, раз ты его благодаришь или боишься.

– Но иногда думаю… а за что нам столько плохого? А в день, когда мы встретились с Фермером, я в Боге усомнился. Очень сильно. Хочу пристыдить себя за это, но не могу – не просыпается стыд, хоть я и пытаюсь его вызвать. Наверное, совесть умирает. Тревожно что-то от этого.

– Не должно быть стыдно. Если бы ты верил просто так, не сомневаясь и не думая, это было бы пустое. Ну, знаешь – слепое такое. Через сомнения и приходит настоящее.

Мысль была сложной, и Гаспар не выразил ее до конца, но Артур почему-то ее и так понял, причем довольно быстро. Он считал себя глупым, потому что много чего не умел и не понимал, а Гаспар был образованным и очень опытным. Его слушали люди, он даже управлял ими на своем заводе. Казалось, что возможность говорить с таким человеком – это уже большая удача. В общем, так и было, наверное.

– Иногда я думаю, что если Бог и есть, то он явно не такой, каким нам его представляют, – сказал через некоторое время Гаспар.

– Добрее? Или строже?

– Не знаю. Просто другой. Не тот, который в ад людей шлет или за грехи наказывает. Может, Бог и чувствует по-другому, чем мы. Может, он существует в каких-то других категориях, не в тех, в каких мы видим мир. Но человек все время пытается сделать Бога похожим на себя. Согрешил кто-то – значит, Бог на него разгневался. Но ведь это человек бы разгневался, правда? А откуда нам знать, что сделал бы Бог?

Может быть, поэтому Гаспар был таким – хорошим, но не по-христиански, а просто по-человечески. Если он всегда считал, что Бог или кто-то высший, был больше понимания человека, то он, скорее всего, и не пытался чему-то божественному соответствовать. Просто жил так, как считал правильным сам. Может быть, еще зимой Артур счел бы такие мысли кощунственными, но теперь ему было очень интересно. Гаспар, вроде, Бога не отрицал, но и не трепетал перед ним. Просто жил. И жил прекрасно, как казалось Артуру.

– Я думаю, мне таких разговоров не хватало, – сказал Артур. – Но не так, как того, о чем тоскуешь. Как будто я был неполным.

Он все больше доверял Гаспару, и это происходило почти незаметно для него самого. Хотелось говорить с этим человеком, видеть его чаще и дольше, наблюдать за ним. Иногда Артур ловил себя на том, что смотрел на Гаспара, пока тот сидел и читал свои книги, пока сам Артур слушал музыку. Теперь, когда он научился ставить пластинки сам, Гаспар разрешал ему слушать все, что было душе угодно – выбирать пластинки из специальной коробки и ставить их в любое время.

Поначалу Артур побаивался ставить пластинки днем, потому что ему казалось, что музыка подходила для вечера. На ферме они тоже слушали радио только по вечерам, да и здесь, когда они с Гаспаром танцевали или просто отдыхали под музыку, это всегда происходило уже в темное время. Однако позже Артур понял, что некоторые песни подходили для вечера, а другие было неплохо слушать и днем. Поэтому в часы, когда в доме не было никого из кухарок или уборщиц, он ставил пластинки, которые находил более подходящими для дневного времени и принимался заниматься – выводил буквы и слова, читал.

– Я хочу, чтобы ты жил, – сказал Гаспар, протягивая к нему руку и касаясь лица.

Ночью, когда они лежали рядом, такое было возможно. Днем Артур и представить не мог такого – чтобы Гаспар тронул его лицо. А перед сном все разрешалось и казалось привычным.

– Я живу.

– Нет. Чтобы ты жил хорошо.

– Кажется, я понимаю это чувство, – сказал Артур. – У меня такое же к ребятам с фермы. Всех их люблю горячо, но одного вспоминаю чаще других, и иногда даже плачу от того, что не знаю, где он сейчас, и что с ним. Теперь, когда я знаю, что нас продавали почти одинаково, я боюсь, что он тоже живет где-нибудь, как я когда-то… а может, и где-то в более ужасном месте.

– Расскажешь о нем? – спросил Гаспар, оставляя ему место для отказа.

– Его зовут Джонни, – решая рассказать, а не отступить, ответил Артур. – Я себя без него совсем не помню. Как будто он всегда был. Как будто мы из одной утробы вышли. Хотя, конечно, матери у нас разные – Джонни совсем другой. Волосы черные и глаза тоже, а под солнцем быстро загорает, и кожа становится золотистой такой, но приятной для ладоней. Он веселый очень, и вспыльчивый тоже. Красивый такой. Я боюсь, что кто-то захочет его погасить, как… как свечу иногда гасят – не задувают, а растирают фитиль между пальцами. Как будто душат. Всегда думаю об этом – что его кто-то захочет так вот задушить. Потому что он светится, понимаете? Ярче всех.

– Не могу представить, кто бы мог сиять ярче тебя, – сказал Гаспар. – Но если ты так говоришь, я тебе верю.

Лицо само уткнулось в подушку, и Артур скомкал в руках тонкое одеяло, чувствуя, как сердце запело в каком-то сумасшедшем ликовании. Если бы Гаспар не лежал совсем рядом, Артур бы, наверное, даже сам петь начал – в голос.

Можно ли думать о Джонни, о Фебе и Дине, обо всех ребятах с фермы – думать о них и бояться, и одновременно вот так чему-то радоваться? Можно ли?

Зная, что следовало что-то сказать, но, не умея выразить себя, Артур разжал кулак и в темноте нашел руку Гаспара, чтобы поднять ее к своим губам и поцеловать. Неслыханная вольность, конечно, но ведь в темноте и перед сном такое позволялось? Артур решил, что мог себе такое разрешить, потому что молчать было невыносимо, а слов он найти все равно не мог.

*

Ранним утром аптеки еще не работали, но Робби знал одну, в которой аптекарь жил практически постоянно – рядом со складиком у него была комната, в которой он спал по будням. Поэтому он обошел дом и зашел со двора, чтобы постучаться в окно – это было очень нагло и невоспитанно, но делать было нечего.

– Чего ты тарабанишь с утра? С ума сошел? – высунувшись из окна и щурясь в утренний полумрак, проворчал аптекарь.

– Можете найти жаропонижающее? Самое сильное?

– А что случилось? Чума у кого-то или что вообще происходит? – уже отходя от окна и набрасывая халат, поинтересовался аптекарь. – Фонарь что-то во дворе молчит, посмотри, я его, кажется, забыл включить.

Робби оставил портфель на подоконнике и побежал к выключателю, чтобы проверить, почему не горел фонарь. Утро было настолько ранним, что ему казалось, будто он плыл в слегка рассеявшейся ночной темноте.

Включив фонарь, Робби вернулся к окну, где его уже ждал лохматый аптекарь с коробкой лекарств.

– Так что же все-таки стряслось? У омеги сильная течка и ты не справляешься?

– Омега в течку без альфы и подавителей в моем доме, – сказал Робби. – Я знаю, что в этом случае дают жаропонижающее, но не знаю, какое подойдет.

– Порошок нужен, – надевая очки и спуская их на самый кончик носа, пробормотал аптекарь. – Чтобы подействовало скорее. Для скорости разведи порошок в сладкой воде. Ну, сахара добавь в стакан… ложки две, ладно? И пока не подействует, ты смочи в теплой воде полотенце и протирай ему живот. И молись, чтобы он тебя не трахнул, а то даже опомниться не успеешь, и уже станешь чьим-нибудь отцом. Красивый омега?

– Очень, – ответил Робби, не понимая, какое это имеет отношение к делу.

– Ну, хоть дети красивые будут, – хохотнув в самом конце, заключил аптекарь. – Но ладно, иди, если такое срочное дело. Да не так быстро, сдачу возьми!

Последнее аптекарь буквально рявкнул в пустоту и темноту двора – Робби уже не мог вернуться, не мог заставить себя повернуть назад из-за каких-то мелочей. Он побежал домой, проверяя на ходу, в кармане ли ключи от квартиры.

Ему и самому было ужасно жарко, как будто подступил гон, хотя этого, конечно, быть не могло. Будучи вполне взрослым человеком, Робби понимал, что, скорее всего, не сможет удержаться и оставить Джонни сразу же, как тот примет жаропонижающее. И все же в его состоянии не было никакого приятного предвкушения, поскольку он не знал, как Джонни примет его, да и стоит ли сейчас к нему прикасаться. Возможно, в сам момент течки он будет рад объятиям и всему остальному, но потом, осознав все произошедшее, возненавидит Робби, подумав, что тот просто воспользовался его временной слабостью.

Еще ночью, сидя за рулем, Робби вспоминал, с каким отвращением Джонни отбросил рубашку Филиппа, как только у него появилась возможность переодеться. Сомнений почти не было – Филипп явно нанес Джонни обиду и, скорее всего, это было связано с принуждением к сексу или чем-то близким к этому. В таком случае Джонни лучше восстановиться и уж точно осознанно решить, с кем он хотел бы лечь, а не принимать того, кто просто оказался рядом.

Если бы он не был таким ослом и не забыл, что Джонни мог в любую минуту начать страдать от течки, все было бы в порядке. Как самый обычный альфа Робби совсем не подумал, что омеги нуждаются в особом отношении, что раз в месяц их организм становится уязвимым, появляются свои деликатные потребности. Ни о чем не позаботившись и даже не поручив Рэймонду отвести Джонни к врачу, Робби теперь был вынужден пожинать плоды своей глупости.

Ему не удалось запомнить, как звучали его шаги в подъезде, как заводился двигатель, приводивший в движение лифт, как щелкал замок, когда в нем поворачивался ключ – все это пролетело мимо, как ненужная шелуха. Робби даже не остановился на пороге, сразу же ввалившись внутрь квартиры и захлопнув за собой дверь. Хотелось скорее удостовериться в том, что Джонни был там, и никуда не сбежал.

К счастью, долго разыскивать не пришлось – Джонни лежал на диване в гостиной и спал, крепко обняв подушку. Робби упал на колени рядом с ним и бросил рядом портфель, в котором у него были жаропонижающие порошки. Выглядел Джонни неважно, и действовать следовало быстро, но Робби хотел хотя бы секунду полюбоваться им.

Наверное, почувствовав его присутствие, Джонни проснулся и открыл глаза, хмуря свои густые брови и недовольно поджимая губы. Его дыхание было тяжелым, на щеках горел румянец, который можно было рассмотреть даже в утреннем полумраке, успевшем немного разойтись, пока Робби мчался домой.

– Милый, – глядя на него, прошептал Джонни. – Я очень ждал тебя.

Робби подумал, что умер бы от счастья, если бы Джонни сказал это при других обстоятельствах, а сейчас… возможно, Джонни настолько нуждался хоть в чьей-нибудь компании, что ему было все равно, кто пришел его навестить. А может быть, и нет.

Запах его тела стал сильнее, и теперь, немного придя в себя, Робби чувствовал его повсюду.

– Я сейчас вернусь, – сказал Робби, нашаривая брошенный на пол портфель и поднимаясь с колен. – Главное, ты здесь, и я тоже. Разведу порошок и дам тебе выпить, подожди немного.

– Нет, не уходи, – приподнимаясь и протягивая к нему руку, попросил Джонни.

Подушка, которую он до этого обнимал как родную, упала на пол, туда, где до этого лежал портфель. Робби опустился к нему и обнял, прижимая к себе. Тело Джонни было горячим, но при этом дрожало как от холода. Он казался необычно маленьким, хотя его руки сомкнулись с такой силой, что Робби задохнулся от неожиданности и только через мгновение ответил такими же крепкими объятиями. Джонни уткнулся лицом в его шею и глубоко вдохнул, шумно втягивая воздух.

– Мне было страшно, – прошептал Джонни, зарываясь носом в его шею. – Очень страшно.

Робби подтянул его к себе и обнял, перемещая руки на спину. Дрожь в его теле постепенно угасала, и Джонни успокаивался. Было удивительно, что ему вообще удалось уснуть в таком состоянии – еще несколько минут назад его жутко лихорадило. Первые сутки течки довольно жуткие – потребность в сексе очень высока, а тело слабое и уязвимое.

– Мне нужно пойти и согреть воду, чтобы ты выпил лекарство, – сказал Робби. – Я скоро вернусь.

Джонни кивнул и с ощутимым усилием отпустил его, медленно разжав руки.

– Я думал… что будет, если ты приедешь, – сказал он, когда Робби уже собирался выйти из гостиной. – Думал, что умру, если увижу тебя, если ты будешь рядом. Даже в обычные дни я очень волнуюсь, а когда я болен… думал, сердце не выдержит. Но почему-то мне стало легче. Почему?

Все-таки Джонни соображал, причем неплохо. Робби вспомнил его обращение «милый» и позволил себе немного порадоваться, пусть даже и опрометчиво – уж очень хотелось хоть на миг поверить, что Джонни назвал его таким ласковым словом.

– Потому что я альфа, – сказал Робби. – Я родился для тебя еще за несколько лет до того, как тебя зачали.

– Не понимаю, – опуская на пол ноги и явно собираясь подняться, сказал Джонни.

– Тебе лучше остаться и полежать, – предупредил Робби. – Ты еще очень слаб.

– Но я хочу пойти с тобой, – возразил Джонни, вздыхая и тяжело отрываясь от дивана. – Посижу в кухне.

Его аромат был не очень ярким, Робби встречал омег и с более выраженными признаками, но воздух был явно наполнен не только запахом – в нем было что-то тягучее и пьянящее. Оставаясь в одной комнате с Джонни, Робби боялся совершенно утратить контроль и опьянеть, потому что казалось, будто желание забивалось в легкие и растекалось по крови вместе с кислородом, от него не было никакого спасения.

И куда делась усталость от ночи, проведенной в пути? Переход через границу тоже доставил немало беспокойства – Робби пришлось заплатить на обоих постах, чтобы его пропустили ночью. Записи во всех журналах сделали так, словно он первым явился с утра пораньше, но на деле Робби пересек границу, пока она оставалась закрытой для других. Конечно, это было незаконно, да и существенно облегчило его кошелек, но что ему оставалось делать?

Джонни все-таки дошел до кухни и упрямо взобрался на стул, прислоненный спинкой к стене. Робби ждал чайник – он наполнил его только на треть, чтобы он скорее закипел, но теперь ему казалось, что нужно было залить полстакана, чтобы не ждать так долго.

– Ты ведь все понимаешь? – спросил Робби.

Глупости. Даже если и понимает, он все равно не в том состоянии, чтобы дать вразумительный ответ прямо сейчас и решить, может ли он доверить Робби свое тело или нет.

– Что у меня истечение? – спросил Джонни, поднимая взгляд болезненно блестевших глаз.

– Да. Ты помнишь такое же?

– Иногда. Потом я все равно ничего не буду помнить.

Чайник, наконец, залился паром и свистом, и Робби поспешил развести сахар и порошок, который тут же приобрел ядовито-желтый цвет, растворяясь в кипятке. Возможно, ему так казалось из-за электрического света, а может быть, так было на самом деле. Он добавил немного холодной воды, чтобы Джонни совсем не обжегся, и передал ему тяжелую керамическую кружку.

– Спасибо за лекарство, – сделав один глоток, все так же шепотом поблагодарил его Джонни. – Вкусно, – почти с удивлением заметил он.

Робби подобрал бумажку от порошка и сразу понял, в чем было дело – жаропонижающее было со вкусом лимона. Хорошо, что аптекарь дал что-то сносное.

– Ты останешься? – спросил Джонни, допив свое лекарство и поставив кружку на стол.

– Если останусь, сделаю с тобой то же, что делал Филипп, – сказал Робби, вытирая со лба выступивший пот. Ему уже сейчас было сложно сдерживаться, и он думал, что должен был убраться из квартиры прямо сейчас.

– С узлом и всякими такими делами? – уточнил Джонни, облизывая губы и глядя прямо на него совершенно ясными глазами.

Нужно было бежать. Без оглядки и промедлений, просто бежать из квартиры, пока не стало поздно. Робби даже подумал, что не должен был ничего объяснять, потому что ему казалось, что если он откроет рот, Джонни проникнет в него окончательно через воздух и не оставит ни единого шанса. А между тем Джонни, возможно, и сам не хочет никаких отношений в постели – разумеется, пока его тело еще может сопротивляться инстинктам. Может быть, он даже испытывает к ним отвращение.

Подавив в себе желание горестно вздохнуть – делать глубокие вдохи было опасно – Робби оттолкнулся от шкафа, к которому до этого прислонялся, и вышел из кухни. Уже в коридоре, подходя к двери и чувствуя себя немного увереннее, он сказал, чтобы Джонни пил жаропонижающее с сахаром и не держал зла.

– Если ты запомнишь это, то потом скажешь мне спасибо, – добавил он, взявшись за дверную ручку и уже собираясь выйти.

Джонни со стоном выдохнул и закрыл лицо ладонями – Робби успел увидеть это, обернувшись и бросив взгляд через весь коридор в кухню. Под желтым светом лампы он казался словно нарисованным – очертания его тела были резкими и четкими, тени от складок одежды острыми изломами чертили какие-то непонятные рисунки, и на его предплечьях поблескивали тонкие волоски. Почему-то Робби заметил их даже с такого расстояния. Хотя, возможно, ему показалось.

Уже принятое решение с треском разбилось и осыпалось к ногам, Робби почувствовал боль, словно от мелких порезов.

В несколько шагов оказываясь рядом с Джонни и стягивая его со стула так, чтобы подсадить на свои бедра, он подумал, что будет потом себя ненавидеть и каяться всю оставшуюся жизнь. Но по-другому было нельзя.

– Я ничего не боюсь, – обнимая его и едва не плача, сказал Джонни. – Только не заставляй меня умолять. Не хочу просить этого.

– Прости меня, – прижимаясь губами к его коже и целуя, шептал Робби. – Прости, что хотел оставить. Прости, что остался. Я не знаю, как правильнее, только… ты же с альфой еще не был, ты ничего не знаешь, тебе будет больно.

– Мне уже сделали больно, – обнимая его теперь уже и ногами, сказал Джонни. – С первого дня, как встретился с Филиппом, я уже нечист. Поэтому я тоже прошу прощения.