Глава 24. (сгорел сарай - гори и хата) (1/2)

Хана относилась к людям, которые быстро на чём-то зацикливаются, не в силах оторваться мыслями от невольной фиксации из-за эмоционального всплеска: стыда ли, раздражения, огорчения или радости. Так её голова была занята семейной проблемой и улаживанием оной, но признание Юнги отвлекло. Теперь она постоянно рассуждала над их отношениями, и только когда вновь появлялся Хосок – заезжал за детьми или привозил их назад – Хана забывала о друге. И пока след супруга рассасывался в оперативной памяти, как конденсационный след самолёта на небе, не грезилось о нём. Мало-помалу, впрочем, «холодная война» мужа и жены вошла в стабильную фазу, без открытых перепалок и едкости. Хосок уже не вторгался без приглашения, а звонил, предупреждая, что заедет. Сам сделавший это знаком вежливости после того, как застал жену за «покупкой» и «примеркой», он, однако, не хвалил себя за столь поспешное решение продемонстрировать свой такт. Без предупреждений, на какие ещё тайны он мог бы нарваться? Что ещё увидеть дома? Собственные деликатность и предусмотрительность, неосознанно имевшие целью доказать его благородство, его не радовали, потому что помешали законной возможности приглядывать за обстановкой. Но назад пятками ходить было не в его духе, так что правило сохранилось.

Так было и в этот раз. Хана готовилась встретиться с Юнги. Тот вернулся и позвонил, что вечером будет в Сеуле. Она прыгнула в душ, вымыла голову, намазалась кремами и приготовилась думать, что надеть на грядущее свидание, когда Хосок сообщил, что заедет за кое-какими вещами. Он не забирал их все, потому что они продолжали для детей создавать видимость мирно сосуществующих родителей. Никакого раскола. В итоге Хоуп частично обосновался у отца с матерью, частично остался тут и, пару раз в неделю, заглядывал к Нури с сыном, стараясь приучить к себе мальчика, чтобы однажды открыть ему правду.

Хана облачилась в махровый халат, не желая разнаряживаться как-нибудь, чтобы муж не подумал, будто для него старалась. Желание вернуть его боролось с желанием показать характер, откуда-то взявшийся в ходе всех драматических перипетий и разраставшийся. Поэтому пусть не мечтает, что она будет вечно без него страдать! Только бы сам страдать по ней начал… Но как этого добиться? И нужно ли ей это ещё? Нет, конечно же, нужно, ведь у них дети. Но если все усилия будут напрасны и бесполезны? Да и о чём речь, ведь это его обязанность теперь прикладывать усилия! Хана хотела бы сдаться его новым домогательствам, только вот они не повторялись. И чем дольше их не было, тем сильнее она убеждалась, что если всё-таки они появятся, ей нужно будет превратиться в твёрдый орех и отвергать Хосока столь долго, сколько потребует её самолюбие и жажда возмездия.

Она ещё не успела до конца высохнуть, когда он приехал. Проводив его взглядом в их спальню, Хана стояла в ванной и причёсывала мокрые волосы. С трудом удавалось не броситься следом, чтобы провести хоть какое-то время с ним, пообщаться немного, услышать его голос, узнать, как его дела? Но всё общение заканчивалось чаще всего руганью, потому и начинать не стоило. Что она ему скажет? Да и разве волнуют её его дела? Совсем не хотелось знать, как проводил он свои вечера.

Поменяв рубашку и взяв что-то из одежды, Хоуп вышел из комнаты и, уже думая, как обычно, молча уйти, нерешительно притормозил у ванной, косясь на стоявшую там Хану. Опять в халате. Что под ним на этот раз? Она ощутила заминку, но не заговорила сама. Посомневавшись, Хосок отложил набранный пакет и, сунув руки в карманы голубых джинсов, повернулся к жене.

- Ничего, что я заехал? Я тебя не побеспокоил?

- Нет, не побеспокоил, - ответила Хана, стараясь не смотреть на него. В наряде выходного дня, не в офисном деловом костюме, он выглядел свежо, молодо, совсем таким, каким она когда-то впервые его увидела, вышедшим из-за руля своей красной «Феррари» - тогда он разъезжал на своей двухдверной любимице. В такого она и влюбилась, в беззаботного парня с длинными ногами и гибким изяществом фигуры, свободного, как ветер, необъезженного и неприручаемого. Зачем же она пыталась приручать его все эти годы, если полюбила именно таким? Одомашнила его, а потом сама себе жаловалась, что он растерял свою исконную страстность и непредсказуемость, пленявшую девичье сердце.

- Хорошо, - кивнул он, потормошив волосы на затылке, - собираешься куда-то?

- Да, а что?

- Ничего, просто спросил, - спугнутый её тоном, он отступил, развернувшись к двери. Но передумал. – Дочка сегодня спросила, почему я дома редко ночую.

Хана всё-таки повернулась к нему, отложив расчёску. Они встретились глазами, но Хоуп отвёл свои первым. Он до сих пор чувствовал вину и, сдавшись под злостью супруги, перестал огрызаться и защищаться, если она вдруг заводилась. Извинения не приносили результатов, а оправдания порождали бесконечные нападки.

- А ты ей что ответил?

- Сказал, что с бабушкой и дедушкой тоже должен кто-то быть. Аргумент неубедительный, но для её возраста прокатил. Дети подрастают, скоро такие отмазки не сработают.

- Это точно, - согласилась Хана, побрызгав на волосы спреем для укладки. Он подступил к ванной и опёрся рукой о косяк, чуть завалившись по диагонали.

- Может… если я не сильно тебя напрягу, то буду иногда снова ночевать здесь? Чтобы не возникало у детей вопросов… - Женщина едва удержалась, чтобы не заплакать или прыгнуть ему на шею. Та девочка, что жила в ней, до сих пор жадно отзывалась на любые проявления, на любую надежду и видела обещания даже там, где их нет. Но опыт остановил её. Вот именно что, ей ничего не обещали, это рациональное предложение ради детей. Чему радоваться? Тому, что он, остывший к ней, поселится здесь, и помешает, если вдруг она решится, встречаться с кем-то ещё? А решится ли она? А если нет? Не лучше ли тогда, чтобы он всё-таки жил здесь?

- Я тебе никогда не запрещала тут ночевать.

- Я знаю, да, - кивнул Хоуп. – И всё-таки… без твоего разрешения я не буду ничего менять.

- Делай, как знаешь, - спасая себя от соблазна и от гнева, Хана вышла из ванной и вошла в спальню по стенке, чтобы не задеть мужа. Гнев рождался сейчас по одной единственной причине: потому что Хосок не настаивал, не добивался её, ничего не делал и не говорил приятных слов, потому что он не возвращал ей былого счастья, не оправдывал её ожиданий. Впрочем, ждала ли она ещё от него чего-то? Допускать ожидания в своё сердце было больно, но как от них избавиться, если они, как не пропалывай, вырастают, словно грибы после дождя?

Хоуп зачем-то вошёл за ней.

- Я считаю, что было бы лучше для Наны и Ходжуна, если бы мы в более мирной и тесной компании воспитывали их. Как-то… чаще собирались бы семьёй. Не только по праздникам.

- Ты знаешь, что я согласна во всём, что касается благополучия детей, - Хана открыла шкаф и стала разглядывать одежду. Кое-какую она развесила на вешалках недавно, достав из тех отвергнутых коробок, которые когда-то дарил супруг. – Мы безусловно должны принимать решения на их счёт вместе.

- Так… если я как-нибудь останусь, ты не будешь возражать?

- Я же уже ответила, чего ещё?! – резко обернулась на него она. Хочет, чтобы она попросила или показала своё одобрение? Не дождётся! Глаза её посверкивали бескомпромиссными искрами. Теперь он не отвёл взгляд, стоял и смотрел, покусывая губы. На её лице разливалось недовольство, на его – какие-то потаённые мысли. Переглядки закончились тем, что Хоуп сделал пару шагов в её сторону.

- Хана…

- Что?

- Что мне ещё сделать, чтобы ты не злилась?

- С чего ты взял, что я злюсь? Я не злюсь, - собралась она с духом, чтобы скрыть свои чувства, и поутихла после этой наглой лжи.

- Хорошо, скажу по-другому: чтобы простила меня, наконец!

На этот вопрос у неё не было ответа. Она сама не знала, что он должен сделать, чтобы она его простила. Временами ей казалось, что никакой обиды больше нет, и она сама на всё готова, лишь бы он вернулся. Но потом он оказывался рядом, такой холодный, в своих мыслях – не о другой ли женщине? – отстранённый, не тянущийся к ней, и она буквально начинала его ненавидеть. Хана хотела любви, искупающих вину поступков! А он ничего не делал.

- А что это даст? Что тебе даст моё прощение? Зачем оно тебе? – повернулась к нему она.

- Мне станет легче.

- А, совесть успокоить? – хмыкнула Хана.

- Моя совесть не успокоится, я буду корить себя сам до конца. Я только хочу, чтобы в тебе не осталось этого зла… ради твоего спокойствия тоже.

- Какая разница – есть оно во мне или нет?

- Что значит «какая»? Большая! Я хочу, чтобы мы нормально общались, а не поджимали губы при детях, я хочу нормально проводить время с ними и тобой.

- Со мной? – дрогнув в душе, постаралась остаться внешне равнодушной Хана. – Ты хочешь проводить со мной время?

«Зачем я уточнила? Он подумает, что мне это важно, что я хочу этого! Я этого хочу, но не хочу, чтобы он понял это. Главное, чтобы сам захотел. Господи, как же сложно!». Хосок помолчал, задумавшись или подбирая нужные слова. Привалился плечом к шкафу, разглядывая его содержимое за отодвинутой женой дверцей. Откуда столько ярких красок и блеска?

- Я когда-то сказал тебе, что ты самый близкий для меня человек, - тихо произнёс Хоуп, - и ничего не изменилось. Ты по-прежнему мне родной и близкий человек, и да, я хотел бы иногда проводить с тобой время.

«Но не как с женщиной? – подумала Хана. – Я нужна ему в качестве друга? Чтобы слушать о его проблемах и других бабах? Или что он подразумевает под всем этим?!».

- Ты против? – заметив в её лице терзания, спросил Хосок.

- Я плохо себе представляю, как это будет выглядеть. Ты будешь шляться по бабам, а я…

- У меня никого не было с тех пор, - прервал он Хану. Она ощутила предательское тепло в груди. Неужели? – Хочешь верь, хочешь нет, но я не шляюсь по бабам. И даже не разглядываю их, ища какую-нибудь новую.

- Рада за тебя, - чтобы скрыть истинное блаженство, затрепетавшее от счастья, пробурчала Хана. Вытянула красное платье и оглядела его спереди и сзади. Не слишком вычурно для свидания с Юнги? Нет, лучше что-то попроще. Убрав его назад, она продолжила растерянный поиск. Зачем ей свидание с Юнги, если Хосок ни с кем не встречается? Да, он изменил ей, но всего раз. Нужно ли уподобляться?

- Ты не поняла. Я это не просто так говорю… Я…

- Что? – впилась она ему в глаза своими. Его пугала преграда, стоявшая в них, но он устал от неё и мечтал сломать любыми способами. Недели шли, и в отцовской квартире было всё более уныло и невыносимо. Ошибка, совершённая в начале года, потеряла остроту, но притупила все его чувства, он кроме пустоты и поверхностности ничего не испытывал, не находил места, где был бы самим собой, ведь теперь даже при детях надо было улыбаться тогда, когда не было сил, излучать оптимизм, когда хотелось уйти от всего и закрыться где-нибудь! Да, в его жизни торчал кол разорванных с Ханой отношений, и хотелось его вытащить. Если поначалу он, казалось, только удалялся от неё, то спустя почти полгода ловил себя на том, что думает о ней всё чаще, и не представляет, как создаст с кем-то ещё ту добрую и чистую любовь, которую они хранили не год и не два, а гораздо дольше.

- Я скучаю, - произнёс он. Она чуть не выронила очередную вешалку, но смогла её повесить, забыв, что ищет и перестав видеть перед собой что-либо, различать цвета. Щёки вспыхнули. Хосок был совсем рядом, она улавливала аромат его туалетной воды и краем глаза видела ямку между ключиц в распахе расстёгнутой на верхнюю пуговицу рубашке. – Ты простишь меня?

Хана судорожно соображала, ей не хотелось потерять голову. Хоуп осторожно взял её руку.

- Простишь? – Он коснулся её вот так впервые за долгое, очень долгое время. Если не считать того поцелуя из-за оказии с золотым платьем. Как было не простить? Но хотелось гарантий, что её мягкосердечие не откроет ему ворота на волю. Если он воспримет это, как вседозволенность, что если она приняла его назад, то примет теперь всегда, несмотря ни на что?

- Хосок… - наклонив голову, она развернулась к нему, думая. Он осторожно, за руку, потянул её к себе. Хане хотелось упереться, но, делаясь как обычно рядом с ним безвольной, она преодолела последний шаг между ними. От желания прижаться к нему защипало в глазах. Как просто сказать «прощаю» и забыть обо всём! Но тело совершенно отвыкло, оно не подчинялось и очень неловко встало впритык к Хосоку. Тот приобнял её за талию:

- Я не хочу уходить, я люблю нашу семью, я хочу быть с вами, - прошептал он, и отсутствие сопротивления придало ему энергичности и уверенности. Хоуп прижал к себе Хану и коснулся губами её виска, затем скулы и щеки. Её тёплая кожа, моментально узнаваемый на уровне инстинкта запах и влажный локон возбуждали – так давно он не был с ней! Ни с кем не был. Ладонь разведывающе скользнула ниже талии и поняла, что под халатом ничего нет. – Я хочу быть с тобой, - совсем тихо шепнул он ей в ухо и коснулся его поцелуем. Хана вздрогнула, приходя в себя. Несколько секунд она была будто под гипнозом и, хотя возбуждение вспыхнуло и охватило её, она упёрлась ладонями в его плечи, тем не менее позволяя целовать себя всё ниже по шее, к плечу, сдвигать халат.

«Я должна показать, что со мной нельзя вот так просто! Нельзя заявляться и думать, что всё перелистывается или зачёркивается! Он сам перечеркнул верность, то, на чём основывается доверие! Я хочу его, но я не должна вот так сразу же соглашаться! Нужно поставить какие-то условия, проверить его!» - рассуждала Хана, хотя разум стремительно слабел.

- А ребёнок? – выпалила она, защищая свою оборону.

- Какой? – не понял Хоуп, подняв неохотно голову. Его пальцы крепко сжимали жену, надеясь пробраться к заветному, родному.

- Мальчик, твой сын, - напомнила Хана.

- При чём здесь он? – нахмурился Хосок.

- Ты перестанешь с ним видеться?

- Перестану? – переспросил он и отстранился. Хану охватила паника, потому что её отпустили, она потеряла ощущение жара его груди, только что упиравшейся в её грудь. – Почему я должен перестать его видеть?

- Если ты хочешь вернуться к нам…

- Я хочу вернуться, но я не могу бросить своего ребёнка…

- Не можешь?! – запахнув посильнее халат, Хана покраснела, разъяряясь: - Это что же за возвращение такое, что ты продолжишь жить на два дома?

- Какие ещё два дома?! Я не живу с его матерью, между нами ничего нет! У мальчишки нет нормального отца, ему нужен отец! Я не оставлю его!

- Ты опять выбираешь его? – вздёрнула она гордо нос.

- А ты опять ставишь условия?

- Я не ставлю! – Хана надеялась в глубине души, что, воспылавший и соскучившийся, возжелавший жены, он пойдёт на уступки и исполнит её прихоти. Попытавшись манипулировать мужчиной через постель, она тотчас поняла, что не обладает для таких стратегий знаниями и хитростью. – Просто тебе только секс нужен был, я поняла!

- Секс? – обалдел Хоуп, хотя действительно только что едва не потащил супругу в постель.

- А разве нет? Давно не трахался, вот и приехал! Всё с тобой понятно!

- А ты регулярно трахаешься со своим резиновым помощником, поэтому живого мужа тебе не надо?! – повысил голос Хосок. Хана, сама не зная почему и за что, ударила его по лицу. Хоуп приложил ладонь к щеке. Замолчал.

- Мне нужен мой муж, а не пытающийся угодить везде и всем! Нужен был, - оскорблённо исправилась женщина, - я не собираюсь быть тебе тут приютом, когда тебе приспичит удовлетвориться!

- Если бы мне нужно было только это – я мог бы и передёрнуть! – прошипел Хосок, выходя из спальни.

- Ну и передёрни! – крикнула она ему вслед. Но спохватилась и выбежала в прихожую. Он обувался. «Как его остановить? Как удержать? Не уходи, Хосок, пожалуйста! Останься, давай поговорим!» - мысленно уговаривала она. Он выпрямился и посмотрел на неё, почти трясущуюся.

- Ещё что-то?

- Нет, - процедила она непослушными губами.

- Тогда я пойду, - взял он пакет.

- Иди.

Кивнув скорее самому себе, Хоуп удалился, беззвучно прикрыв дверь. Хана села на корточки и заплакала. Нет, теперь точно всё кончено, они никак не смогут договориться. Он не откажется от того своего сына, а она не сможет принять эту раздвоенность. Она не сможет жить, видя, как супруг по выходным или каким-то ещё дням ездит в дом другой женщины, которая завела от него ребёнка. Ещё до неё! Нет, это исключено. И, чтобы не терпеть эту режущую, хроническую боль, её надо выкорчевать любыми способами: заглушить, задушить, перекрыть. Да, она должна забыть Хосока! Хотя бы постараться.