Глава 20. (2/2)
- А тебе что за дело? - огрызнулась Гермиона, больше от неожиданности.
- Он мой брат, - пространно ответил тот.
- И мой друг! - вот уже в который раз за последние полчаса повторила она, и почувствовала в этих словах какую-то фальшь. Соответствовали ли они действительности, раз их приходится произносить так часто?..
- Если так - то лучше бы тебе оставить его в покое, - веско ответил Джордж. - Если ты и в самом деле желаешь ему добра.
Это ”если” заставило Гермиону буквально задохнуться от возмущения. На языке уже вертелся язвительный ответ, что-то о том, что не Джорджу было указывать ей, что лучше для Рона, раз уж он сам стал причиной того, что младшему брату пришлось отказаться от карьеры аврора - но не успела она раскрыть рта, как появился Рон, и поспешно - слишком уж поспешно! - потащил её к выходу.
Они не успели сделать и пары шагов, как весенняя неустойчивая погода вновь напомнила о себе: к резкому ветру присоединился моросящий, противный дождик. Рон развернул куртку, которую так и нес в руках, и набросил её на плечи девушки, которая в ней просто утонула: из-под высокого воротника выглядывали лишь карие глазища да каштановые локоны. Рон улыбнулся, как будто оттаивая, и мальчишеским жестом набросил ей на голову капюшон, который закрыл ей все лицо теперь еще и сверху. Смеясь, путаясь в слишком длинных рукавах, она сделала несколько шагов вперед, пытаясь, мотая головой, сбросить капюшон с глаз - и с размаху задела рукавом представительного мужчину с проседью на висках, в строгом сером пальто и с элегантной черной тростью в руке.
- О, простите пожалуйста, - с жаром извинилась шатенка, и, послав мужчине самую очаровательную из своих улыбок, продолжила свой путь, дурачась и хихикая с Роном, совсем как когда-то давно - или совсем недавно - гуляли они по улочкам Хогсмида.
Впрочем, несмотря на то, что куртка была велика, пожалуй, и для двух таких Гермион, ноги в тонких чулках и изящных туфлях она все же не прикрывала, и до квартиры они добрались, изрядно замерзнув - поэтому мысль о том, чтобы выпить горячего чаю, пришлась весьма кстати. Рон исчез в кухне, а Гермиона, отклонив его настойчивое предложение присоединиться, воспользовалась случаем, чтобы оглядеться.
Квартира казалась стылой и какой-то заброшенной. Здесь не валялись вещи, не стояли чашки, которые не донесли до кухни, на полках не было ни безделушек, ни милых пустяков. На всех поверхностях лежал толстый слой пыли - как будто к ним неделю, а то и две, никто не притрагивался. Книжные шкафы зияли пустыми полками, словно улыбками с выбитыми зубами, пара колдографий в красивых рамках лежали, опрокинутые лицом вниз. Она подошла и осторожно перевернула их - и невольно улыбнулась, увидев свое собственное лицо. Рон, Гарри и она - их лица смотрели на неё из рамок. Гарри был чем-то раздражен, а Рон строил дурацкие рожицы. Обе фотографии были сделаны Колином Криви, который… которого больше не было.
Улыбка сползла с её лица. Странно, что эти колдографии вообще здесь. Что именно эти колдографии…
Тряхнув головой, чтобы отогнать тягостные мысли, шатенка подошла к ближайшей двери и дернула за ручку. За ней оказалась ванная - обычная ванная, ничего особенного или роскошного. Вот только полочки пустые, не было ни бритвы, ни зубной щетки… только полотенце на крючке - какое-то одинокое и как будто позабытое здесь по недосмотру.
За следующей дверью оказалась спальня. Тоже ничего примечательного: большая двуспальная кровать, шифоньер для одежды в полстены, комод с зеркалом на нем да пара тумбочек, на одной из которых стояла лампа. Взгляд скользнул по мебели, чуть задержался на забавных желтых занавесках и вернулся к кровати.
Странно.
Нахмурившись, она вернулась в гостиную и еще раз внимательно осмотрелась. Но никаких других дверей, кроме проема, ведущего на кухню, здесь больше не было. Ни второй спальни, ни еще одной кровати. Так что же…?
Гермиона направилась на кухню, чтобы немедленно адресовать Рону возникший у неё вопрос, и застала там умильную картину, показавшуюся до боли знакомой: две кружки с горячим чаем уже стояли на столешнице, а сам Рональд с двумя чайными ложками в руке растерянно озирался по сторонам, очевидно, в поисках сахара. Не задумываясь над тем, что делает, девушка протянула руку и вытащила с нижней полки шкафчика у плиты пузатую красную сахарницу в белый горошек.
- А, ну да, - с облегчением выдохнул Рон. - Вечно забываю, где она сто…
Он осекся. Челюсть отвисла, а расширившиеся голубые глаза в панике забегали от сахарницы к лицу Гермионы и обратно.
- Ты… ты помнишь?.. - с дикой смесью ужаса и восторга прошептал он.
Но Гермиона продолжала стоять, сжимая в руках глупую красную сахарницу. Она замерла, жадно прислушиваясь к себе, к тому, что происходило внутри, и ждала - молнии, вспышки, озарения, хоть чего-нибудь, что должно было непременно последовать за этой искрой. Но не было… ничего.
- Нет, - наконец медленно, как будто все еще сомневаясь, на что-то надеясь, покачала головой она. - Не помню.
Рон ссутулился, сдулся, точно шарик, из которого выпустили весь воздух, глаза вновь потускнели, а плечи поникли.
- Ну, тогда… Знаешь, никогда не мог запомнить, сколько сахара ты кладешь в чай, а сколько - в кофе, - неловко развел он руками, в одной из которых так и были зажаты эти несчастные ложечки.
- Это я уже выяснила, - вздохнула Гермиона. - Чай я пью без сахара.
Парень нахмурился, но, подумав, сунул одну из ложечек обратно в ящик и неловко взмахнул второй, приглашая её за стол.
- Только еды никакой нет, - снова с сожалением сообщил он.
- Это ничего, - ободряюще улыбнулась девушка, отхлебнув пока еще слишком горячего напитка. - Вообще, похоже, по части хозяйства ты не в маму пошел.
- Да уж, - фыркнул Рон. - И как это ты только пришла к такому неожиданному выводу?
- Да у тебя здесь слой пыли в палец толщиной! - притворно возмутилась Гермиона.
- А, это… - Рон вдруг смутился. - Да я просто… нечасто бываю тут в последнее время.
- А почему? - бесхитростно удивилась Гермиона, но в следующую секунду вспомнила о белокурой Верити - и отвела глаза.
- Да просто непривычно, знаешь… одному, - ответил он, не заметив подвоха.
- Мы поэтому снимали её вместе, да? - ухватилась Гермиона за такую животрепещущую для неё тему.
Рон поднял голову и как-то странно не неё посмотрел.
- Да, - помолчав, нетвердо произнес он. - Поэтому.
- А почему здесь только одна кровать? - прозвучал следующий вопрос, показавшийся Рональду раскатом грома.
Он знал, что было плохой идеей вести её сюда, чуял - нельзя было этого делать, и не только потому, что ему до боли, до крика не хотелось возвращаться сюда - да еще вместе с ней!.. Но он не послушался внутреннего голоса, не нашел причин отказать, не хотел её обижать - и теперь нужно что-нибудь ответить. Желательно что-нибудь правдоподобное.
- Я спал на диване, - ляпнул он первое, что пришло в голову. - На диване, вон там, в гостиной.
- Ты спал на диване почти два года? - изумилась Гермиона. - Но почему?!
- Ну так больше-то тут негде, - уверенно заявил Рон, как будто это все объясняло. - Сама видела - кровать одна. Мы же не могли… ну это…
- Но почему мы тогда не сняли более подходящую квартиру? - продолжала недоумевать девушка. - Или хотя бы не поменяли эту огромную кровать на две поменьше?
- А других не было, - на голубом глазу соврал Рон. - А эта близко к магазину. И арендная плата невысокая. И вообще очень удобная. А кровать… ну, мы собирались, но ты много работала, рано уходила, поздно приходила, тебе все некогда было… Ну, времени не было, чтоб пойти и выбрать - понимаешь?
- А почему ты сам не купил? - не поняла Гермиона. - Кровать - не туфли, её примерять необязательно.
- Да что ты прицепилась к этой кровати! - вдруг разозлился рыжий. - Не купил и не купил, говорю тебе - меня все устраивало, да и тебя, между прочим, тоже! Я тебе не Малфой, чтобы каждую неделю мебель менять! Ты совсем там в этом дворце потеряла связь с реальностью, забыла, как простые люди живут? Как сама жила на министерскую зарплату?
- Да, - процедила Гермиона сквозь зубы, чувствуя, как внутри неё поднимается мощной волной злость. - Забыла. Представляешь, я все забыла, Рональд, абсолютно все! Я ни черта не помню, ни кто я, ни как жила, ни даже с кем жила!.. И я ничего не понимаю, совсем ничего!.. - она сама не заметила, как перешла на крик, и в этом крике выходило наружу все подавленное, все спрятанное, все отложенное на потом - оно лилось из неё сплошным потоком, крушащим все на своем пути, не замечая ни явной растерянности друга, ни его неразборчивых, невнятных слов и оправданий. - Мне все что-то рассказывают - о том, что я сделала, чего хотела, что и кому я должна. А я не помню!!! Я не знаю, почему я поступала так, как поступала, почему выбрала то, что выбрала, и я понятия не имею, как мне теперь со всем этим жить! Как будто кто-то украл у меня пять лет, пять лет, Рональд! Украл и прожил их за меня, разрушил, перевернул, исковеркал всю мою жизнь и впихнул обратно. Я не могу так жить, да и вообще разве можно так жить?! Я просто хочу все вернуть, как было, хочу вспомнить, хочу понять - так помоги же мне!
Ярость утихла почти так же мгновенно, как родилась. Это был взрыв - внезапный, разрушительный, - но без топлива огонь сожрал сам себя, оставив лишь выжженное пепелище. Пустыми, погасшими глазами она наконец взглянула на Рона - и отшатнулась, потому что Рона здесь больше не было. На его месте осталась лишь такая же мертвая оболочка, которая, казалось, горела заживо прямо здесь и сейчас.
- Я не могу тебе помочь, - хриплым, чужим голосом проговорил он и тяжело сглотнул. По его лицу потекли слезы, но парень, казалось, их даже не замечал. - Не могу. Не могу, слышишь ты, не могу, не могу!!! У тебя теперь своя жизнь, какая уж есть. Зачем ты приходишь и рвешь мне душу? Вечно лезешь со своими никому не нужными вопросами? Я ничем не могу помочь, пойми!!! Уходи отсюда, Гермиона, уходи, и не приходи больше, Мерлином тебя заклинаю - никогда не приходи!..
Она отпрянула, как будто её ударили в живот. В эти мгновения между ними рушились все связи, рвались все нити, их словно выдирали из самой глубины души, выворачивали с корнем, невзирая на летевшие во все стороны ошметки мяса и крови, а вместо них росла и высилась огромная, гладкая, непреодолимая стена - и оба это чувствовали и понимали.
Где-то за спиной захлопнулась дверь. Она бежала, не разбирая дороги, слезы застилали глаза, а в ушах продолжал набатом звучать этот хриплый, надломленный, полный боли и чего-то еще голос. Гладкая подошва туфель оскользнулась на камне мостовой, но она удержалась на ногах и даже не сбавила темпа - и продолжала бежать, не зная, куда бежит и к кому, как будто, если бежать не останавливаясь, можно было убежать от всех этих людей, от забытого прошлого, кошмарного настоящего, от долгов, обещаний и потерь. Она бежала, не чувствуя холода и не собираясь останавливаться, не глядя по сторонам, не заботясь о том, что подумают люди вокруг - и были ли вообще эти люди. Бежала, пока со всего размаху не врезалась во что-то высокое, подвернув наконец ногу и уткнувшись залитым слезами лицом в колючую ткань чужого пальто, и не услышала слов, выстрелом прозвучавших откуда-то сверху:
- Гермиона Грейнджер! Какие люди!..