Глава 20. (откровенность) (1/2)
- Ты перебрала, Хана, и не понимаешь, что говоришь, - скованным горлом сказал Шуга.
- Всё я понимаю! Это ты не понимаешь, что ли?! Я хочу секса!
- Да я слышу, слышу! – Её руки устремились к пуговицам его рубашки. Он закрывался и убирал их. Получилась какая-то мельница из вертящихся рук, сбивающих друг друга с курса, не дающих дорваться до цели. – Перестань, Хана!
- А что в этом такого?! Ты не хочешь, разве? Разве мужчины не хотят секса? Или они не хотят секса только со мной? – она застыла. – Ты не хочешь меня? Ты тоже меня не хочешь?
- Не говори ерунды! То есть… Ну, ты же моя подруга, зачем мне тебя хотеть? Хотеть-то тебя очень даже можно, и я хотел бы… То есть, хочу, но не хочу хотеть… Блять! – запутался в словах Юнги, не зная, как донести свою основную мысль. Губы Ханы затряслись:
- И ты меня не хочешь! И он не хочет… Я никому не нужна, никому! – всхлипнула она и, осев и сдувшись, потеряла боевой задор.
- Глупости! Ты очень красивая, и интересная, - пока женщина угомонилась, Шуга сел рядом с ней на кровать и приобнял за плечо. – Ты же видела, Ыну на тебя слюни пускал!
- И сбежал! Я всех отпугиваю чем-то, - расходилась в плаче она.
- Это я виноват! Он не сбежал, это я попросил его уйти! Я!
- Зачем? – замерла Хана, повернув к нему в темноте лицо.
- Я подумал, что утром тебе может не понравиться то, что ты наделала ночью. Ыну бы не растерялся, а ты потом жалела бы. Оно надо?
Хана опустила лицо, замолчав. В какой-то момент Шуге показалось, что она просто уснёт и завалится на бок, но нет.
- Что со мной не так, Юнги? – шмыгнул нос. В голосе будто бы послышалось протрезвление.
- Всё так.
- Нет. Хосок даже не обнимал меня в последнее время ночью. Разве это так сложно было? Разве я так много хочу? Просто чтобы он обнял меня, прижал к себе. – Шуге на руку упала слеза, и он понял, что она продолжает плакать. – А теперь он вообще съехал, и я одна, каждую ночь одна! Я так скучаю по нему, по тому, что меня кто-то любил… Меня никто не любит! Отец оставил, маме всегда важнее был он и брат, а не я. Теперь ещё и Хосок!
- Я тебя люблю! – прижал её к себе Юнги, погладив по голове. – Как друг, люблю тебя, как человека. Я же тебя не бросил, верно? Я с тобой. И дети! Дети тебя любят, ты же их мама!
- Да, дети, - опомнилась Хана, с благодарностью положив голову на плечо Шуге, - если бы не они, я бы с ума сошла! Только они дают мне силы жить, что-то делать. Я никогда не думала, что без Хосока будет настолько тяжело. Я не думала о том, что когда-то останусь без него, считала это невозможным.
- В этом частая ошибка людей. Мы слишком привязываемся к чему-то, перестаём полагаться на себя.
Повисла пауза. Юнги не знал, что за мысли плутают в мутном от хмеля сознании подруги, но похвалил собственную устойчивость. Что бы было, если бы он поддался и переспал с ней? Совесть бы потом обоих замучила. Но соблазн был велик. Он и сейчас, утешая её и переводя разговор, хотел её, но знал, что не позволит этому случиться. Они с Хоупом всё ещё женаты, и портить сразу две дружбы – с ней и с ним – нельзя.
- Я чувствую себя так одиноко, - наконец, вздохнула Хана.
- Ты не одна. Я же с тобой!
- Спасибо, Юнги, - невидимо улыбнулась она в темноте.
- Хочешь, я тебя буду обнимать, пока ты будешь спать? Это я могу.
- Правда?
- Запросто! Ложись, хватит горевать, мы вообще-то тут были ради веселья.
- Хорошо, - послушно кивнула она и, посторонившись, подвинулась к подушке. Легла не раздеваясь. Шуга провёл ладонями по своей рубашке. Да, раздеваться как-то не к месту, вдруг без этой оборонительной оболочки сорвётся на грех? Он устроился рядом с Ханой и, согласно обещанию, обнял её. Она уткнулась в него и, не прошло и минуты, тихо засопела. Шуга, вымотавшийся и уставший, тоже вырубился, вопреки бьющимся внутри него сомнениям, страхам и искушениям.
Проснулся он первым. Макияж Ханы размазался, причёска растрепалась, но ничего из этого не заставило посчитать её менее привлекательной, чем накануне. Юнги смотрел на спящую женщину, ощущая в душе беспокойство и испуг. Она слишком понравилась ему, слишком прельщала. Хотелось заботиться о ней, быть рядом, делать с ней вот такие выползки, веселиться вместе. И всё бы ничего, все эти желания исполнялись ролью близкого товарища, но были и дополнительные, в рамки служебных обязанностей друга не входящие: хотелось поцеловать её, откинуть прядь волос и коснуться губами щеки, потом её губ. И что было с этим делать? Постараться дорушить отношения Ханы с Хосоком? Он на такую подлость не пойдёт, напротив, нужно сделать всё для сохранения их семьи. Неужели ничем нельзя помочь?
Хана лежала на его руке, и он не шевелил ею, боясь разбудить, так что когда она открыла, наконец, глаза, рука порядочно онемела.
- Доброе утро, - улыбнулся он.
Она слегка отпрянула. Память не была потеряна, и осознание событий никуда не делось, но без действия алкоголя потерялось их ночное восприятие. На Хану накатили стыд и неловкость.
- Доброе… Господи! – села она, освободив руку Шуги. Поморщилась – в голове набухла тяжесть.
- Болит? – приподнялся Юнги.
- Гудит, - признала она. – Есть попить? Во рту жуткая сухость.
- Момент, - поднявшись, мужчина открыл мини-холодильник номера и достал питьевую воду. Протянул бутылку подруге.
- Спасибо, - открутив крышку и присосавшись к горлышку, Хана отвела глаза, стесняясь встретиться взглядами. Она всё помнила. Каждый свой «выкидон».
- Как в целом? Норма? - Продолжая пить, она кивнула. – Тогда надо будет повторить! – задорно заявил он, силясь разрядить обстановку. Чуть не подавившись, она оторвалась и помотала головой:
- Нет, пожалуй, я больше такого делать не буду!
- Почему?
- Ты ещё спрашиваешь?!
- А что такого-то? – Юнги на самом деле не находил с её стороны ничего предосудительного. Всё по-человечески, всё как у всех. Напилась – разошлась. А как иначе-то?
- Не заставляй меня озвучивать, - покраснев, закрутила бутылку Хана и отставила на тумбочку.
- Я и сам могу! Отплясывала ты огонь, не веришь – можно записи с камер наблюдения попросить…
- Господи, мой позор ещё и в записи остался?!
- Какой позор, на хрен? Мне папа с детства говорил так: «Только узкий кругозор – человеческий позор!». А ещё: «Стыд не жир и худоба! Худые мысли – стыдоба». Ты народной мудрости верь, она не врёт.
- И всё-таки…
- Ну, хочешь я прям сейчас перед тобой спляшу? А пляшу я так себе. Тебя это расслабит?
- Не надо, танцы – не самое страшное…
- Ты про проснувшуюся в тебе похотливую самку?
- Юнги! – сделалась она пунцовой. – Пожалуйста, давай не будем…
- Хана, прекрати стесняться всего на свете! Поговорить можно обо всём! Что в этом дурного? Я тебя не осуждаю, это было прикольно. Не подумай, что я смеюсь над тобой! Прикольно в хорошем смысле! Ты такая раскованная, когда прибухнувшая – это даже мило.
Она недоверчиво покосилась на него. У неё не сходилось представление о том, что прибухнувшие могут выглядеть мило. И её сжигал стыд перед другом за то, что она к нему приставала и домогалась его. Опуская взгляд, она заметила пятна на его белоснежной рубашке. Тронула свои губы, щёки и виновато ткнула на пятна пальцем:
- Я тебя ещё и перепачкала! Дура…
- Да ну и ладно, постираюсь.
- Давай я постираю? Я знаю, как отбелить, никаких следов не останется! А то явишься такой Хвасе, у неё будет много вопросов…
- Зачем вопросы? Я сам расскажу, что мы с тобой оторвались. Разве есть, что скрывать?
Хана ещё раз пробежалась по волнам памяти. Точно ничего не наделали? Нет, всё обошлось.
- И ты расскажешь ей, как я… я…
- Приставала? – смеясь, подмигнул Шуга. Ему всё это дурачество и делание незатейливого вида давалось не очень легко, но на благо Ханы он справлялся. – Если не хочешь, то могу не рассказывать.
- Не рассказывай, пожалуйста.
- Договорились. Кофе хочешь? Для бодрячка.
- Не откажусь.
- В бар спустимся или в номер?
- Я в таком виде никуда не пойду. Лучше сюда.
Шуга кивнул и позвонил вниз. Попросил два кофе, у него самого немного разбитая голова была. Хана скользнула в ванную, чтобы по возможности привести себя в порядок. Вскоре вышла оттуда умытая, отклеив ресницы и замотавшись в гостиничный халат поверх золотого платья.
- И как я только согласилась в этом выйти в люди! Срам.
- Срам никто не видел, как бы ты ни предлагала – даже я не глянул!
- Да Юнги! – почти обижено шлёпнула она его. – Ну хватит! Мне неудобно, правда!
- Буду дразнить, пока не прекратишь смущаться.
- Не могу я прекратить – это внутри меня. Аж плакать хочется.
- Тебя никогда не дразнили? В школе, например?
- В школе – нет, в университете уже бывало. То ботаничкой, то зубрилой, то мышью. Девчонки из столицы часто придумывали что-нибудь обидное. Пока я не вышла замуж за Хосока. Языки они прикусили, но в глазах ещё больше ненависти появилось.
- Вот собаки злые!
- Бог им судья, - отмахнулась Хана, постепенно свыкаясь со всей этой историей – историей ночного разгула. В Шуге не было деликатности и такта Хоупа. Когда она говорила мужу, что чего-то боится или стыдится, тот вежливо отступал, уступал и берёг её хрупкость. Шуга же считал, что хрупкое надо сносить и строить на его месте что-то более крепкое и надёжное. Он вообще не брал в расчёт заморочки Ханы и это удивительным образом работало. Он ничего не смущался сам, заражая этим её. Пока они пили кофе, она украдкой смотрела на друга, лепечущего какие-то прибаутки, сыплющего приговорками, и чувствовала в себе что-то неладное, что-то незнакомое. Как будто бы возбуждение до сих пор не прошло. И если раньше она при таких ощущениях думала только о Хосоке, то теперь не отвлекалась от Юнги. И хотя алкоголь выветрился, и она должна была бы осознать, где муж, а где нет, ранее не виденная или не замечаемая сексуальность друга открывалась всё ярче и ярче в его простоте, открытости, юморе. Да, он не был, как Хосок, парнем с картинки, но был каким-то настоящим, естественным. Таким же, как она, до которого не надо было дотягиваться, который сам делал шаг навстречу, когда она в этом нуждалась.
Хана уговорила Шугу подняться. Дома всё равно по-прежнему никого не было. Закинула его рубашку в стирку, сама с облегчением влезла обратно в свой домашний спортивный костюм и принялась готовить обед, дав временно другу футболку мужа – Хосок забрал далеко не все вещи, большую часть даже оставил, взяв лишь необходимое. Это оставляло надежду на возвращение. Футболка была Юнги немного велика, но он не обращал на это внимания. Чувствовалось, что Хана не хочет оставаться одна. Как и он, женщина предпочитала семейные посиделки, присутствие кого-то близкого. Он хорошо её понимал в этом, поэтому не отказался поесть с ней и дождаться вычищенной и выглаженной рубашки назад.
Ближе к вечеру, посмотрев с ней фильм, Шуга всё-таки попрощался и уехал. Хана взялась прибираться на кухне, помыла пол во всей квартире. Стоило закрыть дверь за другом, как душа опустела. Стало тихо и грустно, давило безмолвие, покинутость. Она едва дотерпела до возвращения Хосока, привёзшего детей. Вопреки обидам и злости, она была ему почти рада, обнимала детей и, с улыбкой, предложила вместе поужинать.