Глава 4. Жестокий Мастер (2/2)

А что, уже и сам не вспоминает, когда запутавшись спускается вниз, где гуляют фатуйцы, где прячутся попрыгуньи, где плотоядный лавачурл инеевого покрова бездумно тащит свой титанический щит.

Когда ломает ногу, слетая с торчащей глыбы. И ложится ничком в сугроб, захлопывая смертельный капкан.

Мышцы больше не хотят функционировать.

— Ч-чуть-чуть… — Выдаёт он хриплым шёпотом, делая самому себе одолжение, — и дальше.

Капитан не поднимается. Лежит, вспоминая прошлое: далёкое, недавнее, но такое тёплое и такое хорошее. Не его биологического отца, сжимающего худые плечи, возлагающего на него непосильные для ребёнка задачи, не его отца названного, лежащего в луже собственной крови, убитого старшим сыном, не его старшего брата, зверем прогоняющего за пределы горящего поместья. Нет. Родной отец… папа, сейчас, в смертельной полудрёме, вспоминается таким несчастным, что Альберих прощает ему всю жестокость. Мастер Крепус, в плену убийственной пелены, намертво расслабленных конечностей капитана, возникает в голове улыбающимся, тёплым, добрым, настолько, что факт того, что он использовал Глаз Порчи размывается, смягчается, понимается. И Дилюк, в нынешнем состоянии, предстаёт в моментах прошлого как человек безусловно доверяющий Кэйе, сжимающий его в таких нужных и слёзных объятиях.

Это было больше года назад, когда они встретились вновь в таверне: Кэйи долго не было в свободном крае, ведь он сопровождал Итэра с Паймон на пути к Ли Юэ.

Кэйя привёз Дилюку в красивой круглой коробке Кристальные баоцзы.

— Здравствуй, Мастер.

Начинает капитан, с радостью замечая за стойкой «Доли ангелов» Рагнвиндра. Он пришёл сюда сразу после возвращения в Мондштадт.

— Хотел привезти тебе чего-нибудь мясного, — аккуратные пальцы в привычных перчатках разворачивают свёрток с коробкой под заинтересованный взгляд винодела, — но эти рисовые мешочки выглядели так симпатично. Я…

Он хочет продолжить, но видит перед собой выражение… улыбающегося спокойно и тепло Дилюка и чуть удивлённо застывает. Тот ставит на деревянную горизонталь бутылку особого вина многолетней выдержки.

— Я тоже скучал.

Признаётся магнат. Кэйя начинает дразнить и провоцировать, в своей излюбленной манере, в своём непреклонном обожании собственного чувства юмора, шутит, посмеивается, заранее примирительно прикрыв веко. Живой абсолютно человек, кипящий этой самой жизнью от переполняющих его чувств в заманчивых скитаниях с путешественником, от разрывающей его нежности в стенах своего Мондштадта.

Хозяин таверны слушает его с обыкновенно сдержанным лицом, но, неожиданно для всех, с блеснувшими, ещё не слезящимися глазами.

О нападении Архонта Вихрей знал уже целый Тейват, и Джинн огромных усилий стоило переубедить Дилюка нестись в Гавань в момент, когда вести дошли до Мондштадта. Магистр даже показала ему письмо путешественника, в котором ясно было написано, что все они живы и здоровы. Она тогда устало выдохнула и посоветовала магнату пересмотреть свои чувства к капитану. Дилюк так и сделал, а затем вдруг потонул в рефлексии и мыслях. В мучительных ожиданиях их возвращения.

Он обещал себе поговорить с Кэйей без лишних нервов.

Но вот, видя его целого, невредимого, улыбающегося… родного, всё, на что способен Рангвиндр — это слёзно выдохнуть и обойти столешницу, чтобы скрыть лицо от удивлённого взгляда искорки лазурита.

Кэйя останавливает его за руку, разворачивая к себе.

— Люк…

Произносит он шокированно, забывая даже о привычном, о дразнящем слове «Мастер».

Просто «Люк».

Магнат смотрит долго, касается капитанского плеча, немного даже опустившись на уровень его лица, и заглядывает в самую глубь омута. Открывает рот чтобы что-то сказать, но слова застревают и он лишь загребает его, удивлённого, в объятия. И только одна фраза ставит всё их многолетнее недопонимание, всю их вереницу сменяющихся событий от неприятно далёких, до нейтрально недавних — на место.

— С возвращением.

Кэйя смотрит на погасшее небо обволакивающее Хребет ореолом безвыходности и смертоносности. Удивительно, как просто его сбило с ног желание оправдаться перед Дилюком, дать ему знать, что он не предатель. Не сейчас, когда у них всё стало так хорошо. Так откровенно, так нормально, по-человечески.

Никаких эмоций на обречённом лице полумёртвого капитана, лежащего синим пластом в завывающей обители. В беспрерывном и тёмном одиночестве, в котором заканчиваются последние минуты его неопределённой жизни. С пустых разноцветных глаз, где тот, что прежде был скрыт от посторонних, блестит белым совершенно сиянием, — червями скатываются противные слёзы. И медленное… жёлтое и ползучее свечение скользит по щеке Кэйи, лезет в синий окуляр, заставляя зрачок сузиться. Он хмурит брови, приподнимаясь еле на локтях на источник этого света.

«Бесполезная смерть»

Кэйя думает, что этот свет от застрельщика Фатуи.

Из воющей метели, клубящейся густым снегом в самом воздухе, вырываются и задевают обессиленное тело Альбериха светлые лучи от высокого, внушительного силуэта.

Рука капитана машинально тянется к белому глазу, пряча его непонятно зачем. Он болезненно стонет, когда всем телом пытается отстраниться назад, зарывая свободную ладонь в снегу: та дрожит, кровоточит в контуре ногтей, в углублении порезов. Кэйя хочет что-то произнести, остановить, но над ним уже нависают, прожигая взглядом арцахского граната.

— Повидался с роднёй?

Ровным голосом спрашивает Дилюк, смотря спокойно и буднично, как если бы расслабленно, но всё его красивое лицо сплошь в алых пятнах чужой крови, стекающих по подбородку.

Кэйя сглатывает, его глаза глядят напугано, бегая от бесстрастного лица пришедшего к его рукам, окровавленным абсолютно, по самые локти в дымящихся одеждах: кожаных перчаток и богатого сюртука.

А в руке у него бесскелетная шкура, снятая с Крио-мага Бездны.