Глава 13. (гештальт) (1/2)
Вторая чашка кофе шла медленнее первой, да и обстановка располагала к неторопливости. Оба в тёмных брючных костюмах, Джинни и Хоуп по-тарантиновски, как герои «Криминального чтива», сидели за столиком друг напротив друга. Только разговор шёл активно и несмолкаемо.
- … это какое-то новое заведение? Я его не помню.
- Да, ему года полтора. Я заскакиваю иногда сюда в обед или заказываю доставку в офис. Тут отличный кофе, как ты и просила.
- Да, я оценила, - подняла девушка американо и подтверждающе отпила с прищуром наслаждения, - а что «Пятница»? Туда не ходишь?
- Очень редко, только если повод. Собираться теперь не с кем. Там молодёжь отдыхает.
- Молодёжь! – хмыкнула Джинни и откинулась на спинку полосатого диванчика. – Нашёлся старик!
- А что? У меня племянница уже невеста на выданье, год-другой и стану через неё каким-то там двоюродным дедом. Или как правильно будет назвать родство? – Хоуп посмотрел на морщившийся носик Джинни. – Ужас, да?
- Не то слово! Сколько же ей?
- Восемнадцать.
- Да ты что, в восемнадцать давно никто замуж не выходит, лет десять дедовства не жди.
- Что ты! У неё в прошлом году даже были какие-то школьные отношения с одноклассником и далекоидущими планами, но потом она влюбилась в его старшего брата – такая драма была! Но сейчас, перейдя в выпускной класс, она немного образумилась, так что, может ты и права.
- Надеюсь, что она не наделает ошибок и сначала устроит свою жизнь.
- Что ты подразумеваешь под ошибками? Залёты, любовь?
- Лучше назвать это конкретнее - «ошибками молодости». Ранние браки, дети, попытка построить семью, когда не созрел и не готов.
- Для этого не существует подходящего возраста и времени, каждый может встретить свою судьбу когда угодно.
- Встретить – это одно, можно ведь и не бросаться в омут с головой, нет?
- Как же не бросаться? – театрально возмутился Хосок. – В этом же смысл жизни, обязательно отваживаться на какие-то выкрутасы!
- Ты придерживаешься такой точки зрения, потому что сам в это вляпался.
- Во что? – непонимающе свёл он брови.
- В ранний брак.
- Да вот не надо, мне было почти тридцать!
- Джей-Хоуп, - посмотрела на него пристально Джинни, поставив локти на столик, переплетя пальцы и положив на них подбородок. – Мне сейчас ровно столько, сколько тебе было, когда ты женился. Говорю тебе – это рано!
- Если тридцать рано – эдак можно помереть одиноким.
- Не утрируй, возрастные рамки расширились, люди живут дольше, дольше молоды. После сорока лишь начинают приходить к какой-то стабильности, находят себя, определяются, и ничего плохого в этом нет. Это лучше «ошибок молодости».
- Я не согласен называть свою женитьбу ошибкой, потому что тогда ошибка и всё последовавшее за ней? Девять лет жизни? Дети? Мои дочь и сын не ошибка, Джинни. Даже если я не был к ним готов, я рад, что они есть. У меня замечательная семья, и неважно, что я там думал на тот момент. Тяжело в учении, легко в бою. Если не рискнуть взяться за что-то и начать, так вечно будешь думать, что не готов.
Она замолчала, научившись за годы самостоятельной жизни не спорить до упора. И не говорить о вещах, в которых у неё нет опыта, не морализаторствовать, не поучать, не лезть с советами, как доморощенный психолог. Слишком мутило Джинни от таких персон, чтобы самой превращаться в их подобие. А, может, в ней от них изначально что-то было, потому её особенно и отвращали эти задатки?
- Знаешь, - она улыбнулась, - я тебя долго тогда считала предателем чайлдфришных идеалов. Казалось странным, что человек что-то отрицает и презирает, а потом становится к этому причастен и всё как и должно быть, и он уже придерживается других взглядов.
- В этом плохая сторона людей, - признал Хосок, относя и себя к таким людям, - они ругают, хулят и критикуют тем больше, чем меньше знают. А о чём вообще не имеют представления – ненавидят со всей силой.
- Но иногда же кажется, что ты очень хорошо понимаешь, разбираешься. Как отличить это чувство от настоящего знания?
- Без понятия. Мне думается, что чужая душа – потёмки, как там индейцы говорят? «Не суди человека, пока не пройдёшь три дня в его мокасинах»? Поэтому судить кого-то – глупо, а о чём-то… вот я не шарю в математике, поэтому никогда не стану о ней спорить с математиками. И экономистами, - подмигнул он подруге. – Как может казаться, что что-то знаешь?
- По-разному. Ты говоришь о точных науках – с ними-то всё ясно. А гуманитарные? Там постоянно альтернативные теории и конспирология. На каждом шагу!
- Правильно, потому что гуманитарные от “human” – человек, это все не предметные науки, а о текучей жизни, о переменчивых нас. А я уже сказал, что чужая душа – потёмки, там всегда тёмный лес. Если только это не очень близкий человек.
- Да ладно, и самые близкие бывают загадкой, могут открыться с непредсказуемых сторон.
- Только если это условно близкие. Вот, например, мой отец. Да, я его кровный сын, но мы всю жизнь говорим на разных языках, духовно мы два чужака из враждующих кланов. Конечно же, никакого взаимопонимания нет, когда разные приоритеты и ценности. Хотя, благодаря Хане, оно вроде как периодически возникает. По крайней мере, скандалить мы стали меньше.
Джинни никогда не любила Хану. Та ей не нравилась за бесхарактерность, но особенно перестала нравиться после хвалебных замечаний Юнги в своё время. Джинни узнала себе цену – у неё были поклонники, ухажёры, она ни от кого не зависела, обеспечивала себя, многого добилась, защитила научную степень и осталась преподавать в Колумбийском. Для неё именно достижения или какое-то изначальное превосходство – красота, сообразительность – служили поводом для счастья во всём остальном, в том числе в любви. И для неё было дико, что какая-то серая мышь без амбиций и способностей однажды благодаря непонятной удаче ухватила одного из самых красивых, харизматичных и роскошных мужчин, каких когда-либо знала Джинни. Поэтому она не удержалась от ехидного замечания:
- Хана делает успехи на дипломатическом поприще?
- Она замечательная, - корректно улыбнулся Хоуп, не желая обсуждать жену за её спиной. Но это раздражило Джинни ещё больше. Замечательная! Да что она сделала-то кроме того, что произвела на свет, по заказу, как конвейер, двух детей? Дети – это не она! Это не составляющая её личности! Что она сама по себе представляет? Пустоголовую домохозяйку, умеющую ко времени подавать на стол и гладить рубашки? Так и собаку можно надрессировать тапочки подавать – никакой разницы!
- Она тебя не достойна… - сказала Джинни, считая себя по-дружески обязанной открыть Хосоку глаза на ту, с кем он живёт. Неужели он не видит, как та скучна и ограничена? Да, Джинни сама её года три уже не видела, но отлично помнит её манеру общения, так что не видела бы больше никогда!
- Не надо так говорить, Джинни, - прервал её Хоуп и, не дав ничего добавить, перевёл разговор на работу, бизнес, разницу делового поведения в Штатах и здесь, в Корее. Обсуждая условия жизни и комфорта, от трафика на дорогах до корпоративных традиций, они не заметили, как пролетел ещё час, и вырвал их из диалога звонок телефона Хоупа. Он увидел на экране имя супруги. – Да, милая?
- Мы дома. Ужин начинать готовить? Или подождать?
Хосок посмотрел на наручные часы, поддёрнув плечом, чтобы рукав сполз с циферблата. Он ещё не решил, как поступить с Джинни, отвезти её в аэропорт теперь или ещё куда-то? Бросить вот так одну неудобно.
- Ты готовь и, если меня ещё не будет, садитесь есть, ладно?
- Хорошо, так ты… скоро?
Что-то потянуло его под рёбрами. Он как будто бы сердится? Но на что? Это же нормальный вопрос. Однако, не зная на него ответа, Хоуп попытался не растеряться и не врать:
- Не очень. Мне до Инчхона нужно будет прокатиться.
- Ты же не улетаешь никуда?! – взволновалась Хана.
- Я бы предупредил, - загоняя внутрь себя эту горделивую, неуместную сердитость, он пытался не реагировать на то, что Хана считает для него возможным такой безответственный и внезапный поступок, и на то, что он как будто бы не имел права улететь вот так по делам, если бы они того потребовали! Ему не раз приходилось буквально за пару часов собираться и срываться куда-то, но он всегда предупреждал жену, не оставляя её в шатком неведении. – Я ещё позвоню, если задержусь. Пока!
- Пока!
Хосок положил телефон рядом с пустой чашкой, но не отводил от него взгляда, будто оттуда вопрошающе смотрела Хана, требуя сказать – когда же он точно будет? Джинни исподволь поглядывала на него, замечая то, чего сам он не замечал – как натянуто и неестественно поговорил он с женой при посторонних. Как будто бы стесняется чувств или не умеет их выражать. Но Джинни знала, что Хоуп не из застенчивых, и не из тех, кто не сможет проявить себя как можно лучше. Так в чём же было дело? В том, что чувств нет? Он же сидел и гадал, надо ли было, всё-таки, назвать имя Джинни? В нём-то и была вся загвоздка. И почему не сказал Хане «целую»? Потому что знал взаимную неприязнь подруги к той, и не хотел ловить насмешки, презрение, скепсис. Но разве есть ему дело до мнения со стороны, когда речь о его семье? К столику подошла официантка. Забрала пустые чашки на поднос:
- Ещё что-то?
- Ты уже торопишься? – спросила друга Джинни. Тот неопределённо повёл плечами:
- А что у тебя с рейсом?
Девушка открыла сайт и опять быстро нашла последние новости. Но они не изменились.
- Всё ещё до ночи…
- Давайте теперь чаю, - попросил Хоуп у официантки, - зелёного. Ты будешь?
- Я бы уже перекусила, - открыла Джинни меню.
Они сделали заказ и отпустили официантку.
- Так… - «На чём мы остановились?» - хотел спросить Хосок, но нашёлся, как продолжить разговор вне зависимости от того, о чём шла речь прежде: - А что ты так мало побыла с родными? Улетаешь сразу после похорон.
- Я же прилетала на новогодние каникулы. Провела дома неделю. И вот, спустя десять дней, папа написал, что бабушка умерла. Я едва выбила себе три выходных, так что хватило прилететь и провести тут сутки. И хорошо, что день оставила в запасе. С этими погодными сюрпризами не знаешь, чем всё обернётся.
- Плотный график в университете?
- Достаточно.
- Или кто-нибудь ждёт, и ты к кому-то спешишь? – подёргал бровями Хоуп.
- Что? – Джинни засмеялась: - Ты о чём? О бойфренде?
- Ну да, разве у тебя нет личной жизни?
- Сейчас – нет. Рассталась где-то месяц назад.
- Что так?
- Да как тебе сказать… некогда мне. И интересы не всегда совпадали.
- А слово «компромисс» нам неизвестно? – пошутил Хосок.
- Возможно я бескомпромиссный человек. Я уже не способна идти на уступки, мне кажется, что если что-то не так, то это не моё, и не надо тратить время.
- Идеальных совпадений не бывает, Джинни, это сказки.
- И пусть. Лучше буду верить в сказку, чем смиряться с серой действительностью. Нет ничего жуткого и угнетающего в жизни без пары. Готовлюсь к лекциям в тишине, иду гулять с подругами и друзьями когда хочу, ни перед кем не отчитываюсь. Вот, Хана позвонила – и тебе нормально, а у меня бы уже дым из ушей пошёл, я это ещё со времён жизни с родителями терпеть не могу. Ощущение контроля, брр, - поёжилась она.
«И я его терпеть не могу, - подумал Хосок, - со времён отца, пытавшегося регламентировать всю мою жизнь. Но всё зависит от того, как назвать. Если произносить «отчитываться» и «ставить в известность», то любого своротит, но «заботиться», «избавлять от волнения» и «делиться» - совсем другое».
- Разве тебе не было приятно, когда звонил Шуга, беспокоясь или ревнуя?
- Давай не будем о тех временах, - отмахнулась Джинни, принимая тарелку, - это тешило самолюбие – да. Но часто мы путаем приятное с полезным. Ревность приятна, доверие полезно.
- Но доверие тоже приятно.
- Не так, как ревность. Доверие легко спутать с равнодушием, кажется, что на нас кому-то всё равно. Да и ревность в любом случае бесполезна.
- Нет, не думаю, - покачал головой Хосок, заказавший себе за компанию фруктовый салат.
- А ты разве ревнивый? – недоверчиво хмыкнула Джинни.
- Ещё какой! Только это всё внутри меня бурлит, ты же знаешь, я привык держать эмоции в узде, двойная жизнь за спиной папы приучила носить маску.
- Я бы посмотрела на ревнивого Чон Хосока!
- Не стоит, в гневе я принеприятнейший тип. Так что, к счастью, Хана не даёт повода.
- К счастью? Почему мне кажется, что ты был бы и не против? Ты же иногда любишь спустить пар. Даже за меня в университете морду бил.
Хоуп посмотрел ей в глаза, но долго этого взгляда, вызывающего, темноглазого, красноречивого, не выдержал, опустил свой к тарелке.
- Да, энергии у меня порой хоть отбавляй. Спортзал спасает.
- Спортзал? А как же секс?
Джинни привыкла обсуждать всё, что связано с этим словом, прямо, без стеснения, неприкрыто. Так, как в Корее до сих пор не очень-то обсуждалось. Хосок и с товарищами говорил о сексе только до свадьбы; вступившие в брак, мужчины считали невозможным выкладывать подробности такого личного и интимного, как постельная жизнь с супругами. Разве что Рэпмон в своё время, когда родился Шинсок, ныл всем и жаловался, что секса не было несколько месяцев. Но и то никто никогда среди них не обсуждал, как, куда, сколько раз и при каких обстоятельствах. Самое поганое, конечно, было то, что и со своей женой, с Ханой, Хоуп не мог ничего откровенно обсудить – так она смущалась и запиналась. Будучи помоложе, в начале брака, он ещё бросал фразы с предложениями или просьбами орального секса, но та краснела и её как приливом смывало в другую комнату. Постепенно она стала немного раскованнее, но к тому времени они уравновесили друг друга. Хана спокойнее воспринимала пикантные слова, а он труднее о них говорил, не всегда зная, стоит ли и не ляпнет ли лишнего. У людей невольно вырабатываются рефлексы, и если перед Хосоком долго вырастала живая изгородь из непорочности, неосведомлённости и наивности Ханы, то он постепенно опутывался ею, врастал в неё и переставал себя вести возле жены «неподобающе». И ему самому уже делалось неудобно осквернять чистоту и возвышенность пристойного воспитания Ханы. Раскованных шлюх он за свои холостые годы навидался, к чему же ломать об колено такие редкие в нынешний век приличия? Они дарили ему дополнительное спокойствие, стояли верной защитой на страже морали жены. Умом он понимал, что это хорошо, поэтому плакаться, как Рэпмон, что иногда доходит до месяца без секса было ни к чему, кто виноват-то в этом? Сам, его апатия, умиротворённость, улегшиеся с возрастом страсти. «Или всё-таки мой паругонъян<span class="footnote" id="fn_30352426_0"></span> на организм действует?». Вспомнилась давняя, язвительная шуточка Джинни в сторону Ханы: «Скажи, ты её выбрал, потому что вегетарианец, а она – ни рыба ни мясо?».
- И секс тоже, - скованно кивнул Хоуп. Джинни почувствовала в этом какую-то недоговорённость. То ли она отвыкла от запретности некоторых тем, то ли что-то с этим делом у её друга было не так.
- У вас… в порядке всё с этим? – запросто задала она вопрос.
- Джинни, нельзя быть такой любопытной, - пытаясь отшутиться, посмотрел он опять на наручные часы. Девушка восприняла это как намёк.
- Ладно, не могу тебя больше задерживать, пора бы мне в аэропорт. Там подожду перемены погоды.
- Да ты не задерживаешь, - заверил Хосок и, противореча этому, поднял руку, призывая официантку. Он попросил счёт. – Когда теперь ещё прилетишь?
- Не раньше лета. А ты? Давно в Нью-Йорке не был?
- Давненько.
Джинни смотрела, как он достаёт фирменный кожаный бумажник из внутреннего кармана пиджака, элегантно, длинными пальцами прикладывает кредитку к терминалу оплаты. На безымянном бликует кольцо белого золота. Ей всегда нравились эти руки, пробуждающие эротические фантазии. По опыту общения с подругами и по себе, Джинни знала, что фетиш на длинные мужские пальцы у многих девчонок. «Одухотворённые пальчики», как говорилось в какой-то американской комедии, могли добраться до невероятных глубин… женской души. Хоуп сделал последний глоток чая и поднялся, развернувшись к стоячей вешалке, на которую они водрузили свои зимние куртки. Джинни позволила одеть себя, от чего отвыкла в Штатах. Там это было что-то вроде сексизма. И дверь перед дамами открывать давно не пытаются. Хосок открыл перед ней дверь, подал руку, чтобы она не поскользнулась на влажной от плавящегося снега ступеньке.
Прилетая к родителям и брату, Джинни за шесть лет напрочь забыла, какие они, эти деспотичные, патриархальные восточные мужчины. Эти невыносимые сексисты. А вон оно что, оказывается. Действительно. Ведь и Юнги всегда выполнял эти незначительные, мелкие движения, принимаемые ею как само собой. Но этого «само собой» в нью-йоркской среде почти не встречалось. От сверстников, с кем она заводила отношения – так точно. И в кафе за девушек как «само собой» никто не платил. Впрочем, Хоуп это делает как друг, относясь к ней, как к младшей сестрёнке. В Джинни подняла голову давняя ярость. Неужели до сих пор она для него маленькая девочка? Но это же смешно! Ярость усугублялась осознанием того, что, отвезя её в Инчхон, Хосок вернётся к Хане, к той неприметной, бесячей особе, которая и мизинца своего мужа не стоила! И почему только всё так обернулось?